Станция Солярис - Корепанов Алексей Яковлевич (чтение книг txt) 📗
Голова Снаута дернулась, словно он получил удар по челюсти. Он долго, бесконечно долго смотрел на меня, потом спросил хриплым полушепотом:
– И ты, Кельвин?.. И ты?..
– Да, – ответил я. У меня не было эмоций. У меня уже ничего не было.
И меня тоже не было. – Не прогуляться ли нам в лабораторию? Какой там ящик, Снаут?
– Третий. Третий сверху…
– Вот именно, – подтвердил я. – Правая тумба стола.
Прошло какое-то время, а возможно, это были и вовсе какие-то другие времена, и мы брели по пустым коридорам – две тени из тех десяти с половиной миллиардов теней, что завершали свое бытие в этой Вселенной. Завершали по моей вине.
– Как ты думаешь, Снаут, если еще раз… Просить его о пощаде, умолять…
– Бесполезно, Кельвин… Ты знаешь, что бесполезно…
И вновь прошло время, и выли в моей голове роковые трубы ангелов Апокалипсиса, и мы со Снаутом стояли у стола в лаборатории Сарториуса. Я знал, что нет уже нигде никакого Сарториуса – во всяком случае, на этом плане бытия, – и это не он говорил со мной и Снаутом в наших снах… Не он, а Черный Исполин, что по моей вине стал зловещим Вороном для нашей расы, Вороном-Роком, убийцей человечества…
Я выдвинул ящик стола – третий сверху. Вытащил из-под отчета зажим с детскими рисунками, положил на стол, и Снаут уныло сказал, оттягивая рукой ворот свитера, словно ему было душно:
– Не вини себя, Крис. Ты всего лишь человек. Человек…
– Нет вины дерьма в том, что оно дерьмо, – отозвался я. – Я знаю, Снаут.
Он вздохнул и промолчал.
12
Я не знал, сколько еще времени отпущено мне, Снауту и всему человечеству. Я ничего не знал. Само понятие «время» потеряло для меня всякий смысл, окружающие предметы то исчезали, то вновь появлялись – меня это совершенно не беспокоило. Я не думал о той, что ушла, я не думал ни о чем. Я не представлял, чем был занят, и был ли чем-нибудь занят. Снаута я больше не видел, не видел с тех пор, как мы с ним стояли у стола в лаборатории Сарториуса… а может быть, он и находился рядом – сбоку, напротив или позади меня, – только я его больше не воспринимал. Тянулся один бесконечный бесцветный день, состоящий из пустоты и тишины, или одна бесконечная бесцветная ночь, состоящая из пустоты и тишины, и сам я был пустотой и тишиной. На веки вечные – пустотой и тишиной.
В какой-то момент словно раздвинулся занавес – и я увидел вдали, у затянутого сизой дымкой горизонта, бледное продолговатое пятно. Я догадался, что это мимоид, тот самый старый мимоид, на котором я был когда-то – там я впервые прикоснулся ногой к поверхности Соляриса.
– Снаут, – сказал я в пустоту. – Я полечу.
Меня почему-то неудержимо тянуло туда.
Все было, как тогда, все повторялось. Вновь медленно содрогалось под вертолетом мускулистое, жирно блестящее тело, эаполняющее все пространство от горизонта до горизонта. Вновь прямо по курсу вырос желтый, как высохшая кость, массив мимоида с округлыми вершинами причудливых башен, подобный древнему марокканскому поселению, полуразрушенному землетрясением. Я сделал круг над этим плавучим островом и отыскал знакомый берег, на котором проверял когда-то «любопытство» волн, как это делали за десятки дет до меня другие исследователи океана.
Повинуясь моей руке, машина пошла на посадку, и у меня вдруг ни с того ни с сего возникла банальнейшая мысль, сформулированная за многие и многие века до моего явления под эти небеса. Однако от этого она не становилась менее верной. Я подумал о том, что мы всегда стремились познать окружающий мир, внешнее, мы извечно ставили своей целью подчинение его нашим потребностям; наш однобокий ум упорно толкался в двери, ведущие наружу. Но не важнее ли то, что у нас внутри? «Познай самого себя» – этот из глубины времен идущий призыв так и остался гласом вопиющего в пустыне. Что мы знаем о себе? Почти ничего. И вот он, финал. Не знаем и не узнаем. Теперь уже – никогда.
А ведь говорил же, говорил Блаженный Августин о том, что удивляются люди высоте гор и огромным волнам морским, и величайшим водопадам, и безбрежности океана, и течению звезд – но не обращают внимания на себя самих…
Люди… А знает ли сам океан, что значит для него этот вот обломок, похожий на полуразрушенный древний город? Или и он тоже – в неведении?..
Впрочем, ни к чему мне уже были все эти размышления.
Опустив вертолет на костяную поверхность мимоида у самой кромки берега, я откинул колпак и выбрался наружу. Я вновь проделывал то же самое, что уже делал на этом берегу. Тонкая, дырявая, как решето плита возвышалась в нескольких шагах от меня, врезаясь в светлеющее небо зубчатой вершиной. Какое-то неведомое чувство влекло меня к широкой щели, наискось делившей эту бугристую стену. Тогда, в тот раз, я вскарабкался на выступ, чтобы как следует рассмотреть весь скелетоподобный пейзаж. Сейчас я не намерен был никуда взбираться. Я и сам не знал, что мне нужно здесь, на этом древнем обломке.
Щель распахнулась передо мной, уходя в глубину массива, и я увидел в нескольких шагах от себя, у входа в овальную галерею, лежащее тело, облаченное в обычный скафандр, какими была укомплектована Станция.
Человек лежал на боку, подтянув согнутые ноги к животу и сложив руки под головой. Он мог бы показаться спящим, если бы не лицо, которое было хорошо видно с того места, где я стоял. Прозрачный шлем был откинут на спину и ничто не мешало мне рассмотреть это лицо.
Хватаясь рукой за стенку и спотыкаясь, я подошел к мертвецу и опустился на колени рядом с ним. Не то чтобы я хотел это сделать – просто ноги не держали меня.
Я знал этого человека. Этим человеком был я.
Бесконечно долго сидел я возле неподвижного тела, глядя в собственное мертвое лицо. Я был уверен, что знаю, как и почему произошло все это тогда, в тот день, когда он… я… оставив Снаута на взлетной площадке, повел вертолет к мимоиду, плывущему под ударами черных мускулов океана. Он… я… решил не тешить себя верой и ожиданием. И просто снял шлем.
Но кем же тогда был я, сидящий у мертвого тела?
Я чувствовал, что навсегда теряюсь в холодной пустоте. Пустота грозила вот-вот растворить меня, и я торопливо расстегнул крепления правой рукавицы скафандра и с силой провел тыльной стороной ладони по острому наросту на стене. Боль была резкой, кровь заструилась по руке, стекая на желтую твердь мимоида. Я ждал.
И дождался знакомой картины: сначала мой глубокий порез затянулся новой розовой кожей, а потом шрам исчез. Осталась только засохшая кровь.
«Регенерируют с необыкновенной скоростью, прямо на глазах», – так говорил Снаут о «существах F»…
Я знал, как это случилось. Моя энцефалограмма. Он, этот черный исполин, создал копию того, кто лежал здесь, у изрешеченной отверстиями стены. Создал после того, как Крис Кельвин, отбросив веру и ожидание, ушел из жизни.
Тяжело поднявшись, я повернулся и побрел назад, к выходу из щели.
Остановился на берегу, у вертолета, и обвел глазами пространство, заполненное тем, кого человечество изучало десятки лет; с кем пыталось вступить в Контакт. И по воле кого должно было закончить свое существование.
Я не ощущал себя «гостем». Я был человеком. Всего лишь человеком, не более.
Мерно катились черные волны. Возможно, это был совсем другой, виртуальный мир, созданный океаном. А возможно, все это просто виделось мне, тому Кельвину, который снял шлем и дышал сейчас ядовитой атмосферой Соляриса, медленно уходя из жизни. Я знал, что мне никогда не откроется истина. Мне суждено было отныне стоять на этом берегу, стоять, окруженному сверкающим жидким гигантом. Стоять в ожидании новых жестоких чудес.
Я ни во что не верил. Мне не дано было знать, продолжается ли время этих жестоких чудес…
1999 г.
