Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его (СИ) - Смирнов Владимир (читать книги без сокращений txt) 📗
Четвертак обернулся, махнул воину, тот убежал на задний двор.
— Ночи сейчас тёплые, да берегись, князь, разбойники поймают, припомнят тебе дружков своих, по ветвям развешанных.
— На убой гонишь?
— Это уж как получится. Я своё дело сделал. А там, как вам Доля совьёт.
С заднего двора привели телегу, запряжённую серой кобылкой. Кобылку эту, Чыдамлы, Мечислав знал хорошо: самая низкая в конюшне, неприглядная. Некрасивая, не понять, почему папка её не продал. Миродар усадил детей на повозку, помог маме устроиться, забрался на передок, взялся за повод.
— Эй, князь!
Папка повернулся, нахмурился. Едва слышно шепнул маме:
— Начинается, пригни детей. Чего тебе, брат-благодетель?
— Возьми в дорожку, пригодится. — Четвертак достал из-за спины крупную репу. Бросил в кузов телеги. — Эй, кряжинцы! Нешто дадите своему князю в дороге с голоду помереть?
— Прячь детей, Ждана!
Крикнув, папка так хлестнул лошадку, что та дёрнула телегу. Толпа только этого и ждала. Репа полетела со всех сторон, народ кричал, улюлюкал, смеялся. Несколько плодов попали по испуганной кобылке, ударили папку в плечо и голову, но тот нахлёстывал Чыдамлы, не давал врезаться в толпу, правил к воротам. Тверд заплакал, увидев искажённое болью лицо матери. Мечислав терпел, нельзя княжичу реветь на людях, но слёзы потекли против воли.
***
Репы хватило на неделю. Последний плод мама сварила утром с травками в котелке, кинутом в телегу кем-то сердобольным. Тогда казалось, что кинули со зла, но разбирая под утро вещи, увидели котму с небольшим котелком, черпаком, огнивом и сушёным мясом. Поблагодарив за глаза добродея, Миродар развёл костёр, набрал из ручья воды. Мясо Ждана есть не разрешала, варила похлёбку. С водой получалось сытнее. Но всё равно гостинца хватило лишь на четыре дня. Пару раз удавалось поймать русака, тогда ели дважды в день: ползайца на ужин, да ещё с утра. Настоящий пир. Из оружия Миродару оставили лишь нож, и на том спасибо. Поговорил с женой. Поспорив, решили ехать к Тихомиру, старому боевому товарищу.
***
Отца убивали долго. Повесили за руки на столбе, и издевались так, что ни один зверь не придумает. Выведывали, откуда такой златотканный купец взялся, да где его караван потерялся. Отец кричал, ругался, направлял воров к Кряжичу, но ни разу не взглянул сторону кустов, где пряталась семья.
Мечислав, откуда и силы взялись, держал маму и брата, зажимая им рты, шептал, чтобы закрыли глаза. Брат закрыл, а мама не могла, смотрела и старела прямо на глазах.
Убедившись, что шум стих окончательно, Мечислав поднялся, взял безвольную руку матери и дрожащую брата. Повёл из кустов к указанной отцом тропинке.
Отец не дожил всего три перехода. Не знал, что между кряжицким княжеством и Змеевыми землями есть узкая полоска без закона и правителя. Даже не полоска, островок. Потом, научившись читать карты, Мечислав не мог взять в толк, почему из десятка дорог они выбрали самую опасную.
По Змеевым землям к Тихомиру добирались ещё три недели. В постоялых дворах их принимали радушно. Украшения мамы из шкатулки помогали с ночлегом и едой. Только мама всё молчала, ела неохотно, иногда вовсе забывала, приходилось заставлять. Хозяева дворов, сначала улыбчивые, глядя на Ждану замолкали. Рты раскрывали, только если их о чём-то спрашивали.
Лишь у дяди Тихомира мама впервые разомкнула губы.
— Дошли, — сказала она охрипшим голосом. — Довела.
Выцветшие глаза шарили по светлой горнице, оглядывали братьев, кряжистого неприветливого дядьку.
— Миродара не сберегла.
Стянула платок и Мечислав с ужасом увидел, что она совсем поседела.
Глава четвёртая
Доннер
В Кряжиче дураков не водится, вряд ли кто отважится подкрасться к бывалому воину со спины, надеясь остаться незамеченным. Словно в ответ на мысли Мечислава, сзади шумно засопело, зашуршало одеждами и стало понятно, что это — женщина. Значит, пусть заговорит первой, решит, что оторвала от дум об отечестве.
— Чего загрустил, княже? — По бархатному девичьему голоску узнал Милану, прислуживавшую за княжьим столом. — Уж ли не угодили мы гостям своим гостеприимством?
Князь оторвал взгляд от стремнины, серебром женихающейся с лунным светом, обернулся на голос. В свете луны девушка казалась загадочной и беззащитной. Жестом пригласил сесть рядом.
— Угодили, красавица, всем угодили. Устал от шума, столько лет слушал лишь говор боевого железа да пение стрел.
— Тишины захотелось?
— Захотелось.
— Не больно-то тут тихо. — Девушка рассмеялась, запрокинув голову, мотнула головой в сторону города. Каштановые волосы рассыпались по плечам. — Люди на медах уже всех соседей побили, да на Змея войной пошли.
— Хорошо — на медах, не на деле.
Девушка поёжилась, Мечислава коснулось тёплое плечо.
— Отчего же? Разве ратный подвиг не пьянит настоящего воина?
— Кто не видел крови да огня на стенах града, тому в битвах лишь куш мерещится. А что же в такое тёмное время дочь боярина у речки гуляет? Или внучка?
— Правнучка.
— Ого! Кордонец не похож на такого старика!
— А я, значит, похожа? — Девушка наигранно наморщила носик.
Мечислав понял, что сморозил, смутился, сказал поспешно:
— Нет-нет, я не это имел ввиду!
Звон бронзовых колокольчиков разнёсся по реке. Милана смеялась так чисто, что князь и сам развеселился. Успокоившись, лёг на живот лицом к девушке, та сидела, обхватив колени руками и положив на них подбородок. Мечислав устроился поудобнее, отчего боярская правнучка снова улыбнулась, в лунном свете на щеке отчётливо проступила ямочка.
— Никого не боишься, красна-девица?
— Не боюсь, князь. С приходом Змеевой сотни нам уже давно ничего не угрожает. И, потом… — Милана многозначительно замолчала, стрельнула зелёным глазом.
— Что?
— Что же мне будет, если рядом такой сильный витязь? А пришла я к тебе с вопросом.
— Чего же сказать тебе, милая?
— Люди наши всё гадают, зачем ты в воротах щит велел поставить?
— Не догадываешься?
— Догадываюсь. А ты — всё равно скажи.
— Есть города, что приходится брать силой. Не люблю я этого — кровь и огонь, сопротивление и насилие.
— Да, это ужасно. А если города сами отдаются?
— А если они сами ворота отворяют, без сопротивления, тоже не люблю.
— Силой не любишь, и когда сами — тоже? Как же тебе угодить, а?
— А вот так. Все знают, чем закончится, но создают видимость сопротивления.
— Любишь сопротивление? Когда во врата силой?
— Нет, врата открыты, а я ладошкой едва-едва. Тогда вроде бы — и я взял — и город сопротивлялся. Не битва получается, а игра и все при своих, видишь?
— Да, едва-едва ладошкой. Но, зачем, князь? Разве не нравится, когда по добру?
— Нравится, милая, очень нравится. Добротой да лаской можно потом, когда и так всё понятно. Но впервые войти в город я должен сам, хоть раз, но — сам, сам, сам… по своей воле, своим решением, понимаешь, Миланушка?
— Понимаю, Мечислав, понимаю…
***
Бояре разошлись, сославшись на поздний час и ранние дела. Мечислав ушёл прогуляться. Воины внизу тоже разошлись, но иначе: орут песни, обнимаются с горожанами, ещё чуть — драться начнут. Девки подливают, заглядываются на витязей-освободителей, примериваются, прикидывают задумчиво, на кого будут похожи детки. Точно драки не миновать.
Тверд лениво поглядывал по сторонам, делал вид, что присутствие Змеева сотника его совсем не беспокоит. Тот не спешил начать разговор, словно присматривался к молодому боярину, думал, стоит ли. Боярин решил — разговору не миновать, отчего бы не начать первым.
— Ишь, Ершака разошёлся. Стол проломит.
— Да, гулять кряжичи умеют. Кряжичи и, пожалуй, блотинцы.
— Мы братья, вернее — родственники. Боги одни, обряды, наречие.
— Как же так получилось, что всё едино, а княжества разные?
— Ну, как? Старший брат остался княжить здесь, младший — набрал дружину, ушёл внаём. Поскитался, пообтрепался да осел южнее, в блотинской деревеньке. Так и породнились. У нас и на меттлерштадтских границах родни много, и на дмитровских. На западе.
