Иов, или Осмеяние справедливости - Хайнлайн Роберт Энсон (мир книг .txt) 📗

— Прости его, Отец, — взмолился Петр. — Он потерял голову от горя и не ведает, что говорит.

Я уже слегка успокоился.

— Святой Петр, я прекрасно ведаю, что говорю. Я не хочу тут оставаться. Моя возлюбленная в аду, а потому я хочу быть там же. Там, где я должен быть.

— Алек, ты переживешь это горе.

— Вы просто не можете понять, что я вовсе не желаю переживать это горе. Я хочу быть вместе со своей возлюбленной и делить с ней ее судьбу. Вы говорите, что она в аду…

— Нет, я сказал, что ее нет ни на небесах, ни на Земле, и это точно.

— Ну а разве есть четвертое место? Может быть, чистилище или как его там?..

— Чистилище — миф. Четвертого места я не знаю.

— Тогда я хочу немедленно уйти отсюда, чтобы перерыть весь ад и найти Маргрету. Как это сделать?

Петр пожал плечами.

— Черт побери, не давайте вы мне от ворот поворот! С самого дня хождения по углям меня все время все гонят и гонят. Я что — заключенный?

— Нет.

— Тогда скажите, как мне попасть в ад?

— Ладно. Но сияние в ад брать нельзя. В нем тебя туда не впустят.

— А мне оно и не больно-то нужно. Вперед!

Я стоял на пороге врат Иуды в обществе двух ангелов. Петр со мной даже прощаться не стал — думаю, он во мне разочаровался. Мне стало как-то не по себе: ведь Петр мне ужасно нравился. Жаль, не удалось его убедить, что для меня небеса — не небеса без Маргреты.

Я стоял на краю.

— Прошу вас передать святому Петру…

Они проигнорировали мои слова, схватили с обеих сторон и швырнули вниз.

Я падал.

Падал стремительно и долго.

24

Я падал и падал.

Для современного человека один из наиболее труднопредставимых аспектов вечности определяется тем, что человек привык к непрерывному течению времени. А без часов, без календарей, при отсутствии даже смены дня и ночи, фаз луны или времен года движение времени становится понятием чисто субъективным, и вопрос «Который час?» отражает всего лишь мнение, а вовсе не непреложный факт.

Думаю, я падал больше двадцати минут — допускаю, что падение продолжалось не более двадцати лет.

Но пари ни на ту ни на другую цифру я бы заключать не стал.

Любоваться мне было нечем — разве что обратной стороной собственных глазных яблок. Не было видно даже, как тает вдали Святой град.

Сначала я развлекался тем, что оживлял в памяти счастливейшие моменты своей жизни, но обнаружил, что прекрасные воспоминания наводят на меня печаль. Поэтому я стал думать о печальных событиях прошлого — и мне стало еще хуже. Тогда я уснул. А может, думал, что уснул. Как можно быть в чем-то уверенным, если ты начисто отрезан от источников ощущений? Я вспомнил, что читал об одном из «ученых», вечно лезущих куда не надо, который построил нечто, названное им «камерой сенсорных ограничений». То, чего он достиг, было увлекательнейшим цирковым представлением в сравнении со скромными развлечениями, дарованными мне при падении с небес в ад.

Первым свидетельством моего приближения к аду для меня послужила вонь. Тухлые яйца. H2S. Сульфид водорода. Запах горящей самородной серы.

От этого не помрешь, но мысль сия является слабым утешением, ибо те, кто встретился с этой вонью, были мертвы задолго до того, как вдохнули ее. Во всяком случае так бывало раньше, но ведь я-то не мертв. Правда, из истории и литературы нам известны и другие смертные, побывавшие в аду — Данте, Эней, Улисс, Орфей. Хотя похоже, что все эти случаи — выдумка. И если это так, то я — первый живой человек, который попадает в ад.

Допустим, что именно так и обстоит дело. Тогда встает вопрос: сколько времени я смогу сохранить тут жизнь и здоровье? Пока не плюхнусь в пылающее озеро? А потом раздастся шипение, и я превращусь в быстро испаряющееся жировое пятно? Не был ли мой донкихотский жест плохо продуманным и излишне поспешным? Быстро испаряющееся жировое пятно вряд ли окажет большую помощь Маргрете. Может быть, следовало оставаться на небесах и попробовать поторговаться? Святой с огромным сиянием над головой пикетирует Господа, восседающего на Троне… может быть, это заставило бы его пересмотреть свое решение… Ибо в конечном счете даже такое решение показало бы, что Иегова всемогущ.

Поздно же ты допер до такой мысли, парень. Вон уже виднеется багровый отсвет облаков. Там, внизу, должно быть, кипит лава. Далеко внизу? Да не очень далеко. А с какой скоростью я падаю? На мой взгляд, с чрезмерно большой.

Я уже мог разглядеть знаменитую бездну кальдера [102] невероятно огромного вулкана. Ее стены окружили меня, уходя в высоту на многие мили, а пламя и кипящая лава бушевали далеко-далеко внизу. Но я приближался к ним с совершенно ненужной быстротой. Ну а как твои способности творить чудеса, святой Алек? Ты одолел ту, другую огненную яму, отделавшись лишь легким ожогом. Думаешь, сможешь справиться и с этой? Ведь разница-то только в масштабах.

«С помощью терпения и большого количества слюны слон может победить тучу москитов». Такая работа, следовательно, требует масштабного подхода. Сможешь ли ты сработать не хуже того слона? Святой Алек, эта мысль весьма далека от святости. Что же случилось с твоей верой? Возможно, ощущается влияние сей нечестивой местности? А, ладно, чего уж теперь беспокоиться из-за каких-то там жалких грешков! Ведь сейчас не надо бояться, что за свои грехи ты можешь попасть в ад. Ты и так стоишь у его порога; больше того — можно сказать, ты уже в нем. Грубо говоря, через три секунды ты превратишься в маленькое жировое пятнышко. Прощай, Марга, моя любовь! Жаль, я так и не успел угостить тебя горячим фадж-санде. Сатана, прими мою душу. Иисус — штрейкбрехер…

Они изловили меня, как бабочку. Но тут бабочке потребовались бы асбестовые крылья, чтобы спастись так, как я: мои штаны уже начали дымиться. На берегу кто-то окатил меня ведром воды.

— А ну-ка, подпиши поскорее эту квитанцию!

— Какую еще квитанцию? — Кто-то совал мне под нос листочек бумаги и вечное перо. — А зачем мне ее подписывать?

— Положено подписать. В подтверждение того, что мы спасли тебя от бездны огненной.

— Мне надо посоветоваться с адвокатом. Без него ничего не подпишу.

Последний раз, когда я что-то подписал, это стоило мне четырех месяцев мытья грязной посуды. Теперь же я не мог позволить себе согласиться даже на два месяца — мне надо было немедленно заняться поисками Маргреты.

— Не будь идиотом. Ты что, хочешь, чтоб мы тебя швырнули обратно?

Второй голос произнес:

— Ладно, брось, Берт. Попробуй для разнообразия сказать ему правду.

(Берт? Первый голос показался мне знакомым.)

— Берт?! Что ты тут делаешь?

Друг моего детства, тот самый, что разделял со мной литературные увлечения фантастикой: Верн и Уэллс, Том Свифт — «барахло», как назвал это чтиво брат Дрейпер.

Владелец первого голоса пригляделся ко мне.

— Да будь я содомский бабуин, если это не Стинки Хергенсхаймер!

— Во плоти.

— Ну, будь я вечно проклят! А ты мало изменился. Род, давай-ка растянем сетку заново; это, понимаешь ли, не та рыбка попалась. Стинки, мы тут из-за тебя лишились неплохой мзды. Мы, знаешь ли, ловим святого Александра.

— Святого кого?

— Александра. Какой-то психованный святой — должно быть, ирландец — выбрал дорогу через задворки. И почему он не взял семь-сорок-семь, один Бог знает. Мы у бездны пассажиров, как правило, не обслуживаем. Так что вполне вероятно, что из-за тебя мы потеряли важнейшего клиента: подвернулся ты нам под руку как раз тогда, когда мы ждали этого святого. Придется тебе это компенсировать.