Иная судьба. Книга I (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt) 📗
Не в пример прочим пансионеркам, на удачное замужество девочки не рассчитывали, будучи откровенно некрасивыми и слишком рано осознав, что вряд ли кто польстится на бесприданниц, да ещё из сословия священнослужителей. Ладно бы — обедневшие дворяночки, на таких женились иной раз только ради титула. В результате семья получала от какого-нибудь богатого купца или мещанина, сколотившего состояние из удачных вложений в заморские компании, крупное содержание: при условии передачи наследственной приставки «де» к родовой фамилии. Этого у пасторских дочек не было, разве что честное имя да незаурядный ум, но последнее вряд ли можно было отнести к достоинству или капиталу девушки.
…Вспоминая годы обучения, Доротея неожиданно улыбнулась. А ведь, оказывается, ещё до трагедии с Алексом был в жизни период, когда, казалось, ни будущего, ни просвета. Их с сестрой спасла дружба с Изольдой Смоллет, одной из немногих девочек, ни капельки не кичащейся происхождением и знатностью своего рода, а также тем, что родители её были приближены ко двору. Дори порой не понимала, почему обществу будущих фрейлин и светских дам Изольда предпочитает компанию её и малышки Милли, «белых мышей», как их презрительно называли местные воображалы. Иззи, отец которой удостаивался чести читать утренние доклады Его Величеству, а матушка — разбирать цветные шелка для рукодельной корзины Её Величества, красавица Иззи, которую ожидала блестящая светская карьера и, уж, безусловно, не менее блестящая партия, Изольда Белорукая, как её в шутку называл собственный братец Александр… Алекс, Лекси… — находила куда более интересным грызть орехи на монастырской кухне вместе со своими «мышками», или, затаившись в садовой беседке, читать вместе с ними запрещённого Бокаччио, вместо того, чтобы сплетничать с барышнями своего круга. Скандальный «Декамерон» подсунул им тот самый весёлый лукавый брат Изольды, что придумал ей эпичное прозвище, столь обаятельный молодой человек, что даже суровые монахини, неодобрительно поджимавшие губы при виде любого существа мужеского полу, сердечно улыбались этому юноше. Да и невозможно было ему не улыбаться…
«господи, как вы похорошели, мисс Доротея», — закричал он однажды восхищённо. «Вы просто расцвели за это лето, как одна из прелестных роз в вашем монастырском саду. Только вы ещё краше. Какое счастье, что в этих стенах нет мужчин, и вас больше никто не видит! Пожалуйста, не торопитесь покидать это место, пока я не добьюсь разрешения на брак с вами».
Она лишь расхохоталась в ответ. Разве можно было воспринимать сказанное всерьёз? Но долго потом рассматривала себя в зеркало, под смешки и хихиканья мышки-Милли, которая, не отставая от сестры, за последний год и вытянулась, и обзавелась изящными округлостями — несмотря на скудный рацион из овсянки и чечевичного супа — и стала вдруг прехорошенькой. То-то щипков и тычков от будущих выпускниц прибавилось!
А через год, ровнёхонько к выпуску, Алекс и впрямь попросил её руки. Он был очень упрям, её Лекси, и умел добиться своего, а, главное, ему попались на редкость понимающие родители, в бурном прошлом которых была грандиозная романтическая история. В отличие от себе подобных небожителей, они не считали будущую женитьбу сына мезальянсом, им, оказывается, было главное, чтобы их мальчик обрёл счастье и любовь — вот глупости-то… Именно, что глупости, подумала сперва Доротея — и… отказала Алексу. Получив нагоняй от Изольды, настоящую истерику от сестры, злые смешки за спиной и непонимающе-презрительные взгляды в лицо. Отказала, скрепя сердце, чтобы не портить жизнь молодому человеку, которому втайне успела отдать своё разбитое сердце.
Через неделю Александр Смоллет вернулся. С новым предложением руки и сердца, с назначением дипломатической миссии в Галлию, и… в сопровождении родителей. Которые и взяли бывшую «белую мышку» в оборот, да настолько прочно оплели уговорами, обещаниями, похвалами, россказнями о прекрасном будущем супругов… что очнулась бедная Дороти уже в каюте корабля, отплывающего в Гавр. Словно восстав ото сна, она с недоумением посмотрела на драгоценный обручальный перстень с монограммой супруга, на роскошные ковры, устлавшие пол каюты для новобрачных, на сияющего… мужа, да, мужа! Вспомнила плачущую от счастья Милли, которой оставалось протянуть в пансионате ещё год, но уже никто не посмеет смеяться над ней и унижать! Вспомнила недоверчивые глаза своих родителей, их переглядывания, вздохи, но — последующее благословение, вспомнила венчание в громадном соборе и непонятным образом взявшееся на ней великолепное подвенечное платье, нежный запах ладана и мирры, торжественный хор певчих — а затем более скромную церемонию в церкви, где служил отец. Да, это же он настоял на двойном браке, ибо жених был католиком, а невеста — протестанткой, а, дабы брак был признан обеими конфессиями, допускалось свершение обрядов представителями и той, и другой ветви христианской церкви, лишь бы в один день… Вспомнила дорожные сборы и суету вокруг — именно что вокруг, она сама была не в состоянии и пальцем пошевелить, всем распоряжались свекровь и золовка. Всё было как в угаре.
И только сейчас, когда Алекс нежно и бережно притянул её к себе, прикоснулся губами к макушке — поняла, что всё это — не сон, и счастье возможно. И заплакала сладкими слезами.
…Доротея, невольно улыбнувшись, вздохнула.
Пусть недолгое, но своё, личное Счастье у неё было. Воспоминания о нём помогали ей сохранить себя в глуши, не опуститься… совсем уж, не превратиться окончательно в «тётку Дору». Да, она расплылась, что удивительно, потому что разносолов в доме брата не водилось, в основном хлеб, каша, иногда — солонина, и вечная чечевица… Августо всё постился и худел, наверное, оттого то и был таким желчным, а вот она почему-то всё раздавалась вширь, хоть иногда кусок застревал поперёк горла. Должно быть, женская натура такова, всё старалась себя сохранить, как будущую мать, вдруг ещё получится понести, выносить младенца, а для того надобно быть «в теле». И не объяснишь ей, натуре, что зря старается. Доротея молча страдала от своей нежеланной полноты, и смиряло её лишь одно: дородство у крестьян считалось красивым, тучный человек пользовался, как ни странно, куда большим уважением, как достигший успеха в жизни. Слабое утешение, конечно…
Но совсем недавно, зашнуровывая на ней корсаж, хитрюга Бланш промурлыкала:
— Право же, приятно иметь дело не с мощами, а с нормальной женской фигурой. Вы даже не представляете, мадам, как надоело подгонять фальшивые груди и задн…прошу прощения, ягодицы. Ох уж мне эти модницы! С одной стороны — хотят быть утончёнными и голодают, пьют яблочный уксус пинтами, портят зубы и желудки… Нет, худеют, конечно, но в первую очередь в области самых что ни на есть женских прелестей. Почему-то груди при похудении сдуваются сразу, а я — изволь их наращивать, но ежели их нет — так и не будет! Пока дама сидит или стоит — подделка ещё не заметна, а вот когда начинают танцевать — тело же живое, двигается, то, что своё, вздымается при дыхании, а вата сбивается, некрасиво, да и… фи, одним словом. Мне нравится, когда у женщины собственный бюст, на такой и платье подгоняешь с удовольствием. Да и мужчинам это по вкусу, поверьте, тем более, что женщин они предпочитают видеть… гхм… ну, вы меня поняли. В натуральном, так сказать, виде. И все эти фальшивки гроша ломаного не стоят, да и чести их носительницам не прибавляют. А у вас, мадам, такое богатство, я вам скажу, не сочтите за фамильярность, многие позавидуют. И плечи великолепные, не тощие цыплячьи, а настоящие женские плечи; и шея, и руки… Эх, мне бы такие, да что-то я от природы без телес, никак не наем, всё не в коня корм…
Так, приговаривая сквозь зубы и умудряясь не давиться булавками, зажатыми в зубах, Бланш носилась вокруг Доротеи, а вслед за ней маленькими смерчиками поспешали девочки-мастерицы. Поначалу Дори только морщилась, трескотня модистки казалась ей неприкрытой и грубой лестью, коей обычно забивают голову богатым клиенткам, но волей-неволей она всё чаще поглядывала на себя в высокое зеркало. А ведь не хотела, стеснялась — нет, не то слово: боялась! — увидеть там настоящего монстра, неуклюжую бесформенную тушу, какой себя и представляла в последние года. Но то, что открывалось её поначалу робким, а после — удивлённым взорам, приятно разочаровывало.
