Аид, любимец Судьбы (СИ) - Кисель Елена (читаемые книги читать .TXT) 📗
И победители страшно схожи со своими собратьями, так что – не ошибиться бы с карой.
Те, кому предстоит не ошибаться, движутся вслед за Сторукими. Новые хозяева мира. Боги.
Спуститься к Тартару осмелились трое Кронидов, и впервые они выглядят братьями настолько: волосы у всех черны, лица – бледны, в глазах – одинаковая решимость.
Мрачная.
Пугающая.
Решимость закончить то, что начали когда-то мальчишками.
Значит, Тартар близко: так равняет только он.
Равняет, приглашает, запугивает. Глушит даже шаги Гекатонхейров. Приветливо ощеривается провалом рта – черным даже на фоне здешнего мрака.
Лежит на пути к бездне тело полузмеи-полуженщины Кампе. На лице – недоверие и протест. Глупый. Тому, что уже свершилось.
Тело летит в Тартар первым – жертва, умиротворяющая тюремщика.
Или, может, закуска перед сытным обедом.
Потом трое Кронидов сбрасывают в бездонную пасть то, что осталось от Крона.
Сами. Не таская руками куски плоти, а повелевая им быть ввергнутыми вниз… все равно – сами.
Все трое молчат, и ни в одном нет юности: зрелые мужи стоят над пропастью.
Кроноборец – величие и власть во плоти, молнию взгляда не загасить Тартару. И куски плоти, подчиняясь этому взгляду, отправляются на вечное заточение.
Неистовый – плечом к плечу с братом, необузданность и стихия. Резкий взмах трезубцем яростно бросает омытые ихором части тела Крона в утробу Тартара.
А третий-то где?
Наверное, с темнотой слился или, может, шлем надел – невидимка?
Нет, вот же он.
В стороне от остальных. Лицо из мрака выступает – угрюмое, с губами в ниточку.
Со своей частью работы справился давно – смахнул в пропасть, да и все тут. Пусть лежат, лишь бы назад не…
А Тартар довольно урчит и подначивает: славная трапеза! Еще что-нибудь есть у вас?
А то как же.
И в мрак на заточение отправляются титаны. Те, которые без доспехов, без оружия и со стрелами. Не перепутали победители. Кто-то сопротивляется, кто-то шагает сам, кто-то наконец взрывается криками и проклятиями – Тартар с удовольствием жрет эти звуки – и из глаз у всех заключенных рвется, просится колючая ненависть.
Негласное «рано или поздно».
А после вниз шагают Гекатонхейры.
На пиру Зевс признается: до последнего не знал, что туда уйдут и они.
…когда Прометей после выхода из подземного мира спросил наивно:
– А что теперь делать-то? – Посейдон посмотрел на него как на безголового кентавра.
– Пить, – сказал он коротко.
Согласились все. Безропотно.
Потому что сил осталось только на это: устраивать порядок в мире после того, что наворотили, сил не было.
Правда, Посейдон на скорую руку шарахнул трезубцем, снимая Пелион с Оссы, и проложил проход по долине новой полноводной реке – но тем дело и кончилось. Если далее и принимались какие-то важные решения, то или прямо на пиру, или между пирами.
– Нет, я не знал до последнего, – не сразу, ох, не сразу Зевс выпил нужное количество и разродился этими словами. – Что с ними можно знать? Теперь знаю. Наверное, они понимали, что если бы остались здесь…
Истерзанный войной мир не вынес бы еще и этого.
А может, Сторукие просто привыкли – если к Тартару можно привыкнуть.
Не могли же они слышать это проклятое «Рано или поздно!»
Время не желало идти ровно. Так и осталось разорванным, словно в бою. Гестия, виснущая на шее: «Я знала, я знала!» – с отвычки обжигающая холодом и сладостью изнутри первая чаша вина, Прометей понесся еще кому-то помогать, Посейдон чуть заметно морщится, когда Зевс тормошит его за плечи. Саданули какой-нибудь стрелой, а может, копьем.
Нюкта и Гелиос сменяют друг друга, первая – охотно, второй медленно, да и колесница едет по небу кривовато: перебрал возница на ночном пиру у Зевса.
Рассыпались по столу гранаты. Сок из раздавленных зерен собирается в алые лужицы. «А это тут откуда?» – «Аида символ – его и спрашивайте!» Когда они успели стать моими, эти гранаты? – ах да, щит… это вроде как Зевсу орла тогда приписали.
Белоснежный кентавр – один из вожаков племен – вздымает чашу, хочет сказать что-то, а из груди – победное ржание… Лежит сыр – белой, разрезанной на куски Селеной-луной. Дышит чесноком пасть какого-то сатира – тоже из вожаков.
Славит Зевса и Посейдона. И детей их.
Аида можно бы тоже прославить, да Тартар же его знает, куда он опять запропастился, этот неуживчивый! А, вон, в углу, цедит нектар с кислой рожей. Ну, и ему слава.
Кузня ходит ходуном, у Циклопов тоже праздник, а в пиршественный зал (в залы! весь Олимп в пирах!) они соваться не желают, дерут на части наскоро поджаренного барана и уплетают, запивая, чем Гефест послал. Гефест послал хорошо: Циклопы лоснятся и зовут присоединиться.
Да пируйте вы! Не хватало вам – неуживчивого. С кислой рожей.
Нимфы и музы опять поют, только на этот раз что-то грустное, о павших воинах. Презрительно поглядывает на зацелованных нимф Афина. Артемида уже кого-то заподозрила в покушении на себя, любимую, рвется убивать, брат ее держит. Умная Афродита тем временем куда-то прячет стрелы и лук.
И строит глазки Аресу – попутно.
Гомон, смех, песни пополам с рассказами о подвигах, Пан страдает от памятной раны в ягодице и от похмелья; звучит кифара Аполлона (все, сестра вырвалась, теперь пусть лук поищет, а мы споем).
Нектар должен бы потечь из вен вместо ихора, кажется, ихора там уже не осталось.
И саднит левая ладонь, убраться бы совсем с этого непрекращающегося торжества, залезть в свой угол – нельзя! Хоть в стороне, а сиди! Привыкай, победитель.
Делай праздничное лицо, а то…
– Брат, ты чего?!
– Скажите ему кто-нибудь, что война закончилась… кто там ближе-то?
– Я пьян!
– И я пь-ян!
– Я вообще с-п-л-ю!
– Гермеса к нему пошли, Громовержец!
– Только… того, не забыть передать, что закончилось в нашу сторону, а то он, кажись, совсем иначе думает…
Знал же, что доберутся. Нельзя было шлем надеть? Поставил чашу с вином, попытался изобразить улыбку – хуже стало.
– Ой-ей, что это у него с лицом?!
– Лучше б хмурился.
– Я такую рожу у Ареса видал, когда он в бой кидается…
– Когда это ты у меня такую рожу видал?! – разгневанный Аресов глас.
– Да ладно вам! – это Зевс, конечно. Он уже успел с утра потанцевать, дважды изменить Гере и сослать оставшегося в плену Тития в вечный мрак Эреба. Громовержец сидит благостный и наконец освоившийся с победой. – Ему там просто одиноко в углу. Аид, не надоело сбегать и корчить из себя сироту? А ну-ка давай сюда, на свет… праздник или нет, а? Одиночка! Да мы еще твою свадьбу на этом празднике сыграем!
Я собрался было позорно дезертировать прямо из-за пиршественного стола, но куда там, когда у тебя на плече висит Громовержец!
– Давно пора, кстати, – вставил Посейдон. Он прихлебывал страшную смесь из вина, нектара и хмельного меда. – А то все женатые, а старший – непонятно что…
– А что ему жениться, – полупьяное и злобненькое хихиканье из угла. – К-когда мои братики в п-подземном мире… в любое время и с распростертыми объятиями… и-и-ик!
Свистнула лабрисса, которую неосмотрительно положил рядом с собой Зевс. Еще немного – и черепушка Мома, Правдивого Ложью, была бы аккуратно расколота надвое.
Пир примолк.
– Зря ты так, – осуждающе протянул Зевс и рассеянно сунул мне в руку полную чашу. – Попросил бы меня – я б молнией…
Река торжества вернулась в свое русло.
Сатиры, кентавры, божки, дриады. Речи – одна другой пышнее. Тосты – один другого хвастливее.
Напевает Гестия, поднося чашу с нектаром, ободряюще касается руки – ладно тебе, невидимка!
Орешки в меду и кабаний бок с дикими травами напоминают, что не один же нектар хлебать да амброзией закусывать.
Посейдон в сотый раз рассказывает, как похищал свою жену – Амфитриту. Зевс в ответ красноречиво молчит о своих подвигах: Гера буравит его взглядом, обещающим вторую Титаномахию.
