Минос, царь Крита (СИ) - Назаренко Татьяна (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗
Сыновья Палланта возмущенно вскочили, но Протесилай Дидимский и Нелей, царь Андроса, удержали их.
— Но Нису они все же взяли, — подхватил Бутей. — Хотел бы я знать, как?
— Не вмешайся Аид, мы бы точно одержали победу над критским анактом, — сокрушенно произнес Эак. — Я не пророк, и не ведал, что царь Крита склонит на свою сторону владыку печальных теней.
— Сила его в обмане и коварстве! Скорпион, сын ведьмы, муж ведьмы!!! — поддержал эгинца Кефал. — Будь он проклят! Но я все же считаю, что любые пути хороши, чтобы растоптать кносского паука!!! Принесем жертву Аиду!
Тут все заговорили разом, крича и перебивая друг друга. Эак яростно стращал всех гневом Зевса, но его одинокий голос тонул в общем гуле. Сторонников у него оказалось немного. Разве только братья Паллантиды, которые настаивали на убийстве Эгея. Все это время афинский басилевс, сидевший на своем троне и в глубокой задумчивости пощипывавший бороду, участия в споре не принимал. Но явно размышлял о том же. Лицо его было мрачным, брови почти сошлись на переносице. Наконец, он принял решение и вскинул руку. Однако молчание воцарилось не сразу.
— Мы принесем жертву Персефоне на могиле киклопа Гереста, там, где наши предки приносили в жертву людей. Там, где нашла свою смерть Хтония, сестра твоей покойной жены, Кефал, сын Гермеса. Я сказал! — отчеканил Эгей не терпящим возражения тоном.
— И кого же мы отправим посланником к богам? — спросил Клейт Палантид, сверля взглядом Эгея.
Все сразу затихли.
— Кажется, бог, сотрясающий акрополь, ясно сказал: смерть Эгея ему не нужна! Или я не прав? — издевательски поддержал брата Бутей. — Значит, виновник наших бед смерти избежит!
— Пошлем того, на кого укажут боги, — решительно подытожил старец Эвпейт.
— И я первый готов бросить жребий, — отозвался Эгей и поднял с земли осколок черепицы.
— Лучше брось его последним! — заорал Клейт. — Со дна его точно не достанут.
— Будь по твоему! — презрительно пожал плечами Эгей и, вынув из ножен короткий кинжал, нацарапал им на черепке свое имя. Братья Паллантиды поспешили заготовить свой жребий.
— Да будет так, — подал голос один из молчавших доселе старцев-керусов. — Полагаю, что нельзя послать к Персефоне молить о милости того, кто низок родом. И лучше упросит женщину другая женщина. Сделаем так. Пусть из тех, кто сидит сейчас на совете, имеющие дочерей напишут на черепках не только свое имя, но и имена дочерей. И сын Зевса Эак вынет жребий. Тот же, чье имя окажется на нем, угоден богам и должен отдать жизнь ради народа Афин.
— Я не буду причастен к этому деянию, противному моему отцу! — воскликнул Эак, вскакивая. — Да не будет на моих руках крови! Но, коли Афинам поможет моя смерть, вот мой жребий!
Он бросил черепок на колени Кефалу и решительно вышел прочь.
— Жребий буду тянуть я, — произнес царь, тяжело глядя прямо перед собой. Ему поднесли шлем. Он запустил руку, не глядя вытащил. Прочел:
— Эглеида, дочь Гиакинфа Лакедемонянина.
Один из воинов, сидевших ближе к выходу со двора, вздрогнул, побелел, как ткань его мисофора, но, покорно встав, вышел. Снова повисла нехорошая тишина.
Гиакинф вернулся удивительно быстро и в сопровождении четырех девушек. Я сразу заметил среди них Орфею. Все остальные — такие же худенькие, остроносые, золотоволосые. Сама жрица Аполлона, еще не пришедшая в себя после священного безумия, обвела мужчин невидящим взглядом и уставилась на меня.
— Великий царь Эгей, сын Пандиона, — произнесла она, все так же глядя мимо него, прямо мне в глаза. — Если наша смерть остановит того, кто призвал кер в Афины, то мы готовы умереть — все! Нас четверо: Эглеида, Орфея, Лития и Анфеида. Мы родились одна за другой, только четыре года отделяют старшую от младшей. Мы росли дружно и в согласии. И вместе отправимся в царство Аида, дабы умягчить окаменевшее от горя сердце того, от кого зависит участь Афин. Если сможем.
Могу поручиться, жрица Орфея видела меня. Она просто сверлила меня взглядом. Мне захотелось приказать душам, чтобы они отправлялись назад в свои пределы и не несли больше смерть. Но Эгей заговорил, благословляя несчастных девушек, и милосердный порыв, вспыхнувший было в моей груди, угас. Я поторопился оставить площадь, чтобы вид девушек, так спокойно умиравших ради чужой земли, и их раздавленного горем отца, не поколебал моей решимости.
Я вошел во дворец Эгея. Побрел по пустым покоям… Некоторое время рассеянно рассматривал фрески, изображающие начало рода Эрехтидов — Афину, вручающую дочерям Кекропа ларец с чудесным младенцем; самого змееногого ребенка и обезумевших от ужаса женщин, мечущихся вокруг; спор Паллады с Посейдоном о том, кому будет посвящен город Эрихтония; основание афинского акрополя и храма в честь воинственной и мудрой девы; учреждение Панафиней…
Хотел бы я знать, бывали ли во времена мудрого и справедливого потомка Гефеста случаи, когда победителю доставалась в награду смерть, как досталась она моему Андрогею? И что сделал бы с преступниками сам змееногий мудрец? Я вгляделся в суровое лицо прародителя афинских царей. Может быть, мастер, расписавший дворец Эрехтидов, и не отличался искусностью критских художников, но в умении сообщать рисуемым образам выразительность и пробуждать в них жизнь ему не откажешь. Я верил, что Кекроп был именно таким, каким изображала его роспись. Нет, этот анакт не допустил бы подобного преступления. И девушек бы на смерть не послал. Но Эгей послал. И я — тоже.
А ведь боги, направлявшие руку Эгея, мудры. Во всем городе трудно было найти жертву, которую я мог бы пожалеть так, как дочерей Гиакинфа. И мне еще не поздно изменить их судьбу…
Тяжелые человеческие шаги, раздавшиеся в портике, заставили меня оглянуться.
Это был Эгей. А ведь нарисованный Эрихтоний похож на Эгея. Впрочем, не удивительно, ведь роспись недавняя. Наверняка ее выполняли уже при этом царе.
Величественный и прямой, живой царь шел через разгромленный мегарон, не смущаясь сурового взгляда рисованного царя. Несколько человек — союзные басилевсы и гепеты — следовали за ним.
— Да будет все приготовлено к жертвоприношению, — невозмутимо распоряжался Эгей. — И ждите меня у могилы киклопа Гереста. А сейчас оставьте меня… ненадолго.
Показалось ли мне, или вправду голос Эгея едва заметно дрогнул?
Спутники басилевса подчинились. А я пошел следом за ним, наверх.
Едва царь остался один, как величие и спокойствие слетели с него. Он сгорбился и, тяжело опустившись на ложе, издал глухой, протяжный стон, уронил темно-русую кудрявую голову на сильные, цепкие руки. Я с наслаждением увидел, как вздрагивают его плечи. Он плакал, стараясь заглушить рыдания. Так плачут сильные мужи, стыдясь своего бессилия.
Слезы его были мне сладки, как амброзия, они опьяняли сильнее неразбавленного вина. И в то же время, мне было мало его боли. Если бы я мог сделать ему еще больнее, причинить те же страдания, которые он причинил мне!
Легкий шорох за спиной заставил меня оглянуться. В покои царя неслышно скользнула тень его матери, царицы Пилии. Глядя перед собой лучисто-безмятежным взором, она медленно двинулась к сыну.
— Оставь его, благородная Пилия, — приказал я. — Я хочу, чтобы он жил.
Мертвая афинская царица склонилась передо мной:
— Да будет по слову твоему, Минос, сын Муту. Никто не посмеет коснуться царя Афин.
Я покинул спальню Эгея — бесплотный дух среди множества мертвых душ — и пошел по городу, где скоро мертвых станет больше, чем живых. Жители Аида покорно уступали мне дорогу и почтительно кланялись. Вряд ли мне удалось бы добиться столь искреннего уважения от живых афинян, даже от этих, будь они живы.
На стенах тревожно затрубили рога. Критяне подходили к Пирею. Я взмыл в воздух. Отсюда, с афинских стен, корабли казались крошечными, как утята, огромной стаей плывущие по виноцветной глади моря. Почти пять сотен кораблей. Они причаливали к берегу, густо усеивая его, окаймляя непрерывной черной линией. Я приказал душам не трогать только царей и их семьи, и устремился к своему стану.
