Сердце мертвого мира (СИ) - Субботина Айя (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Больше Хани ни с кем и словом не обмолвилась. Юркнула в хижину Мудрой, прячась от досужих взглядов. Из боковой комнатушки, там, где обычно жили девчушки, взятые на обучение, показалась только одна веснушчатая девочка лет шести-семи. Хани помнила ее - Фила, дочка пивовара. Один глаз девочки перекрывала широкая полоска овечьей кожи, волосы на голове будто только недавно начали отрастать.
- Помоги, раз пришла, - окликнула Мудрая и Хани торопливо откинула тяжелый шкурный полог.
Здесь ничего не изменилось. Очаг в полу все так же чадил огнем, распуская круг себя запах трав, хвои и ягодного варева. С балок под потолком свешивались пучки травы, сушеных припасов, лука и засоленной рыбы. Мудрая прицепила на огонь котелок, взялась дергать из травяных метелок сушеные стебли. Раш лежал тут же, на горе шкур, укрытый до самого подбородка. Его голова тонула в буром медвежьем меху, губы часто дрожали.
- Его нужно раздеть, чтоб ни одной нитки не осталось. Он мокрый весь. - Старая бросила травы в котел, скрылась за пологом, что вел в комору, где хранились более ценные, припасенные с весны, травы и коренья. Вернулась оттуда с глиняным горшком и ворчанием. - Что на меня таращишся? Смерти ему желаешь что ли? Одежу потом сожги.
Хани присела на колени рядом с Рашем, приподняла его, стягивая рубашку. Ткань насквозь пропиталась потом, липла к рукам и телу Раша; Хан пришлось повозиться, прежде чем тело чужестранца удалось высвободить. Следом за рубашкой стянула сапоги и штаны. В одном из карманов на куртке карманника нашелся туго набитый кошель. Хани заглянула внутрь и едва не остолбенела - столько золотых монет она ни разу не видела. Интересно, где чужестранец мог их раздобыть? На всякий случай Хани обыскала каждую складку в куртке, чтоб ненароком не бросить в огонь то, что Рашу могло быть дорого. Общим счетом выудила три кинжала и тот, змеистый, который чужестранец вытащил из бока шамаи. Еще нанизанные на нитку три черные жемчужины и серебряное кольцо. Размером будто сразу на несколько пальцев. Кольцо сразу приютилось в ладони, огненные блики отсвечивали на огранке, по потолку хижины забегали искры бликов, будто от драгоценного камня. Девушка оборвала подол, - наряд фергайры больше был ей не надобен, - сложила в него все сокровища чужестранца. Подумав немного, выудила из ушей и губы Раша серьги, и тоже их спрятала. Узел сунула чужестранцу под голову.
Ожоги светло-красными змеями ползли по всему его телу: от ушей к плечам, густыми завитками размножились на груди, миновали живот и устремлялись ниже, к паху и ногам. Хани тронула кожу, провела по одной выпуклой полосе, подивилась, что так спешно зажило. Откуда они взялись - чужестранец не говорил. Его тело не покрывала поросль курчавых волос, как было у всех северных мужчин, только тощая темная череда убегала вниз. Хани поспешно прикрыла чужестранца покрывалом. Щеки тронул стыдливый румянец. Для своих лет Хани засиделась в девках. Давно уж пора было встать с выбранным мужчиной под благословение, отдать ему целомудрие. Девушка беззвучно вздохнула, прогнала прочь воспоминания о шамаи. Словно прочитав ее мысли, Раш застонал, повернулся и ухватил ее за запястье. Хани освободилась, обернулась на шорох: откатив полог в сторону, за ними наблюдала Фила, но, как только ее обнаружили, девчушка тут же спряталась.
Она присела рядом, помешивая в котле, пока вода не вскипела. Вместе с паром маленькая хижина Мудрой наполнилась запахом весеннего леса, ароматы многотравья дурманили.
- Спать ты что ли пришла, - растревожил вздремнувшую Хани сиплый старушечий голос. Следом в подол свалилась груда обрезков овчины. - На вот, оботри его как следует.
Хани послушно исполнила указания. Каждый раз, когда она касалась кожи чужестранца, тот вздрагивал, кривился, будто от боли.
- Чудное на нем, - сказала Мудрая, подбрасывая в котелок с отваром что-то из подола юбки. Вода миом покраснела, вспенилась розовым кружевом. - Где ты сыскала этого чужестранца, девочка? От него смердит могилами, точно от самого Гартиса ушел. Руки все в крови, наверняка не одну жизнь загубил. Что за уговоры меж вами, ну, говори.
Сказав это, посмотрела пронзительно, будто забралась душу и там все перевернула. Девушка отвела взгляд, не зная, что отвечать. Эта старая женщина научила ее всему, что она теперь знала: лечить, заговаривать погоду на дождь, говорит с духами родных просторов и вычаровывать мелкое колдовство. Как теперь ей солгать? Что сказать, чтоб после не проклинать себя за трусость? Не бывать такому, чтоб северяне прослыли жульем. Но и сказать, как есть, означало бы обречь и себя, и чужестранца на погибель. И где была ее голова, когда она пускала коня по тропе в деревню? Бежать надобно было, бежать прочь и никогда не возвращаться в Северные земли.
- Ну? - поторапливала Мудрая.
- Он жизнь мою спас, - ответила Хани.
- Это я уж слышала. Легла что ли с ним? - прищурилась старуха. - Любовь ежели, так и понятно, отчего тебе глаза залило так, что не видишь, с кем связалась.
Хани кивнула. Пусть лучше на это кивает, может, расспрашивать меньше станет. К тому времени, как она насухо вытерла Раша, отвар в котле трижды поменял цвет. Мудрая подкидывала в воду какие-то травы, хмурилась и бубонила себе под нос непонятные Хани речи. Потом велела Хани снять котел и выждать, пока остынет. Варево сделалось серым и постепенно загусло, сделалось тягучим, как первый мед.
- Теперь натирай его, - приказала старая женщина. Сама селя на мешки, раскурила от головни трубку и выпустила через ноздри горький дым. - Только как следует натирай, чтоб кожа вся его была укутана, а то огонь не потушить.
- Какой огонь? - переспросила Хани. Она думала, что Раш расхворался от того, что перемерз.
- Тот, что у него всередке горит, - нехотя ответила Мудрая. С видом древней вороны она потягивал табак, и приглядывала за каждым движением девушки. - Не хворь у него. От того, что с ним, нет у меня ни бальзамов, ни отваров. Или помрет, или очухается - тут уж как боги рассудят. Только бежать тебе от него надобно, не защита он тебе.
- Мы вместе сражались рядом с Владыкой севера, - неуверенно начал Хани. - Хотел бы он меня убить - самое время было там это сделать, никто б не прознал. - Про то, что сталось в баше, говорить не стала. Ей не хотелось выгораживать чужестранца, уж больно много натерпелась она от него, но если Мудрая думает, что между ними любовь - надобно за него стоять горой. Только отчего же старая то и дело хмуриться, точно знает много больше, чем рассказывает. Будто читает по их лицам.
- Я кровь вижу на его дланях, кровь от твоей крови, но не твою.
Слова Мудрой потонули в облаке дыма. И, прежде чем Хани успела спросить, кликнула Филу. Когда девчушка появилась, наказала ей принести с улицы свежую овечью шкуру. Когда маленькая северянка все исполнила, Мудрая отстранила Хани и самолично обернула Раша в еще толком не просохшую свежевыделанную овчину. Чужестранец хрипел, губы его сделались бледными и пошли алыми трещинами, узловатые нитки ожогов набухли, точно в них взаправду налили огня.
- Здесь ночевать останешься, - решила старая женщина. - Фила, принеси-ка солений, да лепешек разогреть бы, а то от живот нашей гостьи так грохочет, что добрые люди подумают, будто я ее голодом взялась изморить.
- Я могу... - потянулась было Хани, но Мудрая осадила ее.
- Пусть сама управляется, ей самое время все уж понимать. Мне замена будет - девочка она смышленая, толк знает в травах, следы ладно читает, умеет по тучам гадать и воду в колодце высматривать. Хорошей будет Мудрой, когда мой черед придет.
Хани вернулась на место, краем глаза наблюдая, как босоногая угловатая Фила натаскала в очаг закопченных золой камней, то и дело пробуя их ладошкой - не нагрелись ли. После поставила на них котелок с овощным рагу, разложила горками лепешки и тонко нарезанную солонину. Когда-то, когда сама Хани была немногим старше дочери пивоварки, Мудрая обещалась поставить ее на свое место, обучить всем тайнам, которые должно знать только Мудрой. Время утекло водой, обещания, если и было в них хоть сколько правды, выцвели, как рассветный туман. Хани вдруг подумала, что никогда и не видела себя на месте этой старой женщины. Она искала благословения и очищения от темной отметины. Жизнь так и вовсе иначе вывернула. Жалеть не о чем, и не о чем плакать.
