Сокол Ясный - Дворецкая Елизавета Алексеевна (список книг TXT) 📗
Лежень повел гостей в обчину. Прежде чем отойти, Хорт вдруг подмигнул Младине. Видевшие это девушки засмеялись. Никого не поразило, что молодой князь действительно выбрал невесту у них на Сеже, поскольку другие земли они представляли себе очень смутно. Да и есть ли они, эти другие земли? За рекой почти сразу – Тот Свет.
Только Младина не смеялась, но от нее этого и не ждали. Просватанной невесте не полагается особо разговаривать, а полагается причитать и жаловаться на судьбу, разлучающую с домом и родом. А она еще не осознала толком, к чему это все приведет. Потрясло ее главным образом то, что Хорт вообще ее не узнал! Да и она сама узнала ли его? Шагнув на этот скрипучий снег прямо из видений, он оказался не таким, как она ждала. Но могут ли видения, перешедшие в явь, остаться прежними? И не заключается ли истинная мудрость в том, чтобы суметь узнать судьбу в новом обличии?
***
Проснувшись, Младина засмеялась про себя: приснится же такое! И с новой силой ощутила, как соскучилась по Хорту, как недостает ей веры, что они увидятся снова, наяву, хоть когда-нибудь! Она повернулась, удивилась, что, оказывается, не дома… то есть дома…
Она приподнялась и похлопала глазами. Она дома – то есть там, где прожила первые шестнадцать лет своей жизни. У родителей… то есть у Путима. В Залом-городке, на полатях, а вот и оба младших брата рядом сопят. Но как она сюда попала? Вспомнилось, как Ярко приехал за ней к Угляне, как они пробирались через заснеженный лес, как пришли к Овсеневой горе… Княжич Велебор… Так это что все – правда?
– Проснулась, княгиня! – окликнула ее снизу мать, то есть Бебреница. Там уже блестела лучина и тянуло запахом дыма. – Ступай умывайся. Скоро бабы набегут. Приданое притащут. Хорошо, девок избыли, хоть есть куда положить.
После того как старших дочерей выдали замуж, в избе стало просторнее: две младшие теперь спали внизу, оставив полати двоим братьям. Младина собрала одежду и соскользнула вниз, поближе к печке, которую мать как раз закончила топить.
– Приданое?
– Бабы решили: коли ты у нас княжья невеста, надо тебе и приданое княжеское собрать. Того, что наготовили к осени, маловато теперь будет, для такого-то случая. Тебе и сорочек побольше надо, и понев, и поясов, и подарков для свадьбы. У князя-то какая свадьба должна быть, не нашим чета! Бабы принесут, у кого что найдется. Тканины, сукна, мехов.
Значит, это все-таки правда. Младина села и принялась медленно расчесывать косу.
– Что, рада? – Мать остановилась возле нее. – Или страшно? Все-таки даль такая… У меня сестру на Касню отдавали, так она убивалась, а это ведь… Как повезут тебя в Смолянск… вот сидишь и не знаешь: да есть ли он на свете, или так, одни басни…
Она вздохнула.
– Ну, как же его нет? – Младина пожала плечами. – Каждую зиму княжьи люди оттуда приезжают, князь сам тоже…
Подумав об этом, она снова подумала о Хорте. Так его она вчера видела или не его? Сердце подсказывало, что все-таки не его. Но не может такое сходство быть случайным! И ее уже тянуло в неведомый Смолянск, хотелось оказаться там вот прямо сейчас, посмотреть, нет ли там настоящего Хорта!
– А жених-то тебе хоть нравится? – продолжала любопытствовать Бебреница. – Вроде по всему – сокол ясный, и молод, и собой хорош, и нраву вроде доброго.
– Нравится, – уверенно ответила Младина.
Велебор и сам по себе понравился бы самой привередливой невесте, а в ее глазах был хорош уже тем, что напоминал Хорта. Только странным образом помолодевшего. Может, просто спросить у него?
Но пока повидаться с женихом было нельзя – смоляне остановились в обчинах святилища. Да и долго размышлять ей не дали: уже вскоре, как и обещала мать, в избу потянулись женщины Заломичей, а потом, ближе к вечеру, и других родов. Приданое для княжеской невесты собирали чуть ли не со всей волости, и всякому хотелось внести свой вклад в это дело, как в жертвоприношение. Ведь князь – пращур всего племени, дар ему – дар предкам и самим богам. На Младину теперь смотрели совсем другими глазами, приговаривая, что, мол, маленькая, да удаленькая. Даже и то было хорошо, что она считалась дочерью Хотилы, а значит, по родовому счету, самой старшей из дочерей и самой подходящей невестой для князя. История насчет пояса уже облетела соседей и пересказывалась, будто сказка. Младина и сама очень хотела знать, откуда у Велебора такой же пояс. Уж он-то должен точно знать, кто она такая! Или хотя бы его мать-княгиня, давшая ему схожий пояс. А она в Смолянске.
Вечером старейшины снова собрались в обчине – давался третий и последний перед отъездом пир. Назавтра полюдью предстояло двигаться дальше, чтобы успеть вернуться в Смолянск до того, как начнет таять снег. Состоялось обручение: Лежень и Лебедица за руки подвели Младину, укутанную белым большим покрывалом до самых ног, к нарядному жениху, обвели вокруг него, благословили хлебом, посадили рядом. Вот теперь, не то что раньше, Младина почувствовала себя почти что замужем. Она ощущала странную смесь волнения и спокойствия: к ней пришла ее настоящая судьба, и это успокаивало, но и внушало тревогу: какова-то она окажется? Велебор говорил мало и был очевидно смущен, но с невестой и ее родней держался очень почтительно. Ну еще бы: княжеский сын, вежеству научен. И Младина невольно начала гордиться своим суженым: где ж еще такого сокола сыскать? Беспокоило только то, что это все же был не ее Хорт из прежних видений. С ней он почти не говорил, и по-прежнему ей казалось, что он ее совсем не знает и видит во второй раз, считая со вчерашнего дня. Но тут, в обчине, на пиру, среди шума и говора, да еще из-под непрозрачной льняной пелены, она никак не могла спросить, снилась ли ему она, как он снился ей. Она утешала себя надеждой, что у них еще будет время для бесед.
И уже на следующий день ей предстояло покинуть родные места. Еще в темноте, при факелах, ее подвели к саням, но какого-то непривычного вида. Оказывается, из жердей сколотили нечто вроде шалаша и поставили на сани, так что можно было сидеть, находясь под крышей. Шалаш покрыли бычьими шкурами, а внутрь постелили пару медвежин, и получился домик, защищенный от ветра и снега, где князева невеста могла проделать долгий путь в относительном тепле. В случае сильного ветра можно было совсем вход закрыть.
Путим, обняв в последний раз, сам усадил ее и закутал в медвежины, так что торчал только нос. Губы его улыбались, а глаза плакали без слез. Не в пример прошлому разу, он больше не надеялся увидеть свою дочь, любимую несмотря на то, что он считал ее, на самом-то деле, дочерью своего стрыя Хотилы. Можно было мечтать о том, что-де когда-нибудь они с ее братьями соберутся да и поедут с очередным полюдьем в Смолянск повидаться, но сам Путим не слишком в это верил. Мало кому выпадает на долю совершать такие путешествия. Только особым избранникам судьбы, а большинство живет по пословице: где родился, там и пригодился. И наверное, это правильно. Какое же будет береженье чуровым могилам, как хранить связь рода, если люди будут носиться с места на место, будто листья на ветру?
Венцеслав, кормилец Велебора, вслед за Путимом подошел и тоже проверил, хорошо ли Младина укрыта. Вид у него был истинно хозяйский: дескать, теперь это наше добро. Сам Велебор, садясь на коня, приветливо помахал ей рукой, улыбнулся и подмигнул. Младина тоже помахала, с трудом высвободив руку из-под шкур, и подумала: во время пути поговорить не получится. Но будут же у них привалы?
В первый и второй день путь обоза пролегал вдоль Сежи, то есть по местам, которые она более-менее знала. Второй раз ночевали у Леденичей, и там уж все разинули рты от изумления: Младина, которую тут собирались взять в невестки, оказалась просватана за молодого князя!
– Вот, судьба-то! – проговорила большуха. – Не по нам, стало быть, каравай упекся. Оттого ее чуры и в лес увели тогда осенью, судьбы дожидаться.
Даже собственные сестры, жившие здесь замужем, смотрели на нее как на чужую: обрученная с князем, она вознеслась на высоту, будто девушка, взятая Солнцем в его небесный терем. Было видно, что Травушке, Домашке и прочим хочется о многом ее расспросить, но они не смеют. Да и она их едва узнавала: это были уже совсем не те девки, с которыми она провела всю жизнь. Половина их них уже ходили с осени «тяжелыми»: и Домашка, и Веснояра, и даже Кринка. И все казались совсем другими, малознакомыми женщинами – так изменили их женские сороки поверх рогатых кичек, скрывшие волосы и в изобилии украшенные ткаными узорами, заушницами, пушками. И она так ясно ощущала, как далеко разошлись их дороги: не докричишься теперь.
