Серые земли (СИ) - Демина Карина (читать книги бесплатно полностью без регистрации TXT) 📗
Она отшатывалась.
Просыпалась.
И заставляла себя лечь в чужую постель. Уснуть.
Завтра.
Уже завтра они отправляются в Серые земли. Себастьян купил билеты… и ее рассказ выслушал, не перебивая. Кивнул. Сказал:
— Вот оно как.
И вышел.
Ничего не объяснил, но тогда Евдокия была слишком утомлена, чтобы требовать объяснений. Ей казалось, что там, в орденских подвалах, ее всю выпили до самого донышка.
И в постель она легла сама… и вот теперь маялась — маялась.
— Нет, хватит, — очередное пробуждение, резкое, а потому неприятное, заставило Евдокию сесть. Она провела ладонью по обнаженной своей руке, радуясь хотя бы этому прикосновению.
А рука?то ледяная.
И кожа гусиная, неровная. И холодно… в червене не бывает так холодно, но поди ж ты… сквозит от окна, не иначе. И Евдокия встала.
Пол стылый.
Поземка на нем… откуда летом поземка? Или же она вновь спит? Если спит, то сон на редкость яркий.
И луна за окном.
Полная луна… как такое возможно, если пошла она на убыль? Евдокия не знает. Она дошла до окна и окно это, закрытое, распахнула, впуская белую дорожку лунного света. Та протянулась через подоконник, сползла по стене, по полу разлилась стылыми лужицами, ледяными будто.
И в зеркале отразилась.
Сама дорожка, а еще женщина в белых одеждах, которая стояла у окна, разглядывая Евдокию. А та в свою очередь глядела на эту женщину.
— Не боишься?
— Боюсь, — призналась Евдокия.
— Тогда зачем ты споришь со мной?
— Я?
— Ты, — женщина была красива той холодной красотой, которая стоит почти на грани с уродством, и Евдокия, разглядывая черты совершенного ее лица, не могла отделаться от ощущения, что лицо это — маска. — Отпусти его.
— Кого?
Сердце оборвалось. Евдокия знает ответ, вот только не желает признавать самой себе.
— Того, кого ты назвала мужем, — женщина смотрела не с гневом, со снисходительностью, которая заставляла Евдокию острей ощутить собственное несовершенство.
— Значит, это ты забрала его.
— Он сам ушел ко мне.
— Разве?
Лунные волосы.
Лунные глаза. И кожа, что мрамор, только не тот, который светится изнутри, будто живой, нет, ее мрамор — камень надгробий, одежды — саван.
И сама она мертва.
— Если он ушел сам, по своей воле, то отчего ты здесь? — Евдокия оперлась на подоконник, преодолевая внезапную слабость.
— Отпусти его.
— Иначе?
— Иначе я убью тебя, — с улыбкой произнесла незнакомка. — Выпью до капли твою жалкую жизнь.
Она сделалась вдруг до того уродливой, что Евдокия отпрянула.
Закричала бы, если б могла.
Не смогла.
К счастью. И когда первый страх схлынул, Евдокия нашла в себе силы улыбнуться:
— Спасибо, — сказала она. — Теперь я знаю, что поступаю правильно.
— Ты…
— Ты не можешь убить меня. Не знаю, почему, но не можешь. Могла бы — убила б. Ты ведь не привыкла разговаривать с такими, как я… с людьми… но ты здесь. Точнее там, за порогом… стоишь, говоришь мне, что мужу своему я не нужна… пусть он сам мне это скажет. Тогда, быть может, я и отступлю.
Она разозлилась.
Не живая, но и не мертвая, пришедшая извне и столь чуждая этому миру, что даже луну ей пришлось принести с собой. И теперь луна эта расползалась, превращаясь в мутное пятно, сквозь которое проступал лик истинного светила.
— Зачем тебе это? — спросила женщина. — Тебе нужен мужчина? Рядом с тобой он есть. Он ждет лишь знака… и нравится тебе. Не отрицай, я вижу. Скажу больше, вы будете счастливы вместе.
Ошибается.
Не будут.
Возможно, могли бы, если бы год тому… если бы тогда все сложилось немного иначе… Евдокия не думала. Не желает думать и не будет.
Она сделала свой выбор и от него не отступит.
— Я люблю Лихослава, — сказала она просто.
Вот только вряд ли ее услышали: истаяла колдовкина желтая луна, исчезла дорожка, и с нею — женщина, столь красивая, что это само по себе было почти уродством.
Ничего, Евдокия скажет потом.
Когда встретится с этой женщиной наяву. Скажет и спросит у Лихо, кого он выбирает… вот только уже сейчас ей страшно представить его ответ.
Аврелий Яковлевич выкладывал на столешнице узор из дареных маргариток. Выкладывал неторопливо, всецело отдавшись сему, несомненно, крайне важному занятию.
— Подарили, — сказал он, отвлекшись на мгновенье.
— Проклятые? — поинтересовался Себастьян.
— Садовые, — Аврелий Яковлевич подвинул мизинчиком бледно — розовую маргаритку к самому краю стола. — Купил билеты?
— Купил.
— Вот и молодец.
Молодцом себя Себастьян не чувствовал, напротив, не отпускала тревога, странное беспокойство, причин для которого у него имелось, конечно, в достатке, но все ж…
— Я ведь должен поехать.
Аврелий Яковлевич глянул искоса, без обычной своей издевки.
— Тебе выбирать.
— Здесь и без меня справятся… Евстафий Елисеевич знает, что делает… и в полиции довольно акторов не хуже… — признание далось Себастьяну с трудом, поелику в глубине души он справедливо считал себя лучшим, а следовательно, остальные, с кем случалось ему работать, именно, что были хуже. — Справятся… конечно, справятся…
Ведьмак не ответил, но широкой ладонью смахнул маргаритки на пол.
— А Лихо один… там… с этой… — Себастьянов хвост нервно мазнул по ковру. — И она его не отпустит, верно?
— Ты можешь остаться.
— Неужели? — Себастьян поднял мятый цветок. — Остаться и сказать себе, что сделал все возможное? Что Лихо изначально был обречен… что он, возможно, уже и не человек вовсе, а значит, все зря…
Аврелий Яковлевич кивнул.
— Вы ведь так не думаете.
— Так ли важно, что думаю я? — он дернул себя за бороду. — Куда важней, Себастьянушка, что думаешь ты…
Ненаследный князь вертел маргаритку.
— Мы можем опоздать. Уже, еще не выехав отсюда, опоздать… или не найти его там… Серые земли огромны. В лучшем случае не найти, а в худшем — попросту сгинуть, потому как колдовка этакой силы сотрет меня на раз. А про Еву и говорить нечего… и получается, что риск глупый. Если мыслить разумно… только… не хочу я мыслить разумно.
Цветочный стебель расползался в руках, и потянуло вдруг гнилью, стоялою затхлой водой.
— А говорили — садовые, обыкновенные, — проворчал Себастьян, вытирая пальцы. — Мы отправимся завтра и, если повезет, то…
Грязь отходила, а вот запах привязался.
— Аврелий Яковлевич… дело, конечно, не мое, но… я понимаю, почему еду я. И Ева тоже. А вот почему вы остаетесь?
— Дела, Себастьянушка, — он поднял маргаритки. — Но не переживай, справитесь…
Себастьян поверил.
Почти.
Он почувствовал, как мир переменился, словно вывернувшись вдруг наизнанку.
Серая.
Лишенная солнца. И он ослеп на мгновенье, а когда вновь прозрел, то серость отступила. Теперь он видел множество цветов.
Красные россыпи прошлогодней клюквы, которую собирал языком, и к языку приклеивались, что нити водянистого мха, что иглы. Желтые клочья веретенника, с запахом едким, раздражающим. Но он не испугался, сунул нос в самое гнездо, рявкнул, подымая прозрачную пыльцу, которая и не пыльца вовсе.
Для него, прошлого, она была опасна.
Прошлого.
Он затряс головой.
Прошлого нет.
Имя вот осталось, держит, не позволяя вовсе сорваться с привязи.
Ева.
За именем он видит женщину, с белым лицом, с мягкими руками, с волосами длинными, что космы старой русалки, которая следила за ним, не смея, впрочем, выбраться на сушу.
Русалка спугнула ту женщину, вернув его на изнанку мира.
Тонкие побеги марьиной суши, что пронизывают моховые поля, прорастая тончайшими прутиками. На вершине каждого вызревают ягоды, уже темно — зеленые, налитые… возьми одну и лишишься разума, памяти… ему нельзя, и так памяти не осталось.
— Здравствуй, — женщина с волосами белыми, с глазами желтыми, как луна, выступила навстречу. — Ты все же пришел. Хороший мальчик.
