Великая оружейница. Рождение Меча (СИ) - Инош Алана (книги бесплатно без регистрации TXT, FB2) 📗
Все слова давно замёрзли там, на окровавленном снегу, усеянному убитыми и ранеными. Они вытекли с кровью из уст Земяты и коптили сердце горечью дыма погребального костра, но губы Смилины всё-таки двинулись и проронили:
– Вы недостойны своего великого отца.
– Твоя правда, сестрица. – Изяслава подошла к оружейнице и приобняла её ласково, сжала руку чуть повыше локтя. – По сравнению с Вороном они – мелкая сошка. Он – орёл, они – комары-кровососы, каких и прихлопнуть не жаль, да руки марать не хочется… Это – Смилина, моя названная сестра, – сказала она князьям. – Великая оружейница, достойнейшая из достойных. Она потеряла дочь. А жёны ваших воинов потеряли своих мужей. А вы сейчас сидите здесь, вкушая позор. Что? Стоило оно того?
Ответом ей было угрюмое молчание.
– Ну конечно, – хмыкнула Изяслава. – Что вы можете ответить?
Князья были отпущены вслед за остатками их разгромленного войска, а Смилина поднялась к можжевеловому ложу Земяты. Проводы по приказу Изяславы были устроены по-княжески пышные: дровяная куча погребального костра вышла такой высокой, что даже Смилине с её немаленьким ростом пришлось забираться на лесенку, чтобы в последний раз взглянуть в лицо своей дочери. Она прошла мимо застывших двумя ровными строями дружинниц, поднялась к телу и склонилась, всматриваясь в родные черты, разглаженные вечным покоем. Тело Земяты было омыто и облачено в торжественные одежды, а смертельная рана на шее – бережно заштопана мелкими стежками. Большой палец Смилины коснулся холодных сомкнутых губ дочери. Когда-то это был совсем крошечный ротик, который сосал её грудь; с годами он затвердел, стал суровым, как и подобало рту воина. Эти красивые брови уже никогда не дрогнут от радости при виде лады, а нежные ягодные уста возлюбленной не коснутся этих ресниц в трепещущем поцелуе.
Смилина высекла из пальцев огонь и бросила рыжий язычок на можжевеловые ветки. Они занялись быстро, с треском. Ещё на несколько мгновений задержавшись взором на лице Земяты и впитав её черты в подёрнувшееся седым пеплом сердце, Смилина спустилась. По знаку Изяславы дрова подожгли с разных сторон.
– Мечи – из ножен! – ударом колокола прокатился приказ княгини.
Клинки с холодным лязгом сверкнули и вскинулись в торжественном чествовании – два безупречных ряда великолепных, светлых белогорских мечей. Смилина прошла сквозь строй дружинниц и остановилась напротив Изяславы. Та, в сияющем воинском облачении, чёрном плаще и своих неизменных высоких сапогах, тоже обнажила меч и красивым, чётким движением приветствовала оружейницу. Смилина сомкнула веки и слушала бесприютный свист зимнего ветра в своём сердце.
Снова лязг убираемых в ножны клинков – и рук оружейницы коснулись ладони Изяславы. Без перчаток, тёплые, живые и открытые.
– Не вини себя, сестрица. Прости меня заранее… Быть может, я скажу жестокие слова, которые ранят твоё и без того сокрушённое сердце, но Земята сама избрала свою судьбу, отказавшись от любви. Тот, чей путь не озарён её бессмертным светом, не обретает и светлого конца жизни. А ты ни в чём не виновата, моя родная. Это была её дорога, на которой ты ничем не могла ей помочь.
Две стынущие на ветру слезы скатились по щекам оружейницы, просочившись из-под плотно закрытых, склеенных солью век. Снежинки ложились на её обнажённую голову, как чьи-то крошечные холодные лапки.
– Мне от этого не легче, государыня…
– Знаю, сестрёнка. Знаю. Иди ко мне.
Не открывая глаз, Смилина нагнулась. Уста Изяславы твёрдо и крепко прижались поочерёдно к обеим её щекам, а потом, как всегда – к губам.
– Хоть ты к своей милой жёнушке вернулась живая, государыня, – и то хорошо, – прошептала Смилина, сглотнув жёсткий ком и кратким оскалом сбросив слезливое напряжение с лица.
– А куда ж я от неё денусь, родная, куда ж я денусь?! – с мягким, мурлычущим смешком ответила Изяслава, пригибая голову Смилины к себе и утыкаясь лбом в её лоб. – Вернее теперь уж сказать – от них! Ибо нас уже трое…
Часть 6. Северная волшебница. «Люблю»
В северных отрогах Белых гор – но не там, где уже начинается безлюдная снежная пустыня, а чуть южнее, в землях, где царствует мошкара, в лесах раскинулись бессчётные россыпи черники и морошки, а лето короткое, прохладное и дождливое, – в этих краях можно встретить белогорскую северную сосну. По своей кряжистой, богатырской стати это почти сестра-близнец сосны тихорощенской, но живёт она не вечно, а всего пять-шесть веков. Тоже немало, но всё же по сравнению с несколькими тысячелетиями это не такой уж большой срок. В этом суровом краю Смилине было суждено встретить свою третью и последнюю жену.
Она всегда кланялась старым деревьям, когда бывала на севере по делам кузни. Там жила Гремислава, её лучшая ученица. По примеру наставницы она основала свою мастерскую в пещере старой горы. Пока эта кузня по оборотам была поскромнее, чем у Смилины, но в будущем обещала развернуться.
Смилина брела по тропинке, ловя щекой скудное тепло северного белогорского лета. Где-то в этих местах росла шестисотлетняя сосна, в широком стволе которой вполне мог разместиться целый дом; женщина-кошка искала её, чтобы поприветствовать и выразить своё почтение. И вдруг до слуха оружейницы донеслось:
Ива-ивушка моя,
Поклонись ты за меня
Матушке-водице,
Что течёт-струится…
Ива-ивушка моя,
Плачь ты песню за меня
Воинам уставшим,
В сече смертной павшим.
Ива-ивушка моя,
Обними ты за меня
Матушку с сестрицей…
Я же стану птицей.
Полечу я за моря,
Где рождается заря.
Там ручей бегучий
И дубок могучий.
«Пташка-пташечка моя,
Поцелуй ты за меня
Ивушку у речки,
Передай словечко».
Я присяду на дубок,
Подниму я желудёк.
Полечу домой я,
К иве под горою,
Да у ивиных корней
Желудёк зарою.
Ты расти, словечко,
Песню пой, сердечко!
А у речки, у реки
Разгулялись ветерки.
Там дубок поднялся,
С ивою обнялся.
Голос этот ширококрылой белой птицей парил в небе, голубкой ластился к груди Смилины, и ему внимала вся земля. Ветер замер, заслушавшись – и Смилина, очарованная, застыла на тропинке. Щемящая чистота вечерней зари разливалась в этом голосе; тихий закат над рекой едва ли был пленительнее, чем тот светлый покой, который наполнял душу при сих дивных звуках.
Голос певицы будил цветы, целовал горные вершины. Он заставлял весну плакать чистыми слезами с крыш. «Кто ты, милая певунья? – не вытирая тёплых ручейков со щёк, озиралась оружейница. – Я – старый, засыхающий дуб, а ты – сильная, молодая ивушка, но мне уж не дотянуться ветками до тебя. Зачем ты будоражишь вдовье сердце? Зачем впускаешь в него весну?»
Она шла на голос, не чуя под собою ног. Даже не шла – летела, чтобы припасть поцелуем к пальчикам певицы, а потом отползти в своё одинокое логово. И что же ей открылось? Шестисотлетняя сосна раскинула толстые, узловатые ветви, нижние из которых спускались почти до земли, а у её подножья, прижавшись спиной к неохватному стволу, стояла дева, окутанная до пят плащом волос. Мягкие волны этого белого золота струились к самой траве, а огромные очи, лиловато-синие, как цветы мышиного горошка, были распахнуты навстречу небу. Такой цвет волос и глаз часто встречался среди северянок, и мастерица Гремислава не была исключением. Но эта дева имела что-то сказочное в своём облике. В голубом платье и ожерелье с синими яхонтами, со струящимся к земле руном волос, она казалась Смилине какой-то доброй волшебницей, на голос которой слетались золотистые бабочки. Дева раскрыла им свои объятия с улыбкой на розовых губах, и они плясали вокруг неё мерцающим облачком. Чистое, детски-ясное личико тоже было обращено к небу, а бабушка-сосна словно бы защищала певицу, ограждая своими нависающими ветвями. Та вливала в неё жизнь своим голосом.
