Готамерон. Часть I (СИ) - Цепляев Андрей Вадимович (электронную книгу бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Торопитесь, братья! Великий день… Мне сегодня разрешили стоять на коленях… — донесся из толпы ликующий возглас.
— Давай быстрее, Уотт, — закричал вдогонку Дольф, — а то без тебя начнут!
К его удивлению толстяк действительно стал набирать скорость, стрелой взмыв по ступеням к порталу храма. Кто-то из прислушников сделал ему замечание. Седовласый нисмант, проходивший рядом, и вовсе сквозь зубы прошипел, что спустит шкуру с того, кто еще раз посмеет нарушить тишину.
— Поверить не могу, — протирая глаза, шепотом вымолвил паренек. — Я после вчерашних бочек едва нагибаться могу, а этот мешок с мукой носится как снорлинг.
— Уотт никогда не жаловался на плохое здоровье, — согласился Верф.
— На аппетит тоже.
У дверей базилики им всем, тем не менее, пришлось задержаться. Прислушники толпились у сосуда со святой водой, установленного за порталом против входа и никого вперед не пускали. Поднявшись по ступеням, Верф занял место возле открытых дверей и стал ждать своей очереди. Колокол смолк. Отовсюду теперь отчетливо доносились смешки, шепот и тихие голоса, вперемешку с тщетными увещеваниями мастеров, требовавших соблюдать правило утренней тишины.
Верф в отличие от других молчал. Когда подошла его очередь, он просто окунул руки в золотой сосуд и быстро омыл ладони стоявшего рядом Дольфа. Парень поклонился, а затем сделал то же самое для него. Потом оба взяли с дубового стола по свече и проследовали в центральный неф, где уселись на скамью. Постепенно базилика наполнилась людьми. Верф точно знал, что сейчас в кеновии находятся сорок три прислушника, десять мастеров, приор и аббат. Кроме того, он насчитал с десяток мирян, очевидно прибывших еще до восхода, и столько же слуг. Значит, нисманты и впрямь к чему-то готовились. Верф не был до конца уверен, но ему почему-то казалось, что это было связано со злополучным приобщением к стезе практика.
Наконец, двери базилики затворились. Последним, стыдливо потупив взор, вошел заспанный Мартин. В дрожащей руке лысый привратник держал зажженную лампу. Омыв ладони и поклонившись самому себе, он поспешил к скамьям. Останавливаясь подле каждого из присутствующих, провинившийся приподнимал лампу, дожидаясь, пока тот зажжет от нее свечу. Прислушники и мастера не торопились, шепотом произнося молитвы. Согласно обычаю, последний проспавший или опоздавший в качестве наказания должен был обходить ряды братьев, с первыми лучами солнца даруя им священный огонь. В случае отсутствия такового этим занимался брат-будильник или помощник келаря.
Строгость и логика кеновийских обычаев всегда поражали его. Еще ни разу за пять лет при нем не была нарушена последовательность ритуальных действий. Все было рассчитано и продумано до мельчайших деталей, включая небесный свет. Для обитателей священного места каждое утро символизировало новую победу Нисмасса над богом тьмы, а вместе с ней и очищение для всего живого мира, который на научном языке было принято называть Эктоферумом. Утром любой человек мог оставить ненависть позади и начать жизнь с чистого листа, в лучах солнца принимая благодать Господа. Если же снаружи шел дождь или солнце скрывалось за тучами, мастера зажигали энергетический шар над гигантской статуей Нисмасса, чья фигура со связанными руками стояла в дальнем конце главного нефа.
— Свет Нисмасса повсюду! — эхом прокатился по нефам хриплый глас мастера Вертигуса.
Это значило, что все должны немедля встать. В тот же миг открылась дверь дубовой пристройки у основания абсиды, в пределах которой стояла статуя. Из пепельных палат на утреню вышли аббат Виман и приор Ликир. Оба нисманта были облачены в церемониальные велюровые мантии, украшенные золотыми узорами, перевязями и начищенными пуговицами. Талию каждого стягивал широкий кушак с пряжкой в форме огненного цветка. В кожаных чехлах у пояса покоились волшебные камни болы — все двенадцать штук, что было редкостью даже для королевских заклинателей. Первым к своему трону подошел Ликир. Для верховного практика он был сравнительно молод. Беловолосому отцу-наставнику едва исполнилось сорок два года. Виман был намного старше. В начале зимы верховному привелителю стукнуло пятьдесят шесть. Два верховных нисманта застыли каждый у собственного седалища, устремив взоры к нервюрному своду, а затем жестом благословили братию.
В этот миг солнце поднялось из-за вершин, наполнив ущелье зеленоватым светом. Лучи его прошли сквозь круглый витраж над входом и затопили неф базилики радужными потоками. Прислушники в унисон запели литании богу-победителю, не переставая зажигать свечи. Слова эти, силой их веры, должны были достичь Эмпиртанума, сакрального места за пределами небесной сферы, где, согласно Огненному писанию, находился Пламенный чертог Нисмасса. Свет солнца, питавший Эктоферум, изначально приходил именно оттуда и считался частью божественной сущности создателя.
Наконец, подошла его очередь. Мартин бросил на него недовольный взгляд и протянул лампу, дождавшись, пока он запалит свою свечу. Уловив тень злости в глазах лежебоки, Верф, не скрывая улыбки, запел громче. Здесь ему было хорошо. Страхи, сонливость и чувство голода улетучились. Под защитой Нисмасса, купаясь в лучах его славы, он был уверен в грядущем дне, в душе насмехаясь над богом тьмы, посылавшим ему тревоги. Чего стоят его несметные легионы мрака против пламенного копья Нисмасса, в очередной раз единственным ударом положившего конец правлению тьмы в их мире.
Подняв голову, он с благоговением стал рассматривать рифленые колонны у стен и стрельчатые витражные окна меж ними. В каждом из трех нефов базилики царило убранство и порядок, но без вычурной красы. Отсюда Верф хорошо видел и каменный алтарь. В час молитвы к нему допускались лишь самые верные слуги Нисмасса. На продолговатом резном блоке, устланном шелковыми пеленами, стояли три пылающих кубка с тоником. Приклонив колено напротив, в молитве замерли шестеро прислушников. Одним из них был Уотт. В отличие от других, толстяк стоял на коленях, что считалось знаком особой милости.
Сбоку раздался мелодичный голос, с каждым новым куплетом набиравший силу. Верф ненадолго отвлекся от молебна и с улыбкой посмотрел на товарища. Темноволосый Дольф стоял рядом и, закрыв глаза, возносил хвальбы Господу. Его звонкий, певчий голос разносился под арочным сводом подобно соловьиным трелям. Юноше было семнадцать, и вел он себя соответствующим образом. За пределами обители, Дольфа, как и любого другого южанина, считали дикарем. Акцент и поведение выдавали в нем чужака, а смуглая кожа и вспыльчивый нрав только подчеркивали это отличие. Он мог не поздороваться с братьями, пройти без поклона мимо мастера, войти в столовую в капюшоне и даже напиться. Проще говоря, вел себя не так, как пристало потомкам спокойных и миролюбивых велинкронцев. Дольфу многое прощалось благодаря его незаурядным способностям. Во искупление провинностей, он получал строгие наказания, но об изгнании его из кеновии и речи быть не могло. Детство Дольф провел на крошечном островке Гримхолд, расположенном в четырех днях плавания от Миркхолда. Его отец был простым рыбаком, которому однажды посчастливилось откопать пиратский клад в одной из бухт близ Руана. Будучи человеком предусмотрительным и находчивым, он не стал никому об этом говорить, продал дом, коптильню и уплыл на Эквитанию в местечко под названием Яблочная долина, где открыл собственное дело. К несчастью, хозяева клада тоже оказались людьми находчивыми и быстро нашли вора. Дольфу повезло, что отец к тому времени успел отправить его в путь за знаниями. Письмо о гибели незадачливого грабителя он получил уже будучи прислушником и, скорбя об участи родителя, поклялся исполнить последний его завет — стать ученым человеком.
На последнем куплете голоса смолкли. Затем Виман произнес хвалебную речь и благословил братию на добрые дела, после чего прислушники по трое стали подходить к алтарю. Там они принимали чаши с тоником из рук мастеров и делали один глоток. Верф с нетерпением ждал своей очереди. Он любил этот зеленоватый напиток, порождавший в голове диковинные видения. В Готфорде тоник стоил дорого и не пользовался популярностью среди горожан, поэтому напиток продавали только в портовых тавернах. Моряки называли его «Зов мурены». Он хорошо горел, но не обжигал губы, а в больших количествах облегчал даже самую нестерпимую боль.
