Трон Знания. Книга 5 (СИ) - Рауф Такаббир "Такаббир" (версия книг txt) 📗
Придерживая край юбки, она собрала в подол несозревшие оливки. В сумерках вышла из рощи к пригорку. На дороге, ведущей к городу, стоял знакомый автомобиль.
Заметив её, Адэр поднялся с капота:
— Прости меня. Пожалуйста.
Эйра зачерпнула полную пригоршню оливок, зелёных, крупных, тяжёлых. Запустила ими в Адэра. И не успокоилась, пока подол не опустел.
Адэр отвёл руки от лица:
— Что это было?
— У меня тоже есть нервы. Вы бы никогда не позволили себе швырнуть туфли Луанне в лицо. Потому что она дочь короля. Вы бы не швырнули туфли в лицо маркизе, графине или княгине. Если моё происхождение позволяет вам так со мной обращаться, о какой любви вы говорите?
— Эйра…
— Грех, когда без любви. Конечно, грех. Любви-то нет.
— Эйра, не говори так.
— Если бы я верила в вашу любовь, меня бы не остановили никакие запреты. Мне плевать на чужие взгляды, на грехи и предрассудки. Но я не могу без любви. Меня воротит от мысли… Ни одному мужчине не под силу превратить моруну в подстилку. — Эйра надсадно вздохнула. — Ещё раз унизите меня, и я заставлю вас пожалеть. — И пошла по дороге.
— Эйра… садись в машину. Прошу.
— Я люблю ходить пешком, — сказала она и свернула на тропинку, петляющую между кустарниками.
Моранды вырвались вперёд, побежали, понеслись, перепрыгивая через заросли и камни.
Дышалось легко, сердце билось спокойно. В этом мире что-то сломалось…
Глава 16
*
Тишину в исповедальне нарушал монотонный голос просителя. Сибла всматривался в моложавое лицо и не понимал, почему этот человек, на вид интеллигентный и образованный, хочет отдать Братству своего единственного шестнадцатилетнего сына.
— Как я понял, ваша семья живёт в достатке, — сказал Сибла и обратил взор на юношу. Тот выглядел растерянным и удручённым. Видимо, он тоже не понимал, почему отец принял такое решение.
Проситель торопливо заверил:
— Я обещаю оплачивать его содержание.
— У вас вызвали подозрение его друзья?
— Нет-нет, что вы! Я знаю всех его друзей, знаю их отцов.
— Не вижу причины оставлять вашего сына в нашем приюте, — проговорил Сибла твёрдым тоном. — Дайте мне причину, и я подумаю.
— Шестнадцать лет — трудный возраст. А я много работаю, часто езжу по стране, редко бываю дома. У меня нет времени формировать из него мужчину.
— Нет времени у мёртвых, у живых всегда есть время, — сказал Сибла и хотел выпроводить просителя с сыном, но, устремив взгляд на сцепленные пальцы мужчины, замешкался. Обгрызенные ногти — привычка или нервы?
Сибла попросил юношу выйти из исповедальни, дождался, когда закроются двери, и проговорил, придав голосу проникновенное звучание:
— Почему вы хотите от него избавиться? Только честно.
Проситель поднёс руку ко рту, явно желая закусить ноготь. Спохватившись, виновато улыбнулся:
— Дурная привычка. Ничего не могу с собой поделать.
— Я жду.
— Моя жена испытывает к нему нездоровое влечение.
— Жена? — опешил Сибла. — В смысле, его мать?
— Его мать умерла. Я снова женился и был счастлив, пока не заметил, как она смотрит на него. Я потеряю их обоих, если ничего не предприму.
— Вы решили пожертвовать сыном ради падшей женщины?
Проситель устремил на Сиблу блеклый взгляд и вновь виновато улыбнулся:
— Я хочу их спасти.
— Нельзя спасти тех, кто не жаждет спасения.
— Она ещё не согрешила.
— Мысли грешны в той же мере, что и поступки.
Проситель уставился в пол:
— Если она оступится, я переживу. Но если меня предаст мой собственный сын, мне незачем будет жить.
— Объяснитесь с ним.
— Вы считаете, что в моём случае разговоры лучше действий? — Посетитель покачал головой. — В нём уже вовсю бурлят половые гормоны. Вспомните себя в шестнадцать лет.
Сибла помнил ночные молитвы и ежедневные тренировки: длительные, изнуряющие. Яд, выработанный юношескими гормонами, покидал измученное тело вместе с потом. В свои шестнадцать Сибла не думал о женщинах — он хотел упасть и больше не подниматься. Хотел просто лежать, и неважно, где: под забором, в грязи, в сугробе. Сектанты знали, как предотвратить зарождение похоти в воспитанниках приюта.
— Она старше его на пять лет, — вновь заговорил прихожанин. — Перед тем как жениться, я должен был подумать о разнице в возрасте, но не подумал. Моя ошибка. Вы сказали, что ради женщины я решил пожертвовать сыном. Нет. Я выбрал его, поэтому он здесь.
Оформив документы, Сибла отвёл паренька в сад, где трудились Дин и ещё двое воспитанников. Вернувшись в дом молитвы, спустился в подвал, обошёл в дальнем помещении гору камней и заглянул в колодец. Вниз сбегали ржавые покорёженные скобы, вколоченные в стенку. Два Брата топтались возле железной двери: один пытался подобрать ключ, второй держал фонарик.
— Помочь? — крикнул Сибла.
— Здесь вдвоём не развернуться, — прозвучало в ответ.
— Может, снять с петель? — спросил Сибла.
— Не получится. Если только выбить вместе с коробкой.
— Не выбьем, — возразил второй сектант. — В стену штыри вмурованы.
— Сюда бы вора, — промолвил первый, гремя связкой ключей. — Он бы мигом открыл.
— Сибла! — прозвучал голос Людвина. — Есть разговор.
Сибла последовал за духовным отцом в зал, где проводились богослужения. После утренней проповеди Братья разбрелись по комнатам, слуги успели навести в зале порядок: пол и мраморные колонны влажно блестели; на зелёном ковре, устилающем возвышение, не было ни одной примятой ворсинки; в воздухе витал запах дезинфицирующих средств.
Опустившись на скамью, Людвин похлопал ладонью по лакированной доске:
— Присядь.
— Я постою.
Людвин сдружился с хозяйкой публичного дома. Два раза в неделю ходил к ней якобы на чай, возвращался потухший, сломленный. Сибла содрогался при мысли, что духовный наставник польстился на увядшие прелести старухи и пустился в блуд. Братья пытались вразумить Людвина, но он отмалчивался и ещё сильнее закрывался в себе, тем самым подтверждая опасения Сиблы.
— Я был в доме терпимости, — промолвил Людвин.
— Знаю.
— Твоя подруга…
— У меня нет подруг, — перебил Сибла и отошёл от скамьи на пару шагов, не в силах побороть брезгливое отвращение к человеку, которого совсем недавно считал своим соратником и вдохновителем.
— В тебе ненависти и злости больше, чем любви.
— Ты позоришь Братство, — не сдержался Сибла.
— Чем позорю?
— Связью с падшей женщиной.
Взгляд Людвина был долгим, жгучим.
— Я исповедую проституток.
— Да ты с ума сошёл! — Возглас Сиблы ударился в высокий потолок и гулким эхом разнёсся по залу.
— Я знал, что вы не одобрите моё решение, и не хотел говорить, чем занимаюсь. Я знал, что от вас не стоит ожидать помощи и поддержки.
— Людвин! Опомнись! Это мерзко!
На балкон второго этажа высыпали Братья.
Людвин поднялся со скамьи:
— Вы называете себя посланцами Бога. И глядя на вас, я понимаю, что быть посланцем — худшее наказание на свете. Вы жили в раю, и вдруг оказались в аду. Вам кажется, что хороших людей нет, вокруг одни подонки. А всё потому, что вы не узрели божьего замысла. Я узрел, а вы — нет. Испытания нам посланы, чтобы мы познали жизнь во всей её глубине, во всех её проявлениях. Но вы, посланцы, продолжаете прикладывать к людям шаблонное лекало без всякого понимания, вы меряете земную жизнь неземными мерками.
Братья затоптались на балконе, как недовольное стадо, но не издали ни звука.
— Есть вы, посланцы Бога, и есть я, обычный человек, — проговорил Людвин, повысив тон. — То, что посланцу кажется карой, мне, обычному человеку, является великим даром. Чем глубже я погружаюсь в мир человеческих страданий и мучений, тем выше взвивается моя вера. Я свято верю, что все люди достойны спасения. Все до одного. Пока человек жив, у него есть шанс раскаяться, искупить грехи и увидеть свет. Я верю, что даже в настоящем аду есть те, кого можно спасти. — Людвин расправил плечи. Вскинув голову, обвёл Братьев взглядом. — Вы посланцы. Я обычный человек. Вы грезите раем. Я безропотно иду туда, куда направляет меня Всевышний. Похоже, нам не по пути.
