Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (читать книги без сокращений txt) 📗
— Крестьяне? — прищурил Мечислав левый глаз.
— Крестьяне! А это уже — бунт? Пока тихий, но в тихом омуте, да что там говорить… ты сам сегодня троих колодников под своё слово освободил. Знаешь, кто они?
— Бунтари?
— Убивали дружинников. А четвёртый?
— Насильник? Дружинник, что ли?
— То-то!
— Так он и сам колодник, ему смерть грозила.
— Так Четвертак всегда и делал: если что серьёзное — закуёт в кандалы, отдаст палачу на побои, а потом милует, находит повод. Даже не клеймит.
Гордыня перевёл дух, на миг задумался.
— Так что руби нам головы, князь. Мы ошиблись. Ошиблись, но поступили верно. Так и надо было делать десять лет назад, но в этот раз всё нужно было делать иначе. И Миродара смерть на наших руках.
Мечислав снова уселся в кресло, поставил локоть на подлокотник, подпёр подбородок.
— Что скажешь, брат?
Твердимир опёрся о спинку кресла:
— Тихомир, справишься?
— Велика наука… — буркнул от двери воевода. Бояре затравленно переглядывались, лишь шестеро, на которых положился младший брат, встали, склонили головы, ожидая неизбежного. Знали — есть на князя управа, но сейчас закон на его стороне. Заговор — преступление и нет ему прощения. Воевода перевёл взгляд на князя, прогудел, — Ты, князь, что шуту своему рот заткнул? Али речи милосердные не хочешь слушать? И правильно — этот убедит, сам потом жалеть начнёшь.
Мечислав скривился, опустил левую руку, снял повязку с волхва:
— Что скажешь, юродивый? Только не мудри, зарублю.
Вторак задумчиво осмотрел лапти, скосил взгляд на князя.
— Я в твоих делах не разбираюсь, дай лучше ты мне совет.
— Какой?
— Купил я лапти. Купец обещал, что я пешком в них до Кряжича и обратно пешком дойду.
— Ну?
— Прохудились. Даже одного перехода не выдержали.
— Клеймо есть?
— Есть.
— Так езжай, руби ему голову. Тебе коня дать?
— Тут вот в чём дело, князь. Он говорил «пешком», а я на коне ехал. Стременем натёр. Мож, пешком-то и не перетёрлись…
— А что сапог не купил?
— Хотел пешком, да за тобой разве поспеешь?
— Сталбыть, ошибся, мудрый?
Бояре недоумённо переглянулись. Что за ерунда? Волхв невозмутимо продолжил:
— Ошибся. Благо, сам и починил, трудов — меньше часа.
— В следующий раз умнее будешь. Решено! — Князь хлопнул ладонью о подлокотник.
Опора подобралась.
— Клеймить вас не буду, не того вы племени. Ошиблись. Десять лет у нас с братом отняли. Но, теперь смотрите — на душу вам своим именем клеймо ставлю. Наше с братом. Тихомир, дай им пройти. Им надо подумать.
Воевода посторонился, бухнул в дверь, открывая. Бояре вышли молча, некоторые оборачивались, но говорить никто не решился.
— Ну? — Дверь закрылась, Мечислав обернулся к волхву. — Что скажешь?
— Плохо дело. Я своими лаптями всё испортил.
— Ты же сам настоял!
— Настоял. А теперь вижу — зря. Услышав наш разговор все успокоились, даже если кто и готов был что-то сказать — замкнулся. Кара не грозит… нет, зря. И, главное — теперь нам отковырять, даже если кто что и знает, будет гораздо труднее. Главного-то мы не узнали?
— О Змее?
— О Змее.
— Не узнали.
— Значит — всё зря.
***
— Ну, что? — улыбнулся Мечислав и хлопнул брата по плечу, — пошли?
Твердимир рубанул ладонью воздух:
— Пошли, ждут же.
Крепко обнявшись, братья, словно на бой, похлопав друг дружку по твёрдым спинам, открыли дверь из верхней палаты, откуда открывался вид на Восточную, главную улицу Кряжича. Вечерняя тень упала от терема на двор, но сумерки ещё не начались.
Княжеский стол поставили на балкончике. Отсюда всё отлично видно, заодно — никто не подслушает знатных особ. С особами на балкон вышли воевода, волхв, Кордонец — как самый старший из бояр, и Змеев сотник. Для чего он появился, Мечислав понял не вполне, но волхв настоял — пусть. Мало ли, вдруг и о самом Змее что удастся узнать? Хмельные меды и не такие чудеса делают. Бывает, самая строгая девка вдруг такое учудит, что потом то заплачет, то рассмеётся. Правда, посмотрев на сотника, волхв нахмурился. Видимо, засомневался в чудесной силе медов.
Чёрный — слово, описывающее сотника Двубора. Из-под чёрного шлема длинные чёрные волосы падают на чёрные наплечники. Чёрные латные перчатки покрывают ладони, весь доспех — угольно-чёрный, а сверху ещё и измазанный беззвёздным ночным небом плащ. И от всего сотника, казалось, совершенно не отражается свет — будто вязнет и проглатывается как в глубоком колодце! Мертвенно-бледное лицо, неподдающееся загару, смотрится так неестественно, словно на угольной головешке кто-то оставил белильную кляксу, и сквозь неё просвечивают чёрные глаза и сросшиеся наборным луком брови. Тонкие черты лица подчёркивают холодную строгость, хищный нос больше напоминает клюв ястреба, тонкие губы настолько бледны, что почти не видны вовсе. Если бы Мечислав, подъезжая к воротам, не видел сотника и всю его сотню на стене Кряжича, легко заподозрил бы в них Детей Ночи. Но солнечных лучей они явно не боятся. По виду — вообще ничего не боятся, а это уже вызывало нехорошие мурашки вдоль спины.
При этом, Двубор — красив. Да, это не та красота, к которой привыкли здесь, в Кряжиче. Не золотоволосый широкоплечий красавец с простым лицом в конопушках, широким носом и голубыми глазами. На голове такого можно меч ковать, который он потом способен согнуть в турий рог, а то и вовсе сломать. Но рукояти выглядывающих из-за узких плечей сотника мечей, смотрятся так, что в способности их хозяина фехтовать усомнится лишь человек, к войне не имеющий вообще никакого отношения. А среди жителей Кряжича таких не водилось: даже самый мирный крестьянин хоть рогатину на медведя, но в доме держит, посему — на всю сотню, и особенно, на сотника все смотрят уважительно, оценивающе.
Многоголосый гул приветствовал братьев, почти одновременно помахавших толпе. Не в меру охотливые горожане очень ко времени разломали ворота и забор перед княжеским теремом. Теперь с балкончика просматривается вся улица Восточная, в два ряда заставленная столами для пира. На столешницы пошли и сами ворота, и забор, и, даже щит, приготовленный утром для приёма князя. И — десятки столов, вынесенных из стоящих вдоль улицы домов.
Между рядов ходили парни и девки из княжеской челяди, разносили еду и питьё, время от времени где-то пропадая. Наверное, доставали из подвалов бочки хмельных медов и кашеварили на заднем дворе. Парни при этом возвращались со всё более маслеными глазами, а девки всё чаще при виде князя и гостей опускали глаза и краснели. За столом на балкончике взялась прислуживать Милана, ни то дочь, а скорее внучка Кордонеца. Подходя с новым блюдом — улыбалась широко, стреляла глазами в братьев, бархатным голосом предлагала отведать то утку с яблоками, то окорок с чесноком и орехами. Ближе к терему расселись городские бояре, дальше — Малая Дружина, войско, Змеева сотня, и, у самых ворот — простой люд. Тот не сидел вовсе, там и лавок не стоит. Каждый подходит, берёт угощение и отваливает, давая место следующему. Видно, пир не княжий — общий. Еду подносят из всех домов, кто чем богат, но даже пара яичек, принесённых самой бедной старухой, воспринимаются как величайший дар, ибо принесены на Княжий Стол!
— Как в детстве, а, брат? — Улыбнулся Мечислав.
— Да, помню. Только тогда мы меж балясин смотрели.
Мечислав поднял руку, дождался, пока гул стихнет, обхватил ограждение балкончика, словно петух на насесте, подался вперёд, будто решил кукарекнуть и, неожиданно громко, без вдоха крикнул:
— Слава Кряжичу, городу свободных земель, свободного народа!
Толпа взорвалась единым «Слава!», князь отметил, как слаженно крикнули его дружинники и разноголосо — жители. Ничего. Пройдёт совсем немного времени, все привыкнут выдерживать положенную паузу, подстроятся друг под дружку, перестанут галдеть. Мельком глянул на воеводу, тот тоже отметил, оценил. Снова поднял руку, призывая к молчанию:
