Ведьмино отродье - Булыга Сергей Алексеевич (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Ар-р! Р-ра! Рыжий открыл глаза и осмотрелся. Светло, каюта, стол и завтрак на столе — один куверт. Он, Рыжий, лежит в гамаке. А адмирала уже нет: ушел, оставил на столе отчет…
И — тишина. Нет скрипа, волн не слышно. И даже не слышно гребцов. Значит, весла заложены за борт. И вообще, «Седой Тальфар» спокоен так, как будто он опять стоит в Зимнем Доке… А вот и голоса на палубе. А вот шаги. Вот снова голоса. Рыжий привстал, принюхался… А вот и Океан; да, это его запах, соль — это его пот, а волны — его кровь… А волн-то как раз и не слышно, волн нет, а есть лишь тишина, штиль, сон. Прошедшей ночью, в шторм, Вай Кау оторвал тебя от леера, и надо полагать, что это он и приволок тебя сюда и уложил. А лапы до сих пор болят, кровь запеклась на них, вон как изрезался, кожу содрал почти что до кости. А где монета? Здесь, в пряталке на поясе. Рыжий достал ее и положил себе на лапу. Глаз на монете ожил, повернулся, замер. Вчера точно таких же глаз ты видел сотни, тысячи. Они вздымались валами и падали, вздымались, падали. И это ложь, что золото не может быть магнитным. И, значит, Остров есть, и, значит, есть заветная звезда над Океаном, и этой ночью ты ее увидишь — ведь чуешь ведь! Но это будет только ночью, ее еще нужно дождаться. Ну а пока — давай, вставай, давно уже пора!
И Рыжий соскочил к столу и не спеша стал завтракать, поглядывал в отчет, а в это время там, на палубе, шумели, бегали, пусть бегают, а он доел, допил, утерся и надел лантер и осмотрел себя… осматривал и слушал… Ар-р! Р-ра! Вновь на «Тальфаре» тихо! И хорошо, что так, и я уже готов — между прочим, ко всякому. Подумав так, Рыжий решительно оскалился, взял со стола отчет и вышел.
Было жаркое, душное утро, небо белесое, а солнце просто белое и такое ослепительно яркое, что в ту сторону лучше совсем не смотреть. А Океан был как зеркало. «Седой Тальфар» мертво стоял на нем. Безжизненно повисли паруса, весла заложены и сушатся, на банках — никого; весь экипаж стоит, построившись на абордажной палубе, в тени от парусов… Да! Паруса целы и невредимы, и весла все на месте, до единого; и вообще, порядок на галере, чистота. Вот, значит, как — пока ты спал, они что заменили, что исправили, а вот теперь стоят, не шевелясь, молчат. И адмирал стоит…
Но вот Вай Кау, заложив лапы за спину, прошел вдоль строя раз, второй, потом, остановившись, посмотрел на Рыжего, но подзывать его не стал, а отвернулся, пожевал губами… и наконец спросил у них:
— Ну, что?
Никто из экипажа не откликнулся. Тогда Вай Кау вновь спросил:
— Что?.. Я не слышу!
Вновь молчание. Вай Кау рассмеялся и сказал:
— Вот так-то оно лучше! А то мне уже было показалось, что кто-то вроде чем-то недоволен. Что как бы в кубрике шушукают: куда, мол, нас несет, сидели бы в Ганьбэе, там нас никто не тронул бы, это за ним, Кротом, они пришли, вот он и побежал, и пусть себе бежит, а мы зачем… Ведь так сегодня утром в кубрике шушукали? Я верно говорю? А если нет, ну так поправьте меня! Ну, ты поправь! Или ты! Или ты!
Он тыкал лапой в строй, но все молчали. Тогда Вай Кау вновь заговорил:
— Так. Так. Еще раз так! А надо бы понять, что все совсем не так! Ибо, во-первых, где Ганьбэй? Он там! — и адмирал ткнул пальцем на небо и продолжил: — Небось все видели, как он туда ушел. А Хинт и Чиви Чванг, и прочие, они все там! — и тут он уже ткнул за борт, вниз. — Там они все, на дне! И всех их обмешочил я. Между прочим, один! Да-да, один с ними управился, и даже не вспотел при этом. Это во-первых. А во-вторых… здесь с вами скоро будет то же самое. Ведь это же какой позор! Вчера… Ну, ветер, ну, волна, ну, даже и немалая. Но что вы, в самом деле, крысы, что ли, чтоб так визжать? И это хорошо еще, что сухо кончилось — для вас. А тех, кто там уже, которых смыло, те точно крысы, да! Легко они отделались, а жаль, крысе тонуть привычно, да… А повисеть? Вот прямо здесь, на рее, а? Вот то-то же! И потому я говорю, предупреждаю: если еще раз будет паника, повешу каждого десятого, а то и пятого, клянусь Аонахтиллой, не шучу! Вопросы есть?
Никто не отозвался.
— Вот так-то оно лучше! — Вай Кау хищно усмехнулся, а после, повернувшись к Рыжему, велел: — Штурман, отчет неси!
Рыжий кивнул, пошел на абордажную. Шел и смотрел на экипаж… А вот из них, застывших в два ряда, никто не оглянулся на него, не покосился даже, ухом не повел. Ну и прекрасно! Гребец должен грести, есть и спать, чтоб отдохнуть и вновь грести, а мы здесь для того, чтобы ему указывать, куда грести, когда и в каком ритме. Вот так-то вот! Рыжий спустился с юта и прошел между банками, и вновь стал подниматься, но теперь уже на абордажную. И вот он уже шел вдоль строя — не спеша, вразвалку — и чуял их горячее дыхание, их страх, их злобу, ненависть… Плевать! Остановившись рядом с адмиралом, Рыжий вдруг резко повернулся к экипажу и вырвал из-за пазухи и поднял над собой отчет — кусок пергамента, усеянный условными значками, вот, мол, смотрите и читайте, если сможете!
Никто конечно же прочесть это не мог, и вновь было молчание, пустые, мутные глаза, десятки глаз — неотличимых, одинаковых. А помнишь, как тогда, в Лесу, когда Лягаш бежал из Выселок, твои сородичи смотрели на тебя, и кто из них стоял, а кто и лег, прищурился…
— Читай! — велел ему Вай Кау.
Но Рыжий, как держал отчет над головой, так и теперь держал, не опускал, а текст прочел на память:
— Вчера за день прошли двадцать четыре лиги, а в ночь — четырнадцать. Вчера с утра ветер был северный, четыре балла, затем — одиннадцать, с север-северо-запада две линии к западу, шквальный… Итак, координаты на сейчас: десять градусов двадцать минут экваториальной широты и тридцать четыре градуса сорок пять минут восточной долготы. Особое: вчера вторая склянка дневной вахты — птицы. Согласно наблюдению… — и тут Рыжий запнулся, замолчал, и лапу опустил, смял в ней отчет… и посмотрел на адмирала.
Вай Кау понимающе оскалился и, повернувшись к экипажу, браво продолжил за него:
— А птицы, сами понимаете, это земля, та самая, по нашей карте. И до нее, даже по самым поджарым прикидкам, нам осталось всего пять дней пути. Ну, шесть. Ну, даже семь, это уже с таким учетом, что ветер вдруг резко изменится или даже хоть сойдет с ума. Но это, я думаю, вряд ли случится. А посему, вдруг если даже на седьмой… Да, скажем, так: если вот уже и седьмой день миновал, а Континента все нет как и не было, так я тогда… Вот я при всех клянусь Аонахтиллой, тогда прошу вас всех ко мне на ют, а дальше сами знаете, как быть — в уставе это все очень подробно расписано. Вот так! Но это, повторю, только через семь дней. Семь. Семь! Запомнили? Для полных дураков: пять пальцев на одной лапе и еще две на другой — это будет семь дней. Ну а пока, до той поры… Арр-ра! Арр-ра!
И завизжали боцманские дудки: «Порс! К веслам! Порс!» и молча, как всегда, строй вдруг рассыпался, и они ринулись, запрыгали, посыпались по трапам вниз, а дальше — кто куда…
И вновь они гребли: вставали, рвали на себя и падали, вставали, рвали, падали, замах за третью линию, ритм два и два, прошло две склянки, три, четыре, пять, гонг, смена, вновь гребли, ритм не снижали. А ветра не было, и солнце жарило нещадно, и духота была невыносимая, и соль ела глаза… Тогда они убрали паруса и растянули их над палубой — не помогало. Вино и сухари, потом уже одно только вино носили беспрестанно. Гребли, гребли. Под вечер с юга снова показались птицы. Теперь уже на них смотрели молча, ждали… Но вот они и пролетели, скрылись, а шторма нет. И даже ветра нет. Вот так! А то еще с утра среди гребцов разнесся слух, что будто эти птицы необычные, что будто они — вестники несчастья…
А слухи передал стюард. Когда он вышел из каюты, Вай Кау злобно сплюнул и сказал:
— Вот кто будет набрасывать!
Рыжий не понял:
— Что набрасывать?
— Веревку, а что же еще! — неохотно пояснил адмирал. — Когда они придут сюда, никто мараться не захочет. Вот тогда ему, нюхачу, и прикажут: «Веревку!» А знаешь, кто ему прикажет? Вот ни за что не догадаешься… Базей! Да, именно, представь себе: заводчик всего этого — он, твой разлюбезный боцман!
