Слепой боец - Горишняя Юлия (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .TXT) 📗
— Конечно, тебе дела нет, — сказал отвечавшему Дегбор Крушина, из Кормайсовых людей. — Бревну безголовому тоже ни до чего нету дела.
И Сколтен, видя все это, сказал:
— Сдается мне, Белей, из нашего с тобой разговора все-таки вышло что-то; и я бы не сказал, что хорошее.
Сказал он это потому, что тот из его людей, которому довелось выслушать от Крушины такие поносные слова, как видно, сильно обозлился; в руках у него (а точней, за спиной) как раз был большой мешок с кусками копченого мяса, и вот этим мешком он ударил Дегбора по плечу, говоря: «Уйди с дороги!» До того чтоб обнажилось оружие, там все-таки дело дойти не успело, поскольку даже такой капитан, как Кормайс, вмешивается в подобном случае; а уж тем более теперь, когда Кормайсу не хотелось, чтобы его убрали в сторону от дела на Моне. Однако же и свой собственный нрав он не мог спрятать в карман и сказал Сколтену, когда тот тоже появился на «Жителе фьордов»:
— Я одного не понимаю: если Дом Всадников так хорош, чтобы управляться со всем и чуть ли не начальствовать, почему тогда он на собственных кораблях плодит грубиянов и портачей, погоды путающих?
Сколтен мог бы сказать: мол, насчет грубиянов кто бы рот раскрывал; но он этого не сказал; а отвечал только, что портачей таких он на своих кораблях пока не видит.
— А кто тогда, — сказал Кормайс, — позавчера к нам ворчать приходил? Ворчать — это он умеет; да и вы тоже оба-двое — зачем тащить, зачем тащить… Тебе б понравилось, если бы я ее на Кажвеле оставил!
— Можно подумать, — сказал на это Сколтен, — эта килитта на свете последняя, если на тебя, Кормайс, поглядеть. Но уж коли она, — добавил, — не на Кажвеле, и тебе теперь приходится тревожиться о своих людях, вряд ли мы тебе пригодимся; иди расспрашивай других!
Вот такие были люди эти Сколтисы. Они таки действительно многих набрались южных замашек. А с другой стороны, в доме у Кормайсов с обыкновением тогдашних пиратов-йертан на всякую добычу смотреть так, точно она последняя в мире и ради нее можно — и нужно — горы свернуть, и впрямь перебирали. Говорено уж — жадный они народ, и ястреб — самое правильное имя для них.
— Не по-доброму нас тут встречают, — сказал Кормайс, — и провожают не лучше.
И пошел прямо через корабль. На «Жителе фьордов» многие перестали работать и стояли вокруг — смотрели; и сейчас эти люди сразу оказались у него на пути.
— Что же, — сказал Кормайс, — мне через твои корабли и пройти нельзя? Или я должен прыгать в воду и плыть вокруг них, как выдра?
Команды все были еще на кораблях — ожидали. В этих краях утренний прилив сильнее вечернего; и на Сиквэ в утренний прилив не было плоского сухого места, чтоб высадиться. Добраться до «змеи» Дьялверов, что стояла рядом, и вправду можно было, только пройдя два эти корабля — или вернувшись назад и взявши лодку. Но все же, хотя никто и не ожидал от Кормайса Баклана, что он скажет, как вежливый человек: «Попробую-ка я через твои борта до „Черной Головы" добраться, если ты позволишь, конечно», — все же неужели не мог он хоть раз всех удивить!
— Да иди, кто тебе мешает! — сказал Сколтен.
И поскольку он так сказал, мешать не стали, конечно.
Это все еще была не ругань. Ругань была впереди.
Она приплыла вместе с «Норкой».
Во-первых, Йолмер твердил, что добра, мол, из этого похода не будет, потому что нынешний шторм, мол, — недоброе знамение. Во-вторых, он твердил, что «Черная Голова» вчера пыталась потопить его корабль намеренно и что это, мол, злоумышление и козни. Причем, оказавшись на Сиквэ, он тут же отправился не куда-нибудь, а к Сколтену — жаловаться.
— А если кое-кто, — грозно добавил он, — желает своих родичей прикрывать… хотя какие они тебе, Сколтен, родичи, это Нун Гордой они родичи, а не тебе. И то сказать — нашла за кого замуж выйти!
Ну вот что тут можно было сделать? Только руками развести. Сколтен и развел.
— А если Олви (так звали кормщика на «змее» у Дьялвера) даст клятву, что не пытался тебя потопить, — полную клятву, как на суде, с шестью соклятвенниками? — спросил он.
— С шестью? — сказал Йолмер. — Э-хм. А когда?
— Как домой вернемся, тогда уж. Где же он здесь шесть родичей возьмет. Конечно, если ты думаешь, что неполной клятвы достаточно…
— Ну уж нет! — возмутился Йолмер.
И его понесло повсюду хвастаться тем, что его пытались потопить, тем, что виновник будет давать клятву в том, что не пытался это сделать, и тем, что в нынешнем походе их ждет несчастье. За последнее предсказание с ним в двух местах начинали ругаться так, как никогда этого не делали с прежним Йолмером, на которого, бывало когда-то, не оглядывались даже, что бы он ни говорил. Он был счастлив.
Кормайс за это время спросил у новоприбывших тоже, не видел ли кто его килитту.
Потом он спросил это на «Остроглазой» и у Сколтиса.
Сколтису он заметил так:
— Я хочу знать вот что, Сколтис Камень-на-Плече, сын Сколтиса Широкого Пира, сына Сколтиса Серебряного. Сколько времени мы будем ждать их?
— Во всяком случае, не меньше, чем «Зеленовласую», — сказал Сколтис.
«Зеленовласая», как уж сказано, пришла к вечеру; и там тоже не видели этот корабль. Никто не видел его после того, как вчера вечером, следуя за «Конем, приносящим золото», отвернули прочь от берега.
Его вообще больше никто никогда не видал.
Неизвестно, выбрасывало ли на берег после той ночи какие-нибудь обломки или тела. Корабль не выбрасывало. Некоторые говорят еще, что дело не в зубах кайянского побережья; а просто килитта опрокинулась и пошла ко дну, поскольку стала неустойчивой на волне не под своим парусом.
У Кормайсов на этом корабле было две дюжины человек; за главного на нем шел Бор, сын Кормиса.
В Доме Ястреба много побочных сыновей; не говорится, чтобы в Оленьей округе считали большой потерей то, что стало одним меньше.
На следующий день в начале полуденного часа с острова Сиквэ, вновь разделенного приливом надвое, ушло пятнадцать кораблей, из которых у Гэвина были Метки четырнадцати.
ПОВЕСТЬ ОБ ОСТРОВЕ КАЙЯНА
Перед тем как отправляться, Рият для очистки совести зашла в свою дозорную комнату, на свою каторгу — как называла ее порою в сердцах. Со всех сторон на нее глядели окна. Круглые окна шли в три ряда по стенам, все стены были из окон, и в каждом плескалось море. По кругам стекол разбегалась тоненькая сеть пеленгов. И оттого казалось, что море, точно преступник, бьется о тюремную решетку. Но это казалось только иногда. Рият хорошо знала, что на самом деле до этого моря дни пути, что изображение пробежало эти дни пути по стеклянным ниткам, протянувшимся сюда от Глаз (и Глаза, и нити спрятаны тщательнее, чей клад у скряги), и знала, что здесь, у себя в доме, она в безопасности, — но порою ей казалось, что это не она поймала море в сеть, — а наоборот, волны, будто голодные звери, рвутся к ней восьмидесятишестикратно со всех сторон, лезут на зарешеченные окна ее дома, ярятся, расшатывают их, грызут — и проломят в конце концов.
Чтоб не сидеть в этом подземье от рассвета до заката, всякий выкручивается как придется. Рият, например, при помощи своего бронзового зеркальца; а то еще, бывает, заведут себе помощника — или ученика, или нескольких, — и сидит бедняга, а точнее ходит, оглядывая стену за стеной, вот как она сейчас, и вызывает самого колдуна (или колдунью) лишь тогда, когда и вправду объявится в одном из окон опасный корабль.
При воспоминании о том, сколько дней провела она сама вот в такой комнате у Взирающей-на-Границы Кейн, Рият до сих пор становилось тошно. Ее наставница была стервой. Чтобы вспоминать о ней с благодарностью, Рият, вероятно, требовалось прожить на свете еще двадцать лет.
А может быть, и этого времени не хватит. Ведь достойная Кейн по-прежнему была жива и здорова, и по-прежнему занимала место Взирающей-на-Границы в Доготре, и по-прежнему выглядела на тридцать шесть. Во всяком случае, так говорили известия, приходившие к Рият из родного города.
