Гибель отложим на завтра. Дилогия (СИ) - Аэзида Марина (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Всякий раз Аданэю делалось неприятно от этих мыслей, но он знал, что не имеет права жалеть себя и потакать чувству вины. Он с самого начала прекрасно понимал, на что шел. Он был готов к этому, он принес дружбу с Вильдерином в жертву собственным интересам, и сейчас высшим лицемерием было бы изображать раскаяние, ведь поверни все назад, он сделал бы то же самое.
Аданэй попытался отогнать надоедливые мысли, беспорядочно кружащиеся в голове, и вновь отвлечься на пляску листьев, но в это время почувствовал взгляд и с улыбкой обернулся. Лиммена улыбнулась в ответ. В глазах ее и лице сияла нежность и восхищение, которых давно уже никто не видел у повелительницы Илирина.
И эту женщину ему тоже предстояло предать. Впрочем, если ей повезет, она никогда об этом не узнает.
Но эти мысли не отразились на лице Аданэя, он, по-прежнему улыбаясь, подошел к царице и приподнял двумя пальцами ее подбородок. Она нежно уткнулась ему в руку и счастливо промурлыкала:
– Я так хорошо спала. Но видеть тебя при пробуждении еще лучше.
– Доброе утро, родная, – откликнулся он. Лиммена просияла, потом быстро вскочила с кровати, обняла его, крепко прижалась и почти сразу отпрянула. Крикнула Рэме. Служанка тихонько вошла, избегая смотреть на Айна, и помогла госпоже одеться.
Так происходило каждое утро: блаженное пробуждение, а потом Лиммена вновь становилась царицей. День ее проходил в государственных заботах, о которых она не забывала, несмотря на внезапно обретенную любовь. В эти часы Аданэю только и оставалось, что бесцельно проводить время. Правда, Ниррас говорил ему, что пора уже показать свои познания в политике, но Аданэй знал – еще рано. Нужно время, чтобы Лиммена привыкла к его присутствию, стала относиться немного спокойнее к их отношениям, без исступленной губительной страсти. А пока она с какой-то ненасытной жадностью, словно изголодавшая, отдавалась своим чувствам и совершенно не желала говорить с возлюбленным о делах, она хотела слышать и произносить только слова любви. Что ж, Аданэй готов был предоставить ей такую возможность. Это бурное время ему нужно было переждать, и лишь затем предпринимать очередные шаги по направлению к власти.
В этот день Лиммена покинула Эртину и, как скоро узнал Аданэй, страну тоже. Должно быть, стряслось нечто важное, если она уехала, не предупредив его. Значит, у него в запасе имеется неделя, а то и больше, чтобы побыть одному и насладиться относительным покоем, о котором он уже успел позабыть. Конечно, царица оказалась интересной женщиной, даже обаятельной, но с ней постоянно приходилось держаться настороже, чтобы, упасите Боги, не проявить раньше времени свою истинную суть. Это непрерывное притворство неизбежно подтачивало внутренние силы, заставляя чувствовать неизбывную, ни на миг не проходящую усталость. Иногда казалось, что вот-вот – и он сорвется. Сколько раз готово было слететь с губ опрометчивое слово или саркастичное высказывание, но всякий раз он успевал сдержать себя, не поддаваясь тому извечному внутреннему порыву, который заставлял "мучить тех, кто его любит".
Аданэй не догадывался, что особой нужды сдерживать себя не было, ибо совсем не те качества, которые он так усердно пытался изобразить, привлекали в нем Лиммену. Нечто совершенно другое, гораздо более глубокое, скрытое и неуловимое заставляло ее чувствовать тревожное смятение и волну острой сладкой боли при одном только взгляде на своего любовника. И не раз у нее в уме возникали ассоциации со змеем, зачаровывающим жертву или с тем самым похитителем сердец, памятным из рассказа Вильдерина.
Но Аданэй не мог знать, какие странные мысли блуждали в голове царицы, которая, несмотря на все безумие охватившей ее страсти, прекрасно осознавала, что страсть эта – роковая. Но она ничего не желала менять, всякий раз повторяя в исступлении: "Ну и пусть!".
Да, Аданэй всего этого не понимал, а потому какой-то частью своего разума обрадовался, когда царица уехала, ведь это означало, что какое-то время ему можно не притворяться. Тем более, он решил, будто в этот период наконец-то сможет вызвать Вильдерина на разговор, выслушать упреки с оскорблениями и избавиться от мучительной неопределенности их взаимоотношений, а точнее – их отсутствия.
Но осуществить свое желание он сумел лишь на закате шестого дня после отъезда царицы, так как до этого Вильдерину по-прежнему удавалось его избегать. Юноша либо скрывался прежде, чем Айн успевал подойти к нему, либо присоединялся к группе рабов, чтобы не дать застать себя в одиночестве.
По лицу Вильдерина невозможно было что-то прочесть, и если поначалу Аданэя это удивляло, то спустя короткое время он понял, что поражаться здесь нечему. Он напрасно ожидал увидеть потухший взор и отчаяние в глазах. Как он мог забыть, кем является Вильдерин? Выросший в царском дворце, он в совершенстве владел собственной мимикой и давно научился скрывать чувства от посторонних. В его лице ничего не получалось углядеть, кроме холодного высокомерия, и даже всеобщее злорадство рабов, казалось, совсем не трогало юношу. Но Аданэй понимал, что только казалось. Понимал, что в душе юноши, спрятанной за маской безразличия, царила сейчас лишь боль и обида.
В конце концов, он все же обнаружил Вильдерина в одиночестве, в опустевшем саду. Тот представлял собой зрелище, достойное того, чтобы живописцы изобразили его на своих полотнах. Сидя прямо на отсыревшей земле возле выложенного камнями ручья, юноша задумчиво и отрешенно смотрел на воду. С разметавшимися по плечам темными волосами, он напоминал какое-то мифическое существо, не принадлежащее явному миру. Заслышав шаги, Вильдерин порывисто вскинул голову, и наваждение исчезло. Глаза юноши забегали, как только он понял, что приближался к нему ни кто иной, как Айн. Но возможности и в этот раз избежать нежелательной встречи у него уже не оставалось, а потому он поднялся с земли и замер в ожидании.
Аданэй медленно подошел к застывшему, словно изваяние, Вильдерину, и все слова, которые он собирался произнести, бесследно улетучились. Теперь он даже не знал, что хочет сказать и, главное, какой ответ желает услышать. А потому только "Прости" сорвалось с его губ.
Вильдерин молчал.
"Не хочет облегчать мне задачу, – подумал Аданэй. – Что ж, это понятно".
– Послушай, – произнес он,– мне жаль. Я не хотел тебе зла.
– Я знаю, – откликнулся Вильдерин. – Ты не виноват.
Аданэй ожидал чего угодно, но только не такого ответа.
– Ты серьезно? – усмехнулся он в изумлении. – Хочешь сказать, что не злишься?
– Нет.
– Так не бывает.
Юноша отчего-то вздрогнул и раздраженно отозвался:
– А что именно тебя интересует, Айн? Что я чувствую к тебе и царице? Да почти то же, что и раньше. Я, конечно, не желаю тебя видеть, и это неудивительно. Но это не значит, что я виню тебя. Или ее…
Аданэй потерял дар речи. Он-то ожидал яростных упреков, а потому теперь совершенно не знал, как реагировать. Потому лишь еще раз повторил:
– Прости.
– За что ты извиняешься? За то, что царица полюбила тебя? Увы, так случилось, этого не изменить. Да и что ты мог сделать? Оттолкнуть ее? Это ничего бы не изменило. Слишком сильно я стал ей неприятен. Не знаю, почему, – он отвел взгляд и закончил: – Мне тяжело говорить с тобой… Лучше уйди.
Никогда прежде Аданэй не чувствовал себя большим мерзавцем, чем сейчас, когда Вильдерин выискивал для своего друга Айна оправдания, которых нет и не могло быть.
– Ты добрый до невозможности, – только и смог пробормотать он, обескуражено покачав головой.
– Да не добрый я, Айн! – взорвался тот. – Просто смотрю на происходящее реально, а не пытаюсь свалить собственные ошибки на кого-то другого.
