Медный страж - Прозоров Александр Дмитриевич (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
– Боярин, боярин, тебя дружинники кличут, что намедни в дозор с тобой ходили. При мечах явились…
– А как еще они в походе явиться могут? – Ведун положил курятину на хлеб, выпил вино и, чуть привстав, поклонился князю: – Дозволь отлучиться ненадолго? Сказывают, надобность во мне появилась.
– Смотри, – притворно погрозил ему пальцем муромский правитель. – Мне на службу не пошел. Коли кому другому согласишься пособлять – обижусь.
А может, и не притворно, может, вполне серьезно предупреждал. Олег согласно кивнул и начал пробираться к выходу.
На холодном ветру его поджидал рыжебородый дружинник и один из его товарищей. Утерев рукавицей усы, бородач кашлянул, чуть поклонился:
– Здрав будь, боярин. Мы тут с сотоварищи с дуваном посидели. Так мы порешили серебро, у юрков мертвых взятое, раненым отдать да женке Повислава отвезть. Им с добром возиться несподручно. Посему из прочей добычи тебе, как старшему, две доли отвели. По раскладу конь и снаряжение воинское причитается. Вот…
Дружинник кивнул товарищу, и тот подвел ближе лошадь, которую держал в поводу.
Вот он, один из главных поводов к большинству войн: добыча! Чтобы купить доброго коня, крестьянину здешнему года два работать надобно, а то и все три. Клинок добротный раза в три дороже обойдется. Еще упряжь, набор поясной, броня, пусть и простенькая, стеганая, лук роговой… За все вместе – целую жизнь копить понадобится. А тут: минутная стычка – и ты стал богачом. И хотя все знают, что в походах случаются потери, что из десятка зачастую один, а то и двое в чужой земле лежать остаются, что иногда рати поражение терпят и можно самому в чужой полон попасть – но каждый надеется, что погибнет другой, а разбогатеет – именно он; что проигрывают сражения без него – а он обязательно окажется в числе победителей. Потому-то, что ни поколение, приходят в княжеские дружины добровольцы из ремесленных слобод, бросают пашни крестьянские дети и продаются в холопы, потому с готовностью платят кровью за свои поместья бояре, по первому княжескому призыву поднимаясь в седло. Добыча! Несколько месяцев риска – и мошна набита серебром и златом, в хозяйстве трудятся послушные невольники, в опочивальне дожидаются ласковые девственницы… Разве устоит перед таким соблазном хоть один мужчина, способный носить оружие?
«Вот почему все так обрадовались, когда князь решил на торкский город идти! – внезапно вспомнил ведун. – В чистом поле, в кровавой сече, кроме славы и ран, ничего не получишь. Лошади, доспехи, обоз – это копейки. Вот город – цель достойная. За высокими стенами твердыни всегда можно взять настоящую добычу».
Рыжебородый опять кашлянул, и Олег спохватился, взял у дружинника поводья скакуна:
– Благодарю за уважение, други. Спорить не стану, раненым серебро важнее. Правильно решили.
– Уж не обессудь, что на дуван не звали, боярин, – обрадовался рыжебородый. – Нам в шатер княжеский так просто не заглянуть.
– Ничего, – отмахнулся ведун. – Знаю, вы люди честные. Иных в дружине муромской не бывает.
Воины, опустив головы, коротко переглянулись, и Олег понял, что его в чем-то все-таки обманули. То ли утаили часть добычи, то ли всучили то, чего прочим негодным показалось. Однако затевать свару из-за рухляди ему не хотелось. Тем более, шел он в поход не за добычей, а за местью. И все-таки…
– Вы крещеные? – неожиданно спросил ведун.
– Да, – кивнул рыжебородый.
– Князь Гавриил иных в дружину более не берет, – добавил второй.
– Это здорово. – Середин неторопливо размотал тряпицу на левом запястье, продемонстрировал серебряный крестик, после чего зачерпнул снега, сжал в кулаке и вогнал сверху крест:
– Во имя Отца, и Сына и Святого Духа. В святых землях, на христовых тропах стоят горы Сиенские. Подножие их от жары течет, вершины их от холода каменеют. Лежит снег на Сиенских горах. Для ветра пыль, для ратника русского снег, для стали вражеской лед толстый, лед непробиваемый. Не взять люда этого ни стреле поганой, ни мечу каленому, ни копью быстрому. Отныне, присно и вовеки веков… – С последними словами Олег поймал падающие из кулака капельки талой воды, начертал на лбах дружинников маленькие крестики. – Вот, мужики. Лоб маленько пощиплет, но это нормально. Отныне вы для оружия неуязвимы станете, коли его не христианин держит. Только сильно на заговор не полагайтесь, никогда не знаешь, с кем в бою столкнешься. Можете остальным с десятка своего сказать, я и для них защитный заговор сотворю. Ну прощайте, мужики. Будута, коня в табун отведи. Нечего ему тут делать.
Олег развернулся и, довольный собой, вошел обратно под полог княжеского шатра. Заговор дружинникам, само собой, поможет, но и совесть их погрызет изрядно, коли и вправду обманули. Тех, кто добро тебе творит, обманывать ох как тяжело. Если ты не погань какая, конечно.
Вернувшись на свое место рядом с князем, Середин понял, что главные события пира прошли мимо него. На опричном блюде осталось всего два сиротливых кусочка осетрины, прочие подносы тоже опустели, часть кувшинов откровенно лежали на боку. Пока ведун доедал свою курицу, прозвучали еще две здравицы за князя и его детей, после чего бояре и сотники начали расходиться. С воеводой, ближними товарищами и богатырями муромский правитель опрокинул еще по чаше стоячего меда – ведун волей-неволей вынужден был нарушить зарок и смешать-таки вино с медом, – после чего холопы пошли вдоль стен тушить масляные светильники.
В скупом свете очага богатыри стали укладываться вокруг княжьего полога, Середин отступил к противоположной стене, выискивая сверток со своей шкурой.
– Отвел, боярин. – В полумраке Олег скорее угадал, нежели узнал Будуту. – Добро в обозе скинул, зарок взял, что не спутают, коня табунщикам отвел. Добрый конь, ей-богу, боярин…
Холоп на миг исчез в сумраке, а когда появился вновь, во рту у него уже похрустывала какая-то косточка.
– Славхруобехрулось, – чавкнул он. – Р-рам-м… И скакун с ням-ням, тсюп-тсюп…
– Прожуй сперва, – повысил на него голос Олег, но вспомнил, что холопам никакой доли от добычи не полагается. Коли сам себя кому-то в неволю продал, то и прибыток хозяину принадлежал, а не рабу, пусть и добровольному. Разумеется, того, что холоп в сече с врага снимал или при разорении селения ухватывал, у него никто не забирал – но в дележах его никогда в расчет не принимали. Вот и страдает бедолага, чужое добро пересчитывая.
Ведун сунул руку за пазуху, нащупал подаренный князем кошель, вытянул из него несколько монет – так чтобы на них попал свет углей. Так и есть, серебро! Не балует княже верных слуг своих, не балует.
– Ты чего, боярин? – насторожившись, разом проглотил все, что было во рту, холоп.
– На вот, выпей за мое здоровье, как в Муром вернешься, – пересыпал монеты ему в ладонь Олег. – За службу, так сказать, храбрую. Только шкуру мою сперва найди. Куда сунул?
– Сей миг будет, боярин, – засуетился холоп. – По правую руку лежала… А, вот она… Вот, укладывайся, боярин. Сладких тебе снов…
Урсула
Ушибленная рука упрямо не желала набирать силу. Пальцы хотя и слушались, сжимаясь и разжимаясь на рукояти сабли, но клинок не удерживали – оружие выворачивалось из кулака, как из кома сырой глины. Волей-неволей, из участника похода Олег стал в нем простым зрителем.
Два дня подряд торки волнами накатывали на муромскую ратную колонну, без счета осыпая ее стрелами. Дружина отвечала столь же обильным смертоносным дождем и лихими наскоками кованой конницы. Потери с обеих сторон исчислялись уже сотнями, коней никто уже не торопился свежевать на мясо – убоины хватало с избытком, не сожрать.
Середин начал опасаться, что война идет на истощение табунов и закончится лишь тогда, когда люди пойдут пешком, но к полудню третьего дня впереди внезапно открылось обширное городище, размерами мало уступающее той же Рязани. Вот только стены «подкачали»: хотя земляной вал и возвышался на высоту пятиэтажного дома, поблескивая толстым ледяным панцирем на склонах, но укрепление по гребню его шло чахлое – обычный частокол.
