Танец Черных мантий - Пекара Яцек (читать книги онлайн полные версии txt) 📗
— Этому человеку ничего не поможет, — заявил он авторитетным тоном, едва взглянув на лицо Клингбайла.
— Не думаю, — произнёс я.
— И кто же вы, чтобы не думать? — он иронически выделил произнесённые мною слова.
— Всего-навсего простой инквизитор, — ответил я. — Но меня учили основам анатомии человеческого тела, хотя, наверное, я здесь не ровня просвещённым докторам.
Лекарь побледнел. И сдалось мне, столь же мгновенно протрезвел.
— Простите, магистр, — вымолвил он уже не только вежливо, но прямо-таки смиренно. — Но учтите ужасное воспаление раны. Учтите нагноение. Понюхайте!
Мне не надо было приближаться к Захарию, чтобы ощутить тошнотворное зловоние разлагающегося тела. Может ли быть что-то ужаснее, чем гнить заживо в смраде гноя, сочащегося из ран?
— Я могу вырезать больную ткань, но, Бог мне свидетель, я при этом поврежу нервы! Не получится иначе! А если получится, это будет чудом божьим, а не искусством лекаря! Хотя, наверное, даже это не поможет…
— Не поминайте всуе имя Господа Бога нашего, — посоветовал я, и лекарь побледнел еще больше.
Действительно, он был прав. Левая щека Клингбайла была одной воспалённой, загноившейся, вонючей раной. Его можно было оперировать. Однако следствием каждого неосторожного движения ланцетом стал бы лицевой паралич. Впрочем, никогда не узнаешь, удалена ли гниющая плоть полностью, а если нет, тогда пациент, так или иначе, умер бы. А ведь этот самый пациент стоил полторы тысячи крон!
— Я слышал о верном методе, — начал я, — будто бы применяемом в случаях, когда человеческая рука не в состоянии уже ничем помочь.
— Имеете в виду усердную молитву? — подсказал он с энтузиазмом.
Я посмотрел на него тяжелым взглядом.
— Имею в виду личинок плотоядных мух, — пояснил я. — Помещённые в рану, они пожрут лишь больную ткань, оставляя здоровое тело невредимым. Известно, что уже лекари римских легионов применяли этот метод.
— Римляне были врагами Господа нашего!
— А это тут причём? — я пожал плечами. — У врагов также можно учиться. Иль вы не пользуетесь баней? Ведь они придуманы именно римлянами.
— Я не слышал о столь мерзкой процедуре, — надулся лекарь.
Смею думать, он имел в виду личинок мух, а не бани, хотя состояние его одеяния, а также чистота рук и волос указывали на то, что он не слишком часто пользуется благами стирки, а также ванны.
— Значит не только услышите, но и попробуете, — сказал я. — Ну-ка, принимайтесь за работу! Только живо, ибо этот человек не может ждать!
Он посмотрел на меня безумным взглядом, что-то забормотал под нос и выбежал из комнаты. Я присмотрелся к Захарию, который лежал на лежанке, казалось бы, без признаков жизни.
Я подошел, стараясь не дышать носом. У меня чувствительное обоняние, на которое никак не повлияли повседневные труды и тяжкие инквизиторские обязанности. Казалось бы, мой нос привыкнет к смраду нечистот, вони немытых тел, зловонию гниющих ран, запаху крови и блевотины. Ничего подобного: не привык.
Я приложил ладонь к груди Клингбайла и ощутил, как бьётся его сердце. Пусть слабо, но бьётся. Человеку, который меня нанял, повезло, что он не видел своего сына в эту минуту. Мало того, что у Захария одна щека почти сгнила, а вторая была изуродована старыми шрамами, так ещё и всё тело было таким исхудавшим, что, казалось, суставы проткнут пергаментную, размягшую от сырости и сморщенную кожу.
— Безносая, — сказал я, конечно, скорее себе, чем ему. — Выглядишь как Безносая, сын мой.
И тогда, можете верить или нет, веки человека, который производил впечатление трупа, поднялись. Точнее, поднялось правое, незаплывшее опухолью.
— Безносый, — пробормотал он невнятно. — Раз так, то Безносый.
И сразу после этого его глаза вновь закрылись.
— Вот тебе и поговорили, Безносый, — пробормотал я, но меня поразило, что в том состоянии, в каком был, он пришёл в себя, пусть на столь краткий миг.
Купец ждал меня в своём доме, но я пошел туда лишь в сумерках, чтобы не привлекать особого внимания. Я не заметил, чтобы за мной следили, хотя, конечно, нельзя было исключить, что кто-то из людей Гриффо наблюдал за входящими в дом Клингбайла и выходящими из него. Однако и прятаться я не намеревался, поскольку разговор с отцом жертвы колдовства был совершенно естественной частью расследования.
— Признаюсь откровенно, господин Клингбайл, я не понимаю. Мало того, я склонен сказать: ничего не понимаю.
— Чего же это?
— Гриффо ненавидит вашего сына. Однако же, он не возражал против осуждения его к тюремному заключению, вместо того, чтобы требовать смертной казни.
— Не знаю, что хуже, — прервал меня купец.
— Хорошо. Скажем, горячая ненависть сменилась в его сердце холодной жаждой изощрённой мести. Он желал видеть врага не на виселице, а гниющим в подземелье. Страдающего не два патера [16], а целые года. Но как вы объясните то, что он забил насмерть стражника, ранившего вашего сына? Что за свой счёт доставил известного лекаря из Равенсбурга?
— Хотел вам угодить, — хмыкнул Клингбайл.
— Нет. — Я покрутил головой. — Когда узнал, что ваш сын был избит, он на самом деле был взбешён. Впрочем, формулировка «был взбешён» слишком мягкая. Он забил стражника. Абсолютно намеренно забил палкой как бешеного пса.
— Если хотите вызвать у меня жалость, не на того напали, — буркнул он.
— Не собираюсь вызывать в вас жалость. — Я пожал плечами. — Представляю вам факты.
— Продолжайте.
— Я узнал и о другом. Захарию давали больше еды, чем другим узникам. Кроме того, ежемесячно в камеру приходил лекарь. Смею думать, кто-то хотел, чтобы ваш сын страдал, но, в то же время, кто-то очень не хотел, чтобы ваш сын умер. И у меня ощущение, что это тот же самый «кто-то».
— Цель? — коротко спросил он.
— Именно, — сказал я. — Вот в чём вопрос! Что-то мне говорит, что тут нечто большее, чем простое желание наблюдать за униженным и страдающим врагом. В конце концов, он должен был считаться с тем, что вам удастся выхлопотать помилование сыну. Вы ведь писали в имперскую канцелярию, а все мы знаем, что у Пресветлого Властителя большое сердце.
Пресветлый Властитель как раз имел мало общего с помилованиями, поскольку все зависело от его министров и секретарей, представляющих документы на подпись. Тем не менее, однако, слышали о показательных проявлениях милосердия императора. Пару лет назад он даже повелел выпустить всех заключённых, осужденных за мелкие преступления. Подобный акт милосердия не коснулся бы, правда, Захария, но означал одно: Гриффо Фрагенштайн не мог быть уверен, не попадёт ли вдруг в Регенвалде письмо с имперской печатью, повелевающее освободить узника. И тогда противление императорской воле было бы невозможным. Разве что дерзкий бунтовщик захотел бы поменяться с Захарием местами и разместиться в камере нижней башни.
— Люди глупы, господин Маддердин. Не оценивайте всех по себе. Не думайте, что они руководствуются рассудком и заглядывают вперёд…
Эти слова поразительно напоминали предостережение, которое я получил перед выездом от Генриха Поммела. И, наверное, в них было немало истины. Только вот, у меня была возможность узнать Гриффо Фрагенштайна. Он был богатым купцом, известным совершением удачных и выгодных сделок. Такие люди не зарабатывают состояние, не заглядывая в будущее и не анализируя операции конкурентов. Я сказал об этом Клингбайлу.
— Трудно с вами не согласиться, господин Маддердин. Однако, я по—прежнему не понимаю, куда вы клоните.
— Гриффо нужен живой Захарий. Измученный, униженный, мало того, даже не в своём уме, но всё-таки живой. Зачем?
— Вы мне ответьте, — буркнул он раздражённо. — В конце концов, я за это плачу.
Я покачал головой.
— «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» [17], — ответил я словами Писания, имея в виду то, что когда узнаю правду, сын Клингбайла сможет насладиться свободой. Купец понял мои слова.
