Год змея - Лехчина Яна "Вересковая" (бесплатные серии книг .txt) 📗
Как же было бы славно уехать. И жить-жить-жить — юлить и восхищать, разгадывать тайны мира и встречать удивительных людей. Видеть великие города и крохотные села, переплывать моря и переходить степи, спать в горах и на скамьях дружинных домов. Сделать так, чтобы рабский ошейник, сейчас завернутый в одно из расшитых полотен в повозке с приданым, никогда не стиснул его шею. Но Лутый ли не ловок, Лутый ли не находчив… Он будет плясать перед княжнами и любить жизнь до седых волос — и что потом? Кто, если не он, расскажет людям о драконе?
Долго ли еще Сармату-змею сидеть в своей горе?
— Батенька. — Лутый подался вперед и грустно улыбнулся. — Батенька, неси-ка ты мне тот латунный ошейник, что лежит в нашей повозке. И помоги мне его застегнуть — да так, чтобы его смог снять лишь умелый кузнец. А ключ выброси в реку.
Оркки Лис отшатнулся, будто его ударили. Несколько мгновений пусто и испуганно смотрел, будто не верил, а потом лицо его исказилось.
— Сосунок, — шикнул он. — Дурья твоя голова, что же ты делаешь? Зачем себя хоронишь?
— Батенька, — миролюбиво, но вместе с этим и строго сказал Лутый. — Не нужно.
— Не нужно? — Оркки взвился на ноги. — Чего тебе, дурню, не нужно? Жизни? Свободы?
От отчаяния и закипевшего в груди гнева он сплюнул и, ударив ногой оземь, взбил комочки почвы. Стиснул руки в кулаках так, что на коже остались следы от ногтей.
— Думаешь, что лучше других? Умнее, изворотливее? Не поможет тебе ничего, мальчишка, ничто тебя не спасет. Дракон зазря пожжет тебя, как и сотни людей до.
— Пожжет, значит, так мне на роду написано, — пожал плечами Лутый, не вставая с пня. — Второй раз умирать не придется.
Оркки Лис посмотрел на него диким взглядом.
— Недоумок ты, — рыкнул он. — Еще молоко на губах не обсохло, а все туда же.
Лутый чувствовал, что Оркки, даром что смолчал при черногородском князе, с трудом отпустит его в Матерь-гору. Это ведь он когда-то нашел его, сироту с выхлестанным глазом, который только и умел, что воровать, обманывать и бродить по горным деревням. Но да что о прошлом…
— Батенька, — тихо протянул Лутый. — Не сердись на меня. Пусть отсохнет мой язык, если солгу сейчас, но я люблю тебя, и я благодарен тебе за все, что ты сделал.
Оркки по-песьи затряс головой.
— Никому ты не благодарен, — он сглотнул ком в горле и выпустил воздух через ноздри, — и ничего ты не понимаешь, мальчик, ничего.
Лутый наконец поднялся с места и, не слушая больше никаких слов, обхватил Оркки жилистыми руками. А потом захлопал ладонью по его подрагивающей от рыданий спине.
Пальцы Совьон расплетали ее негустые волосы. Ветер лизал стены шелкового шатра — говорили, будто бы он был ма-ла-хи-то-вым, в цвет минерала, которого много в чертогах ее жениха.
— Я была бы рада помочь тебе бежать, певунья камня, — сухо произнесла Совьон, вынимая из ее кос узкие ленты, — но не могу.
Рацлава, сидевшая на маленьком сундучке, даже не вздохнула.
— Я знаю. — Куда ей бежать, одинокой и слепой? — И поэтому завтра меня отдадут Сармату.
— Отдадут. — В ее волосах шелестел резной гребень, пахнущий черногородским лесом. Ой, Черногород, северные фьорды и студеная вода, старая мельница, на которую ее привозил Ингар, и отары тонкорунных овец…
Совьон неспешно перебирала пряди Рацлавы, будто струны на домре. Снаружи текла ночь и шелково шептали травы. С тех пор как убили Хавтору, некому стало помогать драконьей невесте с одеждой, — Рацлава, расправляя лоскутки на ладонях, спросила:
— Ты соберешь меня утром?
— Соберу, — коротко отозвалась Совьон, не выпуская ее волос. И хотя воительница ничем не выдавала себя, Рацлава понимала, что ее грызла тоска.
— Зря ты привязалась ко мне.
Совьон выдохнула, отнимая пальцы от ее головы. Затем растянула свой пояс и села рядом с сундучком, скрестив разутые ноги. Взглянула на драконью невесту: до чего же та была белая, податливая и спокойная, будто ничто ее не трогало. Рацлава боялась, но этот страх затаился где-то в ее мягком теле, свернулся за молочными глазами, — лучше бы ты пыталась бежать, лучше бы дерзила, рыдала и царапалась.
— Зря, — согласилась Совьон. — Странно защищать тебя, а потом отдавать дракону.
Рацлава тихонечко закачалась на сундуке — вправо-влево, влево-вправо, будто связка бус. Она словно впадала в дурманный сон.
— В Матерь-горе нет ни гроз, ни запахов земли и ягод. Мне будет не из чего ткать. Пожалуйста, расскажи мне что-нибудь, и я спряду песню хотя бы из воспоминаний.
Совьон откинулась назад и оперлась о локти, принявшись рассматривать узоры на ткани шатра.
— И о чем ты хочешь услышать?
— О тебе, — отозвалась Рацлава, прикрыв глаза. — О том, кто ты и откуда, — прошу, Совьон, завтра не станет никого, перед кем я бы смогла развенчать твои тайны.
Совьон, тряхнув головой, задумчиво обвела пальцами контур рта — тот был разбит и зажил лишь недавно. Ну что же, спрашивай, драконья невеста.
— Сколько тебе лет?
Воительница ответила, что тридцать четыре, и Рацлава, перестав раскачиваться, пусто глянула в ее сторону.
— Это немного, — заметила она. — И мне говорили, что ты красива, хотя и чересчур крепка. Почему ты не выйдешь замуж? Неужели не нашлось человека, который бы любил тебя настолько, что разрешил бы носить боевой щит?
Та хмыкнула и невесело улыбнулась, сев прямо, — Рацлава почувствовала усмешку в ее грудном голосе.
— Может, и нашлось бы. Раз ты хочешь историю, так слушай, драконья невеста: жила на севере вёльха, и звали ее Кейриик Хайре. Она была старшей из двенадцати ведьм одного древнего клана — Княжьи горы не знали никого сильнее нее. Наша судьба не хуже дорог — когда-то ты стоишь на перепутье, но, выбрав тропу, должен пройти ее до конца. Кейриик Хайре предсказала мне, что если я выйду замуж, то не пройдет и года, как стану вдовой. И что родится у меня сын, и будет он черен, будто ворон, и тонок, словно хлыст. Он станет великим чародеем — самым могущественным из всех, и ему не исполнится и двадцати, когда он превзойдет Кейриик Хайре. Он принесет миру столько горя, сколько не сумели принести Сармат-дракон и его каменный брат. Матери выплачут глаза по своим детям, погибшим в бесчисленных битвах, а крепости лопнут и зарастут мхом. Зимы в Княжьих горах станут долгими и лютыми, и в наши деревни придут опустошение и голод.
Совьон поднялась на ноги с различимым шорохом, и ее распущенные волосы мазнули Рацлаву по коленям. Зябко пошевелив босыми пальцами, она подошла к выходу из шатра — отдернула полог и глотнула теплый ночной воздух. Рацлава перебросила через плечо часть волос и начала рассеянно плести косу.
— А та ведьма хотела, чтобы ты вышла замуж?
— Нет, — просто сказала Совьон и обернулась. — Она хотела, чтобы я осталась с ней.
— Тогда она могла солгать.
— Могла. — Воительница равнодушно качнула плечом, словно думала об этом уже много лет. — Но с судьбой не стоит играть, драконья невеста. Особенно если замешано так много чужих жизней.
Рацлаве показалось, что под ступнями Совьон, возвращавшейся к ее сундучку, хрустели мерзлые травы; что в шатре пахло колдовскими снадобьями, металлом и горящей степью. Совьон вновь села рядом и продолжила рассказ.
Она говорила и говорила — о девушке, выросшей из младенца, которого вёльха нашла в заснеженном лесу, о северных скалах и чащах. Говорила об оберегах и заклятой крови, о русалках и оборотнях. И о том, как та девушка, длинноволосая, с широкими плечами, ушла из родной хижины, чтобы взять в руки меч и щит, и больше не вернулась. Голос ранил и убаюкивал — Рацлава сползла с сундучка, едва не зацепившись за него тонким ночным платьем, и спустя время беспокойно заснула на плече Совьон. Воительница долго смотрела на нее, белую и полную, совершенно беззащитную во сне; глядела, как лежала костяная свирель на ее мерно вздымающейся груди, — ты ведь тоже когда-то предала того, кто учил тебя, самозваная певунья камня?..