Минос, царь Крита (СИ) - Назаренко Татьяна (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗
— Я вынужден согласиться и на это, — голоса у Эгея совсем не осталось. — Но боги проклянут тебя за жестокосердие.
— За свои дела я отвечу сам, — улыбнулся я. — Пусть тебя не заботит моя судьба. Раз ты согласен, я приказываю душам умерших, наводнившим твой город, оставить его и отправиться в царство Аида, откуда они пришли.
Едва я произнес эти слова, земля дрогнула так, что заколебался навес шатра, и глухой гул, донесшийся из-под земли, заставил всех затихнуть. И посольство, и критяне оцепенели. Только я нашел в себе силы продолжить:
— Ступай, Эгей, сын Пандиона, и помни, что если ты посмеешь нарушить наш договор, то беды, обрушившиеся ныне на твой город, покажутся тебе ничтожными.
— Да, великий анакт Крита, повелитель Афин, — произнес он, изо всех сил стараясь сдержать душившую его ярость. Но взгляд у него был, как у затравленного волка. Медленно, неуклюже, как деревянная кукла, изготовленная Дедалом, царь Афин поклонился мне, а потом вышел из шатра. Прочие басилевсы в молчании последовали за ним. Я видел, как он забирается на колесницу — словно слепец, как непослушными руками берет вожжи, и ставший подле него вельможа с трудом отнимает их у царя.
Я слабо махнул рукой, отпуская свиту.
— Как только афиняне выплатят дань, мы отправимся на Крит.
Некоторые покорно направились к выходу. Тавр, Гортин и Эритр задержались.
— Дозволь мне сказать, мой царственный дядя, богоравный анакт Минос, — произнес Гортин.
Я кивнул.
— Неразумно было оставлять его в живых, — сказал мой племянник. — Паллант был бы покорнее, и его детей проще стравить друг с другом: их много, как рыбы в сети у рыбака.
Я опустил ресницы.
— Да. Но нити судеб моего рода и рода Пандиона так тесно переплетены, что я не посмею мешать игре богов.
Минос. (Кносс. Конец девятого года восемнадцатого девятилетия правления анакта Крита Миноса, сына Зевса. Созвездие Козерога)
Торжества в честь моего возвращения…
Наверно, со всего Крита собрались люди, чтобы встретить нас. Гавань в Амониссе была запружена народом. На протяжении всего пути до Кносса на обочине дороги стояли мужчины, женщины, дети — жители дальних селений, одетые в запыленные пестрые одежды из толстой шерсти, ремесленники и торговцы в ярких нарядах.
Великий анакт удостоил критян права лицезреть свою божественную особу. Мос Микенец постарался на славу. Под белилами, румянами и сурьмой, за блеском золота совершенно исчез постаревший Минос, ссохшийся, как залежавшийся в кладовке финик. Явивший себя народу анакт был подобен юному Зевсу, тому, что во всей славе и силе взошел на Олимп. И толпа надрывалась от восторга, возглашая мне славу. Их вопли отдавались в голове, доводя до боли, до безразличного беспамятства. Впрочем, никому это не было видно. Божественная, милостивая, мириады раз выверенная перед зеркалом улыбка не сходила с моих уст.
Ничто не заставит меня изменить выражение лица — ни болезнь, ни мысли о том, во сколько обойдется мне это празднество, ни вести из святилища Зевса Лабриса, которые я получил на корабле. Хотя, есть о чем беспокоиться: в те дни, когда я был под Афинами, одного из жрецов святилища похитил внезапно слетевший с неба огромный орел. Все истолковали этот знак как добрый. А меня бы эта весть обеспокоила — в другое время, не сейчас. Из всех жрецов, возносивших моления в то роковое утро, царственная птица избрала именно Ганимеда. Троянец слишком много знал обо мне… Но Зевсу это не поможет. Потому что я решил…
Короткий окрик возницы Икиши заставляет меня очнуться от неуместной задумчивости. В чем дело? Ах, кто-то из моих подданных, желая прикоснуться ко мне и получить частичку моей удачи, чуть было не попал под колеса. Икиши вовремя оттолкнул его. Что же, тебе повезло, безвестный дурень. Что ты сделал мне плохого, чтобы я делился с тобой своим проклятым счастьем?
Блеск золота слепит бездумную толпу…
Я еду на новой колеснице, сверкающей золотом не меньше, чем колесница моего могучего тестя Гелиоса. Мастера спешно готовили ее к торжественному выезду, обивая листами металла и усаживая каменьями. Наверное, она тяжела, как камень, который моя бабка Рея дала поглотить Кроносу вместо Зевса. И на конях, влекущих ее, золота навешано не меньше, чем на их хозяине. Возница Икиши разубран так, что, окажись он в своем родном Уре, его приняли бы за басилевса из дальней страны.
Я — исток полноводной золотой реки. Следом за мной движутся колесницы лавагетов Гортина и Главка, союзные басилевсы.
Критяне много повидали в тот день: все то золото, серебро, треножники, дорогие вазы, что были взяты на развалинах Нисы, уплачены жителями Афин, Эгины, Эрифы, Дидим, Олеара, Андроса и Теноса, пронесли по улицам. И живую дань провели по ним — семь афинских юношей и семь девушек, которых я повелел отдать Минотавру, на верную смерть. Они идут во главе толпы рабов, одетые во все белое.
Войско мое огромно.
Тошнотворно пахнет жареным мясом — по моему слову на улицах Кносса всем желающим раздается угощение. Раз уж мне удалось так быстро закончить эту войну, не стоит разрушать грезы моих подданных, что она принесла нам немалое богатство и предвещает благоденствие. Цветы, перед тем, как увянуть, благоухают особенно сладко. А тяжело больной перед смертью начинает чувствовать себя лучше.
На улицах Кносса невообразимая давка. По прибытии во дворец надо отрядить писцов, чтобы они справились, не был ли затоптан кто-нибудь в ликующей толпе, и оделить пострадавших зерном, маслом и вином.
Хвала Гелиосу, день моего возвращения солнечный, но прохладный. Иначе я вряд ли выдержал бы всю церемонию до конца.
Процессия ползет бесконечно долго, и мне кажется, прошла вечность, прежде чем мы добрались до Лабиринта. К этой поре я впал в подобие беспамятства, вызываемого зеркалами и особым ритмом дыхания. Кто из богов дарует забытье наяву? Может, это Ате нежно касается моих волос руками? В ее объятиях можно не отягощать сердце думами.
Голоса придворных, жриц и гепетов гремят, подобно горному обвалу, мне кажется, стены лабиринта подрагивают, как в землетрясение. Катрей что-то говорит мне, и я что-то говорю. Ревут жертвенные быки, забиваемые во славу Зевса Лабриса, моего всемогущего отца, даровавшего нам победу. Возносятся хвалы и гимны, мелькают лица. Иссиня-черная борода медведеподобного посланника далекого Баб-или, лисьи морды соплеменников моей матери из Ханаанской земли, кошачье-самодовольное лицо посланника Та-Кемет, притворно восторгающегося пышностью процессии и количеством трофеев, которое воистину сделает честь любому владыке. Наверняка ведь думает, что варварам все равно не сравниться с владельцами Высокого дома из его благословенной земли.
Я не говорю ни одного лишнего слова и не делаю ни одного неверного жеста. Я почувствовал бы это. Кажется, отруби мне сейчас голову, я все равно доведу церемонию до конца без запинки. Голова болит с утра, а сейчас почти лопается под пульсирующими ударами крови. Лучше бы ее отрубили! Головная боль и тошнота, судорогой сводящая пустой желудок. И в животе опять противно болит. Перекусить бы хоть немного, чтобы унять боль. Но не получится, я все время на виду. И одновременно тошнит. Если эта тошнота не прекратится, я сойду с ума. Вонь горящего мяса, крови и навоза. Клубы дыма возносятся к облакам. Жертвоприношение близится к концу. На моем лице — улыбающаяся золотая маска вечно юного бога. Вроде той, что возложена была на лицо Андрогея перед погребением.
Короткая передышка в моих покоях. Выставив всех, кроме Моса, я жадно пью прохладную воду прямо из глиняного кувшина и заталкиваю в рот длинное гусиное перо, чтобы вызвать рвоту. Рот наполняется мерзкой кислятиной. Но становится легче.
Прохладное прикосновение мокрой ткани. Мос отирает пот с моего тела, поправляет размазавшуюся краску на лице.
Я говорю, что мне надо заказать золотую маску на лицо, потому что скоро будет невозможно скрыть правду под краской. Мос почему-то пугается.
