Сто полей - Латынина Юлия Леонидовна (книги бесплатно .TXT) 📗
Королевская сестра, естественно, не сказала Неревену, как и кто порвал его вышивку. Положила в ларь золотой инисский покров, и все. Наутро караван отправился в путь, и вместе с ним уехали пятеро заморских торговцев со своим золотом. Королевский советник Ванвейлен остался потому, что он вообще оставался в королевстве, а Сайлас Бредшо остался потому, что уезжал через три дня вместе с Даттамом, рассчитывавшим налегке нагнать грузный караван.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
в которой Марбод Кукушонок берет в руки чудесный меч, и в которой оказывается, что в истинном государстве не должно быть ни нищих, склонных к бунтам, ни богачей, склонных к своеволию
Утром первого дня первой луны начался Весенний Совет. Все говорили, что не помнят такого многолюдного совета.
Тысячу лет назад на побережье вынули кусок Белой Горы, в вынутом овале прорезали ступеньки. Во время оно на ступеньках сидели граждане, слушали говоривших внизу ораторов и решали городские дела. Потом, при Золотом Государе, внизу стали выступать актеры. Государи внизу не говорили, а приносили жертвы на вершине государевой горы. Потом на ступеньках Белой Горы пересчитывали войска. Теперь ступенек не хватило, и люди заполнили еще и равнину. Слышно, однако, было очень хорошо.
Настлали помост. Король сел под священным дубом, триста лет назад проросшим у основания скалы. На южной стороне дуба сел Арфарра-советник, в простом зеленом паллии. Издали его одежда была очень похожа на одежду горожанина. Справа от него – советник Ванвейлен, слева – обвинитель Ойвен, и еще множество горожан, рыцарей и монахов, в простых кафтанах и разодетых.
На северной стороне дуба собралась знать. Людей там было куда меньше, чем простонародья, зато все они были в разноцветных одеждах и с отменным оружием.
Даттам и его люди расположились особняком на западном склоне горы, где обрушились зрительские трибуны и удобно было стоять лошадям. Заморские торговцы сегодня утром уехали с торговым караваном. Кроме Ванвейлена, остался еще Бредшо. Теперь Бредшо сидел рядом с Даттамом, потому что под священный дуб его бы не пустили, а в общую давку ему не хотелось. Даттам был весьма задумчив. Бредшо спросил его:
– Чем, вы думаете, кончится дело?
Даттам рассердился и ответил:
– Если бы было известно, чем кончаются народные собрания, так во всем мире было бы одно народовластие.
Облили помост маслом, погадали на черепахе – знамения были благоприятны. На Весеннем Совете имел право выступать каждый свободный человек, и, пока он держал в руках серебряную ветвь, никто не мог его унять. Почему-то, однако, простые общинники редко брали в руки серебряную ветвь.
И сейчас первым говорил королевский советник Ванвейлен.
Советник Ванвейлен зачитал соборное прошение от городов и присовокупил свои слова.
Советник Ванвейлен говорил и глядел то снизу вверх, на народ, то сверху вниз, на королевский дуб.
У левой ветви сидел советник Арфарра, и кивал ему, а слева от Арфарры сидел обвинитель Ойвен и очень вежливо улыбался.
Дело в том, что городское прошение должен был зачитывать обвинитель Ойвен. И это было, конечно, естественно, что прошение зачитывает человек из самого крупного города и представитель Ламассы в королевском совете. И говорить Ойвен умел прекрасно, и выглядел бы хорошо в строгом черном кафтане и с серебряной ветвью в руках. Одно было плохо: то, что вчера, как всем было известно, господин Даттам взял обвинителя Ойвена за воротник и размазал о столб для коновязи.
И хуже всего было даже не то, что обвинитель после этого не выхватил меч и не бросился на Даттама, – тут уж как случится, бывает, растеряется человек. Хуже всего было то, что сам Даттам и не подумал брать меч и резать Ойвена, а так, сгреб и притиснул.
Лучше всего было бы, выступать, конечно, самому Арфарре-советнику, но тот никогда не мог перебороть свойственную подданному империи боязнь публичных выступлений. И правильная, между прочим, боязнь. Вот поругайся Арфарра и Даттам вчера с глазу на глаз, и что бы было? А ничего бы не было.
Мог бы, конечно, прочитать прошение представитель другого города. Но тут бы пошли страшные склоки, потому что каждый город королевства считал себя вторым после Ламассы.
И поэтому прошение огласил советник Ванвейлен.
Его слова всем настолько пришлись по душе, что, когда он закончил, люди подставили щиты, чтоб ему не спускаться с помоста на землю, и так понесли. Ванвейлен запрыгал по щитам, как по волнам, и подумал: «Весенний совет имеет такое же отношение к демократии, как здешняя ярмарка – к рынку. Облеките законодательной властью вооруженный митинг…»
Выпрямился и еще раз закричал:
– Люди объединились в общество, чтобы пресечь войну всех против всех, а сеньоры смотрят на жизнь как на поединок!
Все вокруг закричали установленным боевым криком радости. А потом вышел Марбод Белый Кречет. На нем был белый боевой кафтан, шитый облаками и листьями, и белый плащ с золотой застежкой.
Даттам издали увидел его, хлестнул подвернувшийся камень плеткой и сказал:
– Так я и знал, что сегодня он хромать не будет.
Марбод вспрыгнул на помост, взял в руки серебряную ветвь и сказал:
– Много слов тут было сказано о своеволии знати и о ее сегодняшнем прошении – раньше, чем оно было зачитано. И гражданин Ламассы Ванвейлен даже сказал, что не меч, а топор палача ждет тех, кто такие вещи предлагает народу и королю.
И знатнейшие люди королевства, подумав, решили, что гражданин Ванвейлен прав, и отказались от своего прошения.
Две вещи сказал гражданин Ванвейлен. Один раз он сказал, что не всякое своеволие называется свободой и что тот, кто хочет свободы для себя, должен хотеть ее для других. В другой раз он сказал, что сеньоры хотят права на гражданскую войну, и что скверное это средство для соблюдения закона.
И я думаю, что гражданин Ванвейлен прав, и что главная беда Шадаурова соглашения – в том, что король в нем обещает все права сеньорам, а сеньоры не обещают ничего простолюдинам.
И я думаю, что если знатный человек хочет, чтоб королевские чиновники не отнимали насильно его имущество, – то он должен то же самое обещать тем, кто под ним.
И, если знатный человек хочет, чтоб его судили лишь равные – то и это правило должно касаться всех.
Гражданин Ванвейлен говорил сегодня о своеволии сеньоров. Чем, однако, заменить его? Уж не своеволием же короля? Если господин притесняет своего вассала, тот может бежать к другому господину, а куда бежать, если притесняет король?
Вот сейчас города радуются, что король избавил их от произвола сеньоров и от грабежа. Но даже вор с большой дороги украдет не больше того, что есть. А вот король, – если он потребует налог, превышающий городские доходы, – что скажут горожане тогда?
И если знатные люди считают, что король не вправе облагать их налогами без их на то позволения и совета, то и горожан нельзя облагать налогами без их на то согласия.
Гражданин Ванвейлен говорил о том, что право на войну – плохая гарантия для закона. Он, однако, иной не предложил. Вот и получается, что слова закона, не подкрепленные войной, приносят мало пользы, а война, ведущаяся из-за них, приносит много вреда.
А ведь королевский произвол уже начался. Я говорил со многими гражданами Ламассы, и они недовольны: почему интересы их представляет такой человек, как Ойвен? Только потому, что чужеземец, Арфарра-советник, на него указал? Городские коммуны сами избирают себе бургомистров и судей. Разве они дети, что не в состоянии сами избрать того, кто будет защищать их интересы в королевском совете?
И я думаю, что если король не сам будет назначать своих советников, а по всем городам свободные люди будут их выбирать, то такой совет и будет гарантией закона, лучшей, нежели добрая воля короля или гражданская война.
И такой Выборный Совет не допустит ни своеволия знати, ни самоуправства королевских чиновников, и не разорит налогами своих собственных избирателей, потому что знать и народ будут в нем сидеть бок о бок, а не так, как сейчас, когда одни готовы выцарапать глаза другим. И в таком Совете будут все люди королевства, и не будет только иностранцев, которым не известны ни законы, ни обычаи страны, и которые зависят лишь от королевской воли.
