Лиса в курятнике - Демина Карина (полная версия книги .TXT) 📗
— А ты?
— А я… я и глянул на нее… другим взглядом, знаешь? Просто почуял, что уже и сам взять ее хочу…
— Менталистка?
— Еще какая… прямого внушения береглась, понимала, что и у меня кровь хорошая, амулеты тоже не самого дрянного свойства. Если б я спокойный был, то и не заметил, а когда нервы что огонь… Сам понимаешь.
Да уж, хуже нет, чем воздействовать на человека, который в беспокойстве пребывает. И прямым-то нажимом не всегда заломать выходит, не говоря уже о слабом мягком влиянии. Этакое скатится, что вода с гусиных перьев.
— А она знай плетет себе. И такое спокойствие вдруг на душе наступило. Она шепчет, что там, на другом берегу, точно деревня есть, которая с храмом, что и священник быть должен, что поженимся. А если и не будет, то достаточно старшего по званию попросить. Мол, он право имеет связать двух влюбленных.
Больно ему было, видать, и боль эта не откипела, не отгорела, если кривится да за сердце свое хватается. Должно быть, после этакого предательства Стрежницкий и переменился окончательно, переставши в женщинах людей видеть, потому и с легкостью соглашался на дела, которые иные полагали бесчестьем.
Димитрий вздохнул.
Придется ходатайствовать, чтобы отпустили его. Только куда он, к работе привыкший, что старый гончак к звуку трубы, денется? Запьет и сдохнет от тоски?
— И главное, я будто бы… знаешь, такое вот ощущение, что пополам разломило. Одна моя часть радовалась, а другая… прозрела, не иначе?
Вот и результат несвоевременного вмешательства.
— Я увидел вдруг, как она на меня смотрит. Этак снисходительно и с легкою брезгливостью. И еще с раздражением, небось полагала, что я сразу подчиниться должен. И бешенство меня накрыло такое, что и сказать страшно. Помню, взял ее за шею и тряхнул… те люди… я ж их знал. Они ж не просто так… я своих берег, никогда не кидал в бой без особой нужды. И мы годами вместе шли… но тогда… понимаешь, если б она заплакала или стала говорить, что мол, ошибся, попутал, она бы могла вывернуться. Я ж с бабами не воевал… и своим обижать сильно не велел. Нет, лгать не стану, мои люди не монахи, всякого бывало, и насильничали, и грабили. Убивали порой… чаще сослепу, но чтоб измываться, как иные, того не было…
Может, в монастырь его какой отправить — на послушание?
Святозару вон помогло изрядно, глядишь, и Стрежницкий душой прозреет, проникнется светом Божьим да и простит себя, давешнего.
— А она зашипела и с ножом отбиваться. Мои-то люди ученые, мигом скрутили. Вот тут-то ее и прорвало… много о себе услышал.
И сомнительно, чтобы среди многого этого была хотя бы толика приятности.
— Вот я и велел ее вздернуть… погорячился, конечно, надо было бы переправить все ж Вышняте, пусть бы разбирались. Мне так и сказали после, мол, погорячился…
Он вздохнул и глаза открыл.
— Это верно… — Димитрий поднялся и подошел к кукле. Стало быть, не первая попавшаяся девица… стало быть, специально для Стрежницкого готовили. Надо будет велеть, чтобы мастера отыскали. Навряд ли подобных умельцев много, хотя в университете вон целое отделение юных живописцев со скульпторами вместе. Поднеси такому карточку, а с нею и десяток золотых, глядишь, и расстараются, вопросов лишних не задавая.
Вот пусть со скульпторов и начнут.
И дуэль эта… она и вправду неслучайна. Но… почему? Что в Стрежницком такого… или…
— Девку твою кто с ветки снимал?
Он задумался и плечом так дернул, признался:
— Я.
— Мертвая была?
— Мертвая.
— Точно?
Он губу пожевал.
— Два дня висела… ей вороны глаза выклевали.
То есть ожить вряд ли смогла. Но вот…
— Как, говоришь, звали-то?
ГЛАВА 44
Письмо от Соломона Вихстаховича Лизавета перечитала дважды. И трижды. И четырежды. И даже над свечкою подержала в тайной надежде, что буковки возьмут да исчезнут, а вместо их появятся другие, настоящие. Но ничегошеньки не добилась, только бумага пожелтела слегка.
Погано получалось.
…Дорогая Лисавета, я вынужден в скором времени покинуть Арсею, что и тебе советую. К сожалению, климат здешний грозит переменами, которые рискуют пагубно сказаться на здоровье многих людей…
Вот как так можно?!
…Памятуя о нашей договоренности, я открыл в банке счет на две тысячи рублей. Полагаю, этого будет достаточно, чтобы компенсировать некоторые неудобства, причиненные тебе моим отъездом. Также я оставил поверенному вполне определенные инструкции на случай, если ты посчитаешь возможным и дальше выступать обозревателем.
Ага, обозревателем, мать его…
Лизавета выругалась, позабывши, что девицам приличным оно не пристало.
…Однако тебе стоит помнить, что в отличие от меня поверенный наверняка откажется иметь дело с посредниками, а потому ряд статей острых придется придержать.
Ничего.
Две тысячи… две тысячи — это не просто много, это много больше, чем Лизавета рассчитывала, ввязываясь в эту авантюру.
…А еще, дорогая Лисавета, позволь дать тебе совет, которому, конечно, ты вряд ли рискнешь последовать, однако все ж послушай человека, умудренного жизнью. Про Навойского многое говорят, однако никто из моих доверенных лиц не полагает его бесчестным. Потому с твоей стороны было бы разумным довериться ему, а еще передать, что «Сплетникъ» верен короне, что, впрочем, вряд ли повлияет на общественное мнение.
Властям не следует недооценивать силу слова.
И величину гнева, который намеренно разжигают в людях.
Дядюшка, как же…
И вот что ей делать?
— …И третьего дня исчезла Марьяна Кобыльцова, девица подлого сословия, нанятая кухонною помощницей. — Докладчик замолчал и потянулся к стакану. — Кухарка сказала, что отправила ее за маслом, но та не вернулась, а вместе с нею исчезла и голова масла, три окорока и две фазаньи тушки…
— Кухарку потряси, — велел Димитрий, — небось сама и взяла.
Первецов кивнул.
Хороший паренек, старательный весьма. Еще пару лет, глядишь, и до чинов дослужится, приобретет должную степенность, без которой в империи чин не чин, но так, сотрясание воздуха. И говорить станет иначе, медленней и тише, тем самым важность собственную подчеркивая.
— Значит, без малого полторы дюжины? За последние две недели? И никто не всполошился? — Димитрий заложил руки за спину, ибо возникло нехорошее такое желание схватить Первецова за шиворот и тряхнуть от души.
Он же ж поставлен был слуг блюсти.
Неужели в журналы и не заглядывал? Так и есть, не заглядывал, небось с камер-фурьерами чаевничал, а те и рады, им лишнее внимание к делам внутренним без надобности. Вот и докладывали, что будто бы все в порядке…
Оно и в порядке.
Подумаешь, девка пропала. Может, сбегла с полюбовником. Девок во дворце полно, одна ушла, другая придет. Главное, чтоб столовое серебро блестело, сияли решетки каминные с паркетами, да пыли на фарфоре не наблюдалось.
Остальное — мелочи.
Димитрий заставил себя разжать кулаки.
На Первецова злиться бессмысленно. Ему, как и прочим, задачу доводить надобно точно, полно, каждый моментец оговаривая. А сейчас вон, уши оттопыренные горят и на чиновничьей лысинке, которая уже проглядывала сквозь кудри, предрекая карьеру солидную, пот проступил.
— И что было сделано?
Первецов стыдливо потупился, папочку со списком к груди прижимая.
— Хоть по домам отправили кого, выяснили? Может, и вправду ушли?
В том Димитрий сомневался. Попасть во дворец непросто, сюда со стороны людей не берут, а коль попал, то и радуйся. Небось платят с душой и вовремя, на праздники одаривают, а захочешь уйти, так и рекомендацию выдадут, как положено, с печатью.
— Немедля распоряжусь! — бодро воскликнул Первецов и каблуками щелкнул.
