Аромат магии. Ветер в камне. Дилогия - Нортон Андрэ (книга жизни TXT) 📗
Гажеб, повар, уже повесил котел и принялся готовить ужин, то есть более-менее метко швырять в котел с водой пригоршни сушеной змеятины — после суровой зимы другого мяса не осталось. Это убогое дорожное варево не каждый и за еду-то посчитает.
Эразм дождался, когда Гажеб отвернется к полупустому мешку с заплесневелым ячменем для похлебки, огляделся и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, махнул жезлом. В котел красной змейкой скользнула тонкая нить. Маг повел жезлом в воздухе, будто размешивая зелье.
— А, вот вы где! — услышал Эразм и тут же спрятал жезл.
К нему подошел Претус.
— Жидковата у нас похлебка, — рассмеялся предводитель каравана. — Жалко, не можем мы, как лошади, есть траву — вон ее тут сколько! Ну да ладно, через три дня подойдем к Остермиру — там порт, круглый год из-за моря разносолы привозят, — вот и отъедимся после этой баланды.
— Дорога идет прямо на Остермир? — спросил Эразм, как будто никогда карты не видел.
— Будет тут развилка на Стирмир, да небось им там торговать нечем, после такой-то зимы. Остермир — другое дело.
— Подходи, подходи! — Повар замахал черпаком, вокруг него суетился мальчишка со стопкой мисок. Почти все уже разбили свои шатры, так что очередь за похлебкой выстроилась быстро. Эразм получил полную миску и сделал вид, будто ждет, чтобы варево остыло.
Пару минут спустя маг любовался результатами своего колдовского мастерства, и они не разочаровали. У одного из конюхов (он был первый в очереди) только что проглоченная похлебка хлынула изо рта, прямо на ноги стоявшего рядом караванщика. Вскоре, крича от боли и ярости, похватались за живот и остальные.
Эразм вылил свою похлебку на землю. Как по сигналу, выскочили из тьмы жуткие твари, люди и животные закричали от страха и боли. Ничего подобного мир не видел уже тысячу лет. Гоббы изголодались, и началось пиршество.
Затихали последние крики. Тех, кто пытался бежать, нагнали, и они разделили участь своих товарищей. Запах крови поглотил все, даже зловоние боли и страха. Что до звуков…
Ветру был закрыт путь во внешний мир, но уже много веков назад он украдкой расширил границы, из любопытства, ибо стремился вбирать знание обо всем вокруг. Он в ужасе отпрянул от горного ущелья, что было неподалеку от леса. Потом зародился гнев, и сила пробудилась от многовекового сна.
3
НОЧЬЮ была буря. Молнии тянули изломанные руки к древним башням. Ни одна печать не пострадала, хотя некое происшествие, случившееся на рассвете, наполнило его свидетеля дурными предчувствиями.
Гарвиса терзала бессонница, в голове кружились обрывки картин, которые он не задумывал писать наяву, поэтому художник поднялся, когда небо на востоке едва начало светлеть.
Едва одевшись, он, по обыкновению, уселся за рабочий стол, где лежали вчерашние наброски. Уже который день его мысли занимал старинный требник, которому требовался новый переплет. Гарвис пробовал один узор за другим, но подходящий орнамент до сих пор не удавался, из-под пера выходили какие-то негодные каракули.
Мыслеписец замер, склонившись над столом, дрожал лишь огонек свечи. В тусклом свете перед ним лежал набросок огромных весов, сердца Договора и главной его печати.
Видимо, ночью стол изрядно тряхнуло. Гарвис толкнул его, проверяя, не качается ли. Ничего подобного. Стол не шелохнулся, даже когда маг повторил попытку с удвоенной силой. Однако каким-то неведомым ему образом ночью одна из баночек с краской перевернулась; жирная клякса цвета запекшейся крови погребла под собой основание весов — лишь чаши остались парить без опоры, грозя опрокинуться.
Что это — знамение? Надо ли предупредить совет? Художник решил ближе к полудню посоветоваться с архивариусом Гиффордом.
Обычно тот целыми днями сидел в набитой книгами каморке, словно паук в паутине, но сегодня Гиффорда там, против обыкновения, не оказалось — видимо, его вызвали по какому-то делу. Гарвису пришлось отложить разговор на потом.
Это были одни из древнейших палат Цитадели. Само время взгромоздило камни на камни и с тех пор обходило их стороной. Лишь роскошные парчовые подушки да подернутые рябью занавеси скрадывали вековой холод и унылую серость незыблемых стен.
Архивариус остановился у одной из занавесей, и ее рябь начала складываться в узоры. Узоры эти мельтешили, пока перед магом не соткались сочно-зеленые луга, деревья в первом цвету, означающем, что весна уже прочно вступила в свои права, и сельские домики.
— Стирмир?
Одним словом вошедший разрушил заклинание — картина пробуждающейся плодородной долины рассыпалась в рябь, и вскоре от нее осталась лишь парчовая занавесь. Архивариус обернулся.
Оба мага были в дублетах и свободных серых плащах. Простоту одеяний нарушала лишь замысловатая руническая вышивка — только ею и отличались их наряды. Куда заметней была разница во внешности. Второй ученый возвышался над Гиффордом на несколько дюймов, голову его украшала пышная седая шевелюра. Архивариус был полнее с лица, да и вообще упитаннее. На щеке, где он по рассеянности провел рукой, красовалась чернильная клякса, волосы были не в пример реже, чем у собеседника. Впрочем, макушку архивариуса укрывала круглая шапочка — чтобы не мерзла лысина, лишенная защиты естественного покрова.
— Не забывается, сколько бы лет ни прошло, — медленно проговорил Гиффорд. — Не жалеешь о том, что мы отступили тогда, а, Йост?
Магистр Йост опустился в кресло, стоящее перед одной из занавесей. Его лицо с резкими правильными чертами застыло суровой каменной маской, не то что у Гиффорда, чей легкий, смешливый нрав явственно читался по морщинкам у глаз под кустистыми седыми бровями.
— Мы встретились не для того, чтобы сожалеть о прошедшем, — резко ответил верховный маг. — О чем ты хотел поговорить?
— Об этом.
Гиффорд, до сих пор сжимавший левую руку в кулак, не глядя протянул ее Йосту.
На перемазанной чернилами ладони лежала печать, испещренная письменами настолько древними, что оба мага, при всей глубине познаний, с трудом могли бы извлечь из них хоть какой-то смысл — тем более что печать была разбита и ее обломки начали крошиться по краям, как только Гиффорд разжал кулак.
— Где?! — рявкнул Йост.
— На нижнем уровне, между закрытыми помещениями. Боюсь, я обнаружил это не сразу, Йост. Как ты знаешь, мы проверяем все печати по порядку — с того самого дня, как они были наложены. Последний раз я проходил этим коридором два месяца назад, перед экзаменом.
Искры в глазах магистра сверкнули ярче. Тонкие губы сложились в прямую линию.
— Перед экзаменом один из учеников уехал, — без всякого выражения проговорил он.
Гиффорд положил обломки печати на стол.
— Но ведь мы — хранители древних знаний — должны были понять, что кто-то из нас ступил на путь Тьмы?..
— Он никогда не был одним из нас, — покачал головой Йост. — Белое черному не пара. Он рано научился скрывать свою сущность, представать перед каждым тем, за что его почитают, а значит, был — и остается — куда сильнее, чем мы думали.
— Неслыханное вероломство! — с горечью произнес архивариус. — Как такое случилось? Те, кто отбирает для нас учеников, прислали сюда человека, не способного без вреда для себя коснуться Истинного огня!
— С пути всегда можно свернуть. Могущество произрастает из природного таланта. Однако некоторых — вспомни дни Договора! — оно перековывает, словно кузнечный молот.
— Но как? — не унимался Гиффорд. — Как он умудрялся все это время скрывать, что изучает? Почему никто ничего не заподозрил?
— С годами мы стали беспечны, — снова покачал головой Йост. — Преступно беспечны. Когда никто не оспаривает границы, стража перестает бдительно их обходить. Что было за этой печатью? — Он кивнул на каменный диск.
— Размышления — по большей части Арбоса.
— Размышления? Значит, он мог добраться до знаний, которые недоступны и нам. Но он бы не посмел ими воспользоваться в этих стенах! Арбос… — Магистр снова сверкнул глазами и, напрягшись всем телом, облизал пересохшие губы. — Брат Гиффорд, изучи свои архивы. Арбос всегда чрезмерно интересовался запретным знанием — кто знает, до чего он мог дойти в своих изысканиях? Впрочем, если Арбос и разработал что-то стоящее, его заклинания не по силам юному Эразму, что бы тот о себе ни возомнил.
