Время проснуться дракону. Часть 1 (СИ) - Морецкая Анна (электронные книги бесплатно TXT) 📗
Но, как было сказано выше, прошло время и события дня стали занимать положенные им привычные «полочки», оставляя минуты и часы на раздумья.
И вот, как-то за вечерней трапезой Эль вдруг приметила, что отец больше не смеется, не балагурит и не напевает, как бывало раньше. А просто сидит и мерно отправляет в рот ложку за ложкой, даже, кажется, не чувствуя вкуса еды. И взгляд его замерших на одной точке глаз при этом был равнодушным и «неживым». Малышка была поражена своим открытием. И со свойственной ребенку простотой и бескомпромиссностью записала это новое горе на счет бросившей их матери. А «жучок-червячок» получил свою первую пищу.
А вскоре он получил и новую порцию, когда она поняла, что тетка Медвяна, к которой Эль стала к тому времени привыкать, ее жалеет, считая, что мама у малышки умерла. И сказать-то на это было ничего нельзя, так как отец строго-настрого запретил ей кому-либо рассказывать правду.
И только спустя пару месяцев ситуация стала меняться.
А толчком к этому послужил пирог, который хоть и под присмотром тетушки, но был испечен Эль собственными руками. С того момента, как подала девочка свое кособокенькое творение к столу, все и сдвинулось с мертвой точки. Отец как проснулся! И весь вечер, что они втроем просидели за трапезой, он откусывал по кусочку и улыбался. А еще не переставал нахваливать сей шедевр и шутить:
— Ох! Что за доченька у меня! Просто умница! Хозяюшкой растет — папе на радость! Может при такой мастерице мне ковровую лавку в булушную переделать, а?! — и они все вместе смеялись, чего уж давно не делали. Только на месте мамы сидела тетка Медвяна, довольно поглядывавшая на воспитанницу и хозяина.
И с того дня стал отец, как прежде — веселым и легким на подъем. И песенки опять начал петь, смеша и задоря дочь. Только изредка теперь ловила Эль тот неприятный остановившийся взгляд — как будто уходил отец, не двигаясь с места, в какие-то глубокие и темные пещеры, где обитали мерзкие и страшные твари.
Но и эти взгляды со временем ушли в небытие, и потекла их жизнь дальше. По-новому привычная, она, как и та — старая, имела и свои трудности, и свои радости.
Из трудностей было то, что отец, заняв под жилье верхние комнаты, не мог теперь держать в лавке столько же продавцов и приказчиков, и сам был вынужден много работать, не позволяя себе даже редкого выходного. Приходилось ему, и уезжать на несколько дней в другие города, чего раньше, как помнила Эль, он не делал.
Но дело его, в общем-то, шло неплохо. Лавка процветала, и девочка со временем тоже стала там бывать. Помогая отцу разбирать новые товары, она постепенно узнавала много нового — как доставляли их, из каких стран, из чего сделана та или другая вещь, сколько стоит и до какой цены можно опуститься, торгуясь за нее.
А ковры были разными. И огромные яркие полотнища, привезенные из-за Заревого моря, сотканные из мягкого пуха каких-то неизвестных малышке козликов. И фигурные шелковые с Ларгарских островов — нежнейшие и прохладные на ощупь, как морская вода. А были и половички, вязанные местными крестьянками из колючей шерсти обычных овечек, что паслись разноцветными отарами в окрестностях города.
К радостным событиям их жизни, помимо помощи отцу, Эль относила и прогулки с теткой Медвяной. Хотя теперь они проходили ни в лесах и лугах, а по улицам Эльмера, девочка и их научилась любить, постепенно привыкая к городу, раскрывая для себя его древнюю красоту и разнообразие.
Как и прежде, некоторые прогулки и сейчас случались у моря. Правда, теперь они пролегали не по галечному пляжу, а по закованной в резной камень набережной. И пахло там все больше не солоноватой свежестью, а тухлой рыбой, стоялой водой и подгнившими овощами с продуктовых барж.
Но с другой стороны, корабли и галеи проплывали здесь, казалось, на расстоянии вытянутой руки и разглядеть их можно было во всех подробностях. А Эльмери к этому времени становилась все старше, относительно тех уплывающих вдаль времен, когда они гуляли с мамой. И рассказы тетушки Медвяны о кораблях и далеких странах были гораздо содержательней тех, что девочка слышала в раннем детстве. А уж разных историй для воспитанницы у нее, жены и матери моряков, было припасено достаточно. Главное, чтоб время нашлось, да случай представился.
И вот подступили дни, когда мамино лицо совсем забылось. Только иногда, когда девочка глядела на себя в зеркало, что-то такое — знакомое и причиняющее боль, всплывало перед глазами. Недаром папа часто с тоской поминал, будя в душе девочки гадкого «жучка», что она сильно на мать похожа.
Да еще во снах. Там, в этих сновидениях, черные тени раздвигались, как занавески на окнах поутру, и открывали ее, Эль, вместе с мамой, как раньше, собирающих травы, кормящих рыбок с камня или танцующих посреди комнаты менуэт вместе с метлой.
После ночи проведенной в подобных снах девочка просыпалась в слезах и еще целый день после этого чувствовала себя усталой и расстроенной, а подкормившийся «жучок» бубнил не переставая всякие гадости.
Разговоров же с отцом, наполненных вопросами о том, почему мама уехала, оставив их одних, и увидятся ли они с нею снова, Эль давно уж не заводила, не желая слышать ненавистное: «Так надо!».
В размеренных заботах и небольших повседневных радостях прошли спокойные пять зим. Но настал день, когда та, давнишняя беда, в лице все того же «противного дядьки», настигла их снова.
Как-то однажды они с тетушкой Медвяной попали на улице в многолюдный затор, когда шли поутру с ближайшей рыночной площади, где покупали свежие овощи. На зажатой между домами мостовой никак не могли разойтись носилки с каким-то господином и настоятелем Первого городского храма.
Эль и тетка Медвяна вжались в глубокий дверной проем ближайшего дома, давая возможность носильщикам сделать лишний шаг для разворота. И вот в этот момент занавеска на носилках, что была как раз возле них, откинулась, и из нее выглянул раздраженный человек, которого девочка сразу и признала.
Это был все тот же «противный дядька». Но будучи сегодня старше и внимательней Эль смогла добавить к чертам ненавистного лица еще кое-что, более определенное и личностное. Впрочем, новые наблюдения ничего хорошего ему не прибавляли.
Резкими линиями, злым взглядом и острым дергающимся носом лицо этого человека, почему-то, напомнило ей мордочку старого больного лиса, виденного ею на поводке у уличного шарманщика. И так же как плешивая мордочка зверька, лицо этого человека выражало недовольство всем белым светом и злобу на каждую тварью, живущую в нем, в отдельности.
Выглянув из-за занавеси, он принялся сначала кричать на носильщиков, называя их глупыми баранами, совершенно не осознающими своего счастья, что носят столь святого человека. Затем он перекинулся на хозяина другого портшеза, обзывая того надутым индюком, который не чтит Светлого, а если б чтил, то пропустил бы Его представителя вперед. А потом его брань брызнула во все стороны, мерзко и грязно марая всех, кто окружал застрявшие носилки. Из его рта полились такие проклятия, что девочка зажмурилась и готова была уже зажать себе уши, но… все вдруг неожиданно смолкло.
Эль открыла глаза и встретилась с пораженным ненавидящим взглядом «противного дядьки». Случилось самое плохое, что могло вообще произойти — не только девочка узнала его, но и он вспомнил ее!
Оставив тетку Медвяну и корзины с овощами на крыльце того дома, к чьей двери они жались, Эль протиснулась между какими-то мужиками и бросилась домой.
«— Это все мои красные волосы! Он по ним меня узнал! Говорила тетушка надеть чепчик — так ведь нет, не послушалась! Что теперь будет?!» — корила она себя.
А залетев в лавку, принялась звать отца:
— Папа, папа! Ты где! — голосила она, носясь меж развешанных ковров и пугая покупателей.
Когда отец прибежал на ее зов и выслушал сумбурную речь, то только посмотрел на нее, как выдохнул, и тихо сказал:
— Будь готова дочь в любую минуту уехать из города.
