Изгнанник (СИ) - Хаецкая Елена Владимировна (е книги txt) 📗
— Маг? — Евтихий полез к себе за пазуху, вытащил наполовину съеденное яблоко, отгрыз кусок, а остальное спрятал обратно. Жуя, задумчиво уставился в небо.
— Ну да, маг, — нетерпеливо повторил Хэрибонд. — Не притворяйся, что никогда не слышал этого слова.
— Не слышал, — отозвался Евтихий. — Не притворяюсь.
— Ну, маг — это такой… Он все может…
— Нитирэн, что ли?
— Кто это — Нитирэн?
— Тролль, — вздохнул Евтихий. — Вот кто. Великий тролль.
— Нет, тот, о ком я говорю, — он не… а, проклятье! Он — тролль. Его зовут Моран. Джурич Моран.
Лицо Евтихия изменилось. Он потер лоб, брови, устало вздохнул.
— Моран. Да. Джурич Моран. Видишь, я не притворяюсь. Я стараюсь все понять. Моран — Мастер. Величайший из Мастеров Калимегдана. Его изгнали из Истинного мира. Об этом все слышали. И он — тролль.
— Ты встречался с ним?
— Нет. С ним многие не встречались.
— А я вот встречался, — сообщил Хэрибонд. — Имел с ним важную беседу. Понял?
— Что?
— Моран почтил меня своим доверием.
— Так ведь он проклят, — напомнил Евтихий. — А когда ты проклят, приходится доверять первому встречному, иначе вообще никогда от этого проклятия не избавишься.
Хэрибонд покачал головой.
— Зачем ты это сказал — про «первого встречного»? Чтобы обидеть меня?
— Тебя? — Евтихий, казалось, был поражен в самое сердце. — А при чем здесь ты? Мы ведь говорим о Джуриче Моране, о самом могущественном и самом кошмарном из всех Мастеров. Рядом с ним, поверь, лишается самостоятельного смысла почти все. Ты, я. Даже этот город. Даже то, что я здесь потерял.
— Лично мне так не показалось, — решительно произнес Хэрибонд. — Во всяком случае, в общении со мной он выглядел вполне приятным человеком. И в общем-то вежливым.
— Моран — не человек, — напомнил Евтихий.
— Я все время об этом забывал, — сказал Хэрибонд.
— И напрасно. Если имеешь дело с троллем, никогда не выпускай этого из мыслей, иначе ты пропал…
Хэрибонд махнул рукой:
— Тебе хоть интересно узнать, о чем я говорил с Мораном?
— Да, — спохватился Евтихий. — Конечно. Рассказывай дальше. Пожалуйста.
— Где-то в окрестностях Гоэбихона должно быть дерево с дуплом, — объяснил Хэрибонд. — Во всяком случае, так считает Моран. Там, в дупле, хранится пергамент. Особенная вещь.
— Пергамент — всегда особенная вещь, особенно если на нем что-то написано, — заметил Евтихий.
— Этот — нечто выдающееся.
— Нечто особенное-особенное? — Евтихий кивнул. — А откуда ты узнал про это?
— Я же тебе только что объяснил — от Морана.
— Да, но как вышло, что ты встретил Морана, если его давно уже нет в Истинном мире?
Авденаго вдруг понял, что его жизнь кончена. Жизнь ведь заканчивается не в тот момент, когда выкрики: «Мы его теряем!» сменяются безнадежным: «Он ушел» и движением ладони по твоему лицу от лба к подбородку, чтобы закрылись веки. Нет, все случается намного раньше. Когда внезапно тебя пронзает ощущение под названием: «Все, приехал». Конечная остановка. Здесь ты будешь жить до самой смерти, и не вздумай бежать. Больше — никаких новшеств. Никаких перемен в перспективе. Никакого развития. Многолетнее топтание на месте. Впереди — только старость. Причем от нынешнего состояния она будет отличаться только большим количеством морщин на физиономии. Ну, может, лысинка появится. Все остальное — точно такое же, как сегодня.
Наверное, такой же ужас испытывал в проклятые восьмидесятые какой-нибудь романтический юнец, рассматривая транзистор с гравировкой «Дорогому сослуживцу», который подарили дедушке в день выхода на пенсию. Сорок лет в одном и том же КБ.
Швыряясь «Тремя мушкетерами» в стену, означенный юнец кричал:
— Нет! Я не хочу так! Почему все в книгах — ложь? Почему в действительной жизни так не бывает? Почему д'Артаньяну — все, а мне — ничего? Я тоже хочу в девятнадцать лет — не в Политех, а в Париж, со старой шпагой, на старой лошади!
Но у отца не было старой шпаги, не говоря уж о старой лошади. И у деда не было.
Жизнь вдруг распахнулась перед юнцом, как длинная анфилада одинаковых комнат, вся, до самой последней. Сорок лет топтания на месте, а там, где финиш, — там, где у других маршальский жезл, к примеру, — там транзистор «Дорогому сослуживцу». Убейте меня сразу, пожалуйста. Пока мне только семнадцать.
Единственный человек, который понял бы сейчас отчаяние Авденаго, звался Николай Иванович Симаков, преподаватель русского языка и литературы. Но Н. И. Симаков — в Истинном мире. Плевать он хотел на своих бывших учеников. Он дорвался до настоящей жизни.
Придется голубчику Авденаго разбираться со своим будущем в одиночку. Он даже Деянире с этими мыслями позвонить не мог. Деянира — та еще язва, сразу начнет его высмеивать. Ей хорошо, у нее есть своя жизнь. А Авденаго навсегда застрял у Морана.
Он вошел в квартиру с покупками и сразу прошел на кухню. Из гостиной, где Джурич Моран изволил закисать на диване, доносилась музыка. Моран услышал, что Авденаго пришел, и завопил:
— Эй, раб! Эй!
— Сейчас, — буркнул Авденаго себе под нос. — Вишь, зануда. Продукты в холодильник положить не дает, сразу орать ему надо.
— Что ты там бормочешь? — вознегодовал Моран и бурно зашевелился на диване. — А ну, иди сюда! Господин кличут!
— Сейчас, — досадливо повторил Авденаго, скрываясь на кухне.
Пес вырвался из гостиной и метнулся за ним. За последнее время щенок здорово вырос. В общем-то, он уже перестал быть щенком. Превратился в веселого кобеля, хвост свернут в причудливую многослойную баранку, уши как у зайца, ну, может, чуть поменьше. (Моран уверял, что как у эльфа). Пес желал проинспектировать покупочки. Авденаго беспощадно отгонял его от сумок, но пес все равно всюду совался холодным и мокрым носом.
Вслед за псом на кухне возник Джурич Моран.
— Я тебя зачем дома держу? — вопросил он у Авденаго.
— Чтоб помыкать, унижать и чтоб я посуду мыл, — сказал Авденаго. — Для чего же еще?
Моран прямо задохнулся от подобной наглости.
— Я тебя для компании держу! — рявкнул он. — Чтоб было с кем слово перемолвить! Чтоб было, кому стакан воды мне подать на старости лет!
— Заладил, — огрызнулся Авденаго. — Стакан воды ему. Дайте продукты разложить, собака ведь украдет.
— Ну и пусть украдет! Это господская собака! Ей дозволено!
— Так ему же плохо будет, — объяснил Авденаго. — Если он, к примеру, сыр в упаковке сожрет.
— Мой пес не такой дурак, чтобы в упаковке жрать.
— А вдруг случайно? — предположил Авденаго. — Вот вы, помнится, Как-то раз сосиски съели прямо в целлофане.
— Сардельки-то можно в оболочке, так почему сосиски нельзя? — проворчал Моран.
— Многие беды проистекают от неразумия, — сказал Авденаго.
Он закончил наконец разбирать пакеты и закрыл холодильник. Пес с сожалением проводил взглядом колбасу, но быстро утешился и побежал опять в гостиную.
Понукаемый Мораном, Авденаго вошел туда и остановился на пороге.
— Что?
— Слушай.
Моран опять улегся на диван и включил музыку.
Некоторое время все трое слушали: Моран — с восторгом, Авденаго — скучая, а пес — просто радуясь близости к хозяину.
Потом Моран сказал:
— Дошло до тебя?
— Что? — спросил Авденаго.
— Музыка.
— Я понял, что это музыка.
— Осел! Это «Анюта» Гаврилина.
— Композиторша такая?
— Ты не человек, ты — кобылье вымя, Авденаго. «Анюта» — название произведения. Гаврилин — композитор.
— А, — сказал Авденаго без малейшего интереса.
Моран прибавил звук и закричал:
— Гаврилин! Вот это был — тролль! Из троллей тролль! Да я просто уверен, что он — истинный подменыш!
— Вас послушать, так все кругом подменыши, — проворчал Авденаго.
— Человек не мог такое написать, — продолжал Моран. — Я уже третий час слушаю. Сверхчеловечески! И такие чувства во мне пробуждает! Да меня просто распирает от ощущения собственного величия. Это музыка такая! Троллиная. Она пробуждает во мне осознание моей творческой мощи. Понимаешь?
