Станция Солярис - Корепанов Алексей Яковлевич (чтение книг txt) 📗
Его прорвало. Я знал, что, придя в себя, он будет раскаиваться в своем нетрезвом откровении. И Боже мой, я так и не имел никакого понятия, что же за «гость», вернее, «гостья», была у него… И с чего я взял, что его история менее трагична, чем моя?
– Кельвин! – прохрипел Снаут, вновь судорожно хватаясь за бокал. – Я не хочу жить! Понимаешь? Не хочу! – он глотнул, поперхнулся и закашлялся.
– Да, возможно, я самый невинный из вас, – сказал я. – Поэтому готов продолжать роль подопытного кролика. Это в моих интересах.
Снаут долго молчал. Потом поднял на меня глаза и проговорил слегка заплетающимся языком:
– Ты психолог, Кельвин… Как ты думаешь, может быть мы просто сошли здесь с ума? Не было никаких «гостей», а были видения, у каждого свои – и только. Это был бред, Кельвин…
– Это было, – я вздохнул. – И именно вы с Сарториусом отняли ее у меня. Не спросив моего согласия.
Бокал выпал из пальцев Снаута и покатился по полу. Кибернетик откинулся в кресле и воззрился на меня:
– Так ты пришел меня судить, Кельвин? Помнится, я тебе говорил, что эта ситуация вне нашей морали. Нашей! – он подчеркнул это слово. – Контакт и наша мораль не обяэательно должны стыковаться. Как видишь, они и не состыковались. Если ты хотел сделать мне больно, то добился этого. Разговор можно считать оконченным.
– Снаут, она должна вернуться, – с усилием выговорил я.
– Говори это не мне, – пробормотал Снаут. – Говори ему…
– Уже пытался! Старые трюки не проходят, нужно что-то еще.
Снаут медленно покивал:
– А вот насчет чего-то еще обращайся к доктору Сарториусу. Уж кто-кто, а он – последний рыцарь Контакта. Несгибаемый и непробиваемый.
– Вряд ли он теперь захочет оказать мне помощь.
– Почему? А, понимаю! – Снаут подался ко мне. – Ты и его обвинил. Да, Крис?
– Нет. Просто спросил о том, о чем не стоило бы спрашивать.
Снаут вновь покивал:
– Ты психолог, Кельвин. Экспериментируешь… Ну-ну… – Он помолчал и вдруг сказал: – Когда все это… началось, я запер роботов – мало ли что… В чьих руках они бы могли оказаться… И знаешь, я не намерен их выпускать, потому что сомневаюсь, в своем ли мы уме. Мы просто свихнулись здесь, Кельвин. И ты тоже свихнулся, хоть ты и психолог.
Мы все сошли с ума.
Он начал повторяться. Его глаза совсем помутнели.
– Если это и безумие, Снаут, то я хочу оставаться безумным, – сказал я, встал и вышел из кабины.
…Погруженный в невеселые мысли, бродил я по коридорам Станции, поднимаясь и спускаясь по лестницам. И вдруг обнаружил, что стою перед белой дверью холодильной камеры. Я не мог бы сказать, почему ноги привели меня именно сюда. Без всякой определенной цели я, как и тогда, открыл эту тяжелую, толщиной в две ладони дверь, обитую по краям резиной, и заглянул внутрь. Все там было по-прежнему: из переплетения заснеженнмх труб свисали толстые сосульки; на полках вдоль стен и на полу громоздились покрытые снегом ящики, банки и упакованные в прозрачный пластик глыбы какого-то жира. Я вошел в камеру и отодвинул занавеску. На возвышении, покрытое серой тканью, лежало тело Гибаряна, моего бывшего научного руководителя.
Я оцепенело уставился на эту ткань, из-под которой высовывалась голая ступня, знакомая ступня, с тонкой, как у младенца, кожей. Черная Афродита все еце находилась здесь, она не исчезла, как другие «гости»! Почему? Тоже была… мертва?
Я стоял в зтой обители инея и льда, но мне не было холодно; напротив, я почувствовал, что по вискам моим стекает пот. Мне очень не хотелось заглядывать под ткань, но я знал, что не уйду отсюда, не убедившись в правильности своего предположения. Я еще не осмыслил, в чем тут дело, но мне казалось чрезвычайно важным выяснить, каково состояние той, что по воле океана явилась к Гибаряну и не покинула его даже мертвого.
Внутренне собравшись, я шагнул вперед, поднял край шуршащей льдистой ткани – и меня буквально пригвоздил к месту направленный мне в лицо взгляд блестящих выпуклых глаз с влажными огромными белками, составляющими разительный контраст с темной кожей. Негритянка приподняла курчавую голову с большим приплюснутым носом и вывернутыми толстыми губами, подперла щеку мощной черной рукой и продолжала без всякого интереса смотреть на меня. Тело Гибаряна лежало, кажется, вплотную к ней, но я даже как-то не заметил его, вернее, не обращал на него внимания – взгляд мой был прикован к широкому круглому лицу «гостьи». Ее глаза были безучастными, но смотрели вполне осмысленно – с ней, несомненно, все было в полном порядке…
Наверное, нужно было что-то сказать ей… спросить… но я не мог решиться нарушить тишину. Мы продолжали смотреть друг другу в глаза, и у меня от пота взмокла спина – а потом она протяжно и громко вздохнула, так что волосы мои зашевелились от этого вздоха, и опустила голову, покрытую иссиня-черными мелкими завитками, на сгиб локтя. Закрыла глаза – и ее огромное тело замерло.
Я выпустил покрывало иэ рук и попятился к двери, так и не посмотрев на Гибаряна. Мне почему-то хотелось оказаться сейчас как можно дальше отсюда, от этой холодильной камеры, от Станции, от Соляриса, забыть обо всем, как предлагал Снаут, и заняться каким-нибудь другим делом… А еще мне вдруг захотелось допить тот бокал, который, может быть, пока не успел допить Снаут.
Выйдя в коридор я, как робот, зашагал прочь от холодильной камеры, и воздух казался мне густым и горячим. Через какое-то время я набрел на маленький холл с надувными креслами и зелеными растениями, вьющимися по стенам и даже, кажется, по потолку. Я сел в кресло, вытянул ноги и закрыл глаза, всей спиной чувствуя свою мокрую рубашку.
Постепенно способность соображать вновь вернулась ко мне, и я, не в силах изгнать из памяти только что увиденное, вновь задал себе вопрос: почему эта черная Афродита не исчезла, как исчезли остальные?
Значит ли это, что сверзразумному гиганту тоже присущи забывчивость и рассеянность? Или дело в том, что один из объектов воздействия – Гибарян – мертв и присутствие «гостя» его уже никак не может беспокоить?
А если «гость» не беспокоит – не стоит, так сказать, и возиться с его уничтожением, возвращением в родную стихию…
«Гость», который не беспокоит свою невольную жертву, продолжает существовать…
Я резко встал и уставился в стену, пронзенный внезапной отчетливой мыслью. От этой мысли похолодело в груди, однако я не собирался заталкивать ее в глубины сознания. Да, надежда была слишком слабой, но ведь была же! Была!
Впрочем, очень часто надежды бывают обманчивы – это я успел узнать за свою жизнь.
Расхаживая от кресла к креслу, я думал о том, что если решусь осуществить свой замысел, то ни в коем случае не буду ставить о нем в известность ни Снаута, ни Сарториуса. Если, конечно, решусь…
Если…
Но в глубине души я уже знал, что не смогу отказаться от этой тени надежды.
4
Почти сутки я собирался с духом, раздумывал, но все никак не мог дать себе окончательный ответ: да или нет? Я не покидал свою кабину, пытался что-то читать, просматривал какие-то дискеты, просто сидел у окна, механически жуя консервы и запивая их крепким кофе. Ни кибернетик, ни физик на связь со мной не выходили, и я тоже не собирался их беспокоить своими звонками или визитами. На исходе красного дня я сказал себе: «Сейчас или никогда» – и отправился на ракетодром.
Я отчетливо помнил, что вывел ракету, в которой находилась та… первая Хари, на стационарную орбиту вокруг Соляриса высотой около
тысячи километров, и теперь, включив аппаратуру, первым делом ввел в компьютер необходимые параметры и поставил задачу определить местонахождение ракеты на данный момент.
Стартовая площадка была пуста. Контейнер, доставивший меня на Станцию с борта ушедшего к Альфе Водолея «Прометея», по-прежнему возвышался у дальней стены, там, куда я откатил его, готовя к запуску ракету… вернее, имитируя подготовку к запуску. Тогдашний мой ужас от увиденного, заставивший меня все-таки произвести запуск, теперь мог обратиться в свершившуюся надежду…
