Живая статуя (СИ) - Якобсон Наталья Альбертовна (книги бесплатно без .TXT) 📗
Но пока что мне плевать на Эжена. Пусть шпионит за всеми, в том числе и за мной. Я сделаю вид, что ничего не замечаю, если его любопытное худое лицо вдруг мелькнет за одним из окон моего временного пристанища. В конце концов, надо предоставить ему возможность с честью выполнять ту работу, за которую ему платят. Таков мир. На чью-то наглость приходится закрывать глаза, даже если ты приближенный самого Августина. Оступись Эжен хоть раз, и ему самому останется пара шагов до каменного мешка. Я давно уже привык к такому распределению дел в мире. Судьба — насмешница. Сегодня ты почти король, а завтра — никто. Со мной самим произошло нечто подобное, но первоначальной аристократической гордости я не утратил. Всего лишь привык приспосабливаться, идти по следу, выжидать и уворачиваться от надвигающейся опасности.
Воспоминания — тот путь, который мне нужен. Я должен углубиться в прошлое, даже вскрыть и прочесть один из уже исписанных дневников, чтобы понять, где же раньше я мог встретиться с Эдвином. Я был почти уверен, что где-то видел прежде его лицо, чуть насмешливую улыбку, грациозные и неторопливые, но настораживающие движения. Казалось, что его тело ежеминутно напряжено, как у барса перед прыжком. Он только выглядит спокойным, а на самом деле готов в любой миг броситься на какого-то давно ожидаемого врага, в поединке с которым ему не нужна будет даже шпага. Я почему-то был уверен, что Эдвин носит с собой оружие только в качестве украшения. Тогда, как же он может сражаться и быть настолько уверенным в себе, если никогда не прибегает к помощи ни рапиры, ни мушкета? Неужели он рассчитывает на то, что даже врукопашную уложит насмерть не только человека, но и дикого зверя?
Да, он это сможет. Я вспомнил его рукопожатие, мимолетное, но настолько сильное, что я до сих пор ощущал в пальцах боль. Казалось, сожми он мою руку на секунду дольше и хрустнут, ломаясь, кости, потечет кровь из разорванных вен. Я поднес ладонь к свече. Мне казалось, что она все еще была красной, как если бы претерпела не дружеское пожатие, а побывала в раскаленных пыточных тисках.
Удивительно! Я с самого начала понял, что Эдвин всего лишь притворяется изнеженным аристократом, но мог ли я догадаться, что в его руках окажется столько сокрушительной силы. Он, как будто рожден для того, чтобы разрушать, ломать в щепки все, к чему не прикоснется, будь то деревья, дома, целые селения или жизни. И, как ни странно, при этом он выглядел абсолютно безобидным. Вот, что самое страшное. Зло вдруг стало притягательным и чарующим в чьем-то облике.
Так, где же все-таки я его видел? Вскрывать печать на одном из дневников мне не очень хотелось, поэтому я лихорадочно пролистывал только что начатую тетрадь. Занятие, конечно, бесполезное, на дюжине — другой недавно исписанных листов не могло быть ничего о далеком прошлом, но отвлекающий маневр для рук часто позволял моим мыслям сосредоточиться на чем-то далеком и уже недостижимом.
Ну же, Габриэль, вспоминай! Усилием воли я заставил себя вернуться в те времена, вспоминать о которых отчасти было больно. Вот пылает камин, еще в нашем старом особняке, а не в игорном доме. Мы с моим младшим братом Патриком сидим за столом, но не можем заставить себя ни есть, ни пить, ведь отец куда-то уехал и не вернулся. Мы думаем, что его задрали волки, но действительность может оказаться куда ужаснее предположений. Мы отлично осознаем это, но боимся признаваться друг другу в своих страхах. Вся челядь тоже куда-то исчезла. В людской тихо, как в могиле. Только труп одной служанки все еще лежит на столе, усыпанной лепестками каких-то незнакомых цветов. На шее девушки все еще алеет порез, сделанный ножом. Патрик признался мне, что видел, как друг отца сделал это. Тот друг, имени которого мы не знали. Мы даже ни разу не видели его лица. Оно всегда было закутано шарфом, на лоб надвинута широкополая шляпа. Высокое, сильное тело гостя окутывал поношенный плащ. Он показался мне исполином при нашей единственной встрече возле конюшен. Тогда он еще куда-то позвал молодого лакея. Тот так больше никогда и не вернулся, а его немногочисленные вещи отец потом приказал выбросить в засохший колодец или сжечь. Если от чего-то старого и ненужного очень хотели избавиться, то это всегда сбрасывали в пересохший колодец, у которого якобы не было дна. Уж не знаю, как там с дном, но если я кидал туда монету или камешек, то не было слышно звука падения, только долгий свист и никакого хлопка, как если бы почвы внизу, действительно, не было. Нехорошее место — так называли жители ближайшего села колодец и пересохшую землю рядом с ним. Говорили там иногда можно встретить даму, которая сначала очаровывает прохожего разговором, зовет его поближе к себе, при этом разговаривать с ней страшно, но отойти от нее нет силы. Она манит встречного к колодцу и предлагает броситься туда, головой вниз. Она говорит, что это чудесно — разбиться о камни и восстать потом ее слугой, и не поверить ей невозможно, поскольку в ее голосе сила магии. Я не верил в эти истории. Считал их бессмысленными и глупыми, но многие верили, потому что иногда те, кто задерживался в этих местах до полуночи, и вправду, исчезали. Для себя я делал вывод, что им просто захотелось сбежать, но такое заключение не всегда было логичным. Ведь куда могут сбежать дети? А они часто пропадали возле того места.
На этот раз пропали все, кто служил в нашем особняке. Никого не осталось. Исчезли все, начиная от управляющего и кончая последним поваренком. С нами остался только труп, к которому мы не решались приблизиться.
— Говорю тебе, это было жертвоприношение, — шепотом твердил мне Патрик, но я отказывался верить ему, не потому что считал его помешавшимся или не заслуживающим доверия, а потому что боялся поверить в то, что это страшное дело совершил мой отец и какой-то незнакомец. Несомненно, у него было какое-то имя, и он приходил к нам часто по ночам, но я называл его только незнакомцем. Я не видел его, но слышал его тяжелые, угрожающие шаги мимо своей спальни. Его дыхание обжигало огнем и могильным зловонием тихую ночь. Я готов был поклясться, что от него пахнет сырой землей и гниением могилы. Точнее, этот запах исходил от его одежды. Казалось, что ветхий плащ гниет на нем и вот-вот обратится в покров плесени.
Молча, но без скептицизма я выслушал сбивчивый рассказ брата о том, что этот человек перерезал горло служанке, собрал в сосуд ее кровь, чтобы потом использовать, как чернила. Он и мой отец написали кровью какую-то бумагу, запечатали в конверт, как письмо, а что было дальше, Патрик сам не знал. Он убежал, потому что не хотел, чтобы его застали за подглядыванием.
Я все ломал голову над тем, кому может быть адресовано письмо, которое следует писать не чернилами, а кровью. Я размышлял над этим и после того, как мы с трудом продали особняк, в котором чуть не погибли сами, в ту ночь, когда остались одни. Покупатели удалось найти не сразу, но потом один безумец сам явился к нам и предложил мешок золота, настоящих полновесных монет за то, чтобы мы, как можно скорее, убрались, предоставив дом ему. Этот странный, одетый в черное, молодой человек запомнился мне надолго. Стоит подчеркнуть то, что он был молод, очень молод, даже юн, но из его глаз, как будто, выглядывал некто другой, опытный и старый, проживший долгую, полную событий жизнь. Мы заключили сделку. Я был рад продать дом хоть самому дьяволу, после того, как ночью на нас совершили нападения.
Трудно было забыть то, как после полуночи со стороны кладбища до нас донеслись неприятные звуки: скрежет, хлопанье крыльев, шум колес экипажа и крики. Кричали на каком-то странном, непонятном мне языке.
Патрик вскочил со своего места за столом, кинулся к окну и крикнул:
— Смотри!
Но я, даже оставаясь на своем месте, знал о том, что происходит за окружавшими нас стенами. Запертые двери стали слишком слабой защитой. Целое полчище каких-то неописуемых существ надвигалось на нас. Мелькали в воздухе рваные крылья, которые и можно было бы принять за ангельские, если бы не их потрепанный вид. Красные злые глаза заглядывали к нам в окна. Чьи-то когти царапали стены. Эти существа умели лазать по кирпичной кладке, как кошки по дереву. Мы были в западне до утра, а экипаж, ехавший сам, без кучера и лошадей, бился о наши двери вместо тарана. Я так и не понял, почему нас не убили в ту ночь, но я слышал, красивый и чистый женский голос, который сказал «они из наших». Говорившей не было видно, и слова были произнесены на чужом, неведомом языке, но я все понял и зачем-то преклонил колено перед пустотой, как если бы где-то рядом стояла моя госпожа.
