Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна - Фортунская Светлана (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .txt) 📗

– Хищников не будет, – усмехнулась Лада и поводила пальчиком из стороны в сторону перед самым Домовушкиным носом. – И крупных тварей тоже не будет. Это я тебе могу обещать со всей ответственностью.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ,

мартовская

Ворон отправился в ванную восстанавливать свой хвост. На некоторое время я был оставлен в покое.

И я отправился в кабинет.

Настроение у меня было странное.

И то, что я очертя голову ринулся в драку (обычно это мне несвойственно); и то, что приятному обществу я предпочел уединение; более того, я ощущал в душе некое волнение, томление, что ли; все это заставило меня забеспокоиться. Может быть, я заболел?

Я сел на подоконник. Не на стул, где мягко. Не на стол, где дожидалась изучения очередная книга в стиле фэнтези: «Волшебник Земноморья» Урсулы ле Гуин, вышедшая в издательстве «Северо-Запад». Книга, не обещавшая ничего в смысле нахождения перехода между Здесь и Там, зато обещавшая многое в смысле наслаждения хорошей литературой. Я пролистал ее между обедом и ужином и предвкушал удовольствие.

Но не читать хотелось мне сейчас.

Собственно, я сам не знал, чего мне хотелось.

Я сидел на подоконнике.

Я смотрел в мутное стекло на заснеженный двор.

Я вздыхал, сам не зная о чем.

Томление в моих кишках продолжалось. Я даже испугался: а ну как я съел что-нибудь несвежее?

Однако этот испуг не имел под собой никаких оснований. В последние дни я не разнообразил свой стол, а питался исключительно тем, что готовил Домовушка. Домовушкиной же стряпней отравиться невозможно.

Следовательно, причиной моего болезненно-томного состояния было нечто иное. Только вот что именно?

Некоторое время я мучительно соображал. Мучительно – потому что, в отличие от обычного моего состояния, в тот вечер мыслительные усилия давались мне чрезвычайно тяжело.

Потом я бросил соображать.

Я предался бездумному созерцанию двора.

Погода не располагала к прогулкам. Как я уже отметил, на земле лежал мокрый снег, кое-где перемежаясь лужами или жидкой грязью. Небо было плотно затянуто тучами, фонари не горели, и лишь пятна света из множества горящих окон освещали двор. А потом и окна погасли – наступило время затемнения, когда в целях экономии энергоресурсов в нашем районе отключали электричество. Ненадолго – всего лишь на час.

Однако, несмотря на все неблагоприятные для прогулки условия, жизнь во дворе била ключом.

Людей, конечно, почти не было. Редкие прохожие припозднившиеся с возвращением с работы, пробегали через двор торопливо и не глядя по сторонам.

Собаки (разумеется, я имею в виду уличных, а не домашних, сидевших смирно по квартирам) тоже уже улеглись спать вдоль сухой полосы земли – в том месте, где под землей проходит теплоцентраль.

Но вот кошки – кошек я видел множество.

Кошки метались от одного подвала к другому. Кошки гонялись друг за другом. Кое-где вспыхивали короткие потасовки, которым предшествовало злобное шипение и осыпание друг друга ругательствами. Самих ругательств я, конечно, не слышал, но позы соперников были достаточно красноречивы, а сообразительный кот о содержании бурного диалога мог догадаться по одним только взмахам хвоста.

Я наблюдал за этими представителями кошачьего племени и завидовал им отчаянно. Ведь я изгой, для кошачьего племени я ненормальный, извращенец, меня презирают и – что унизительней и больнее! – меня жалеют, и за все это я должен благодарить драную блохастую кошку-бродяжку. (Чтоб ей больше в жизни не попробовать молока!) О, если бы я только мог вот так, как они, носиться по заснеженному и грязному двору, погружаться в кипящую страстями жизнь, очертя голову кидаться в драку и побеждать, и даже быть побежденным; петь серенады возлюбленным кошкам и невозлюбленным, но случайно встреченным, просто пробегавшим мимо, и мчаться за красавицей, задравши хвост и изнемогая от желания…

Здесь бы надо поставить целую строчку многоточий, потому что на некоторое время я отрешился от суеты и предался потоку сладостных чувств и неутоленных (и неутолимых) желаний.

Из этого состояния я был выведен грубым обращением Лады.

– Кот, да что с тобой?! – орала Лада, держа меня за шкирку и встряхивая в воздухе. – Очнись!

– Что случилось? – недовольно спросил я. – Отпусти меня, пожалуйста.

– Как ты нас напугал! – вздохнула Лада с облегчением и опустила меня на мягкое сиденье стула.

Я огляделся. Вокруг меня столпились домочадцы: Домовушка с ножиком и полуочищенной картофелиной в мохнатых мокрых лапках, меланхолически глядящий на меня Пес, Петух, испуганно косившийся круглым глупым глазом, а на его голове Паук, чувства которого нельзя прочитать по его всегда невозмутимому внешнему виду; даже Жаб прискакал из кухни и теперь пялился на меня с любопытством. Ворона не было – он принимал ванну, это я понял по шуму льющейся из крана воды.

– Так что же все-таки стряслось? – спросил я уже не недовольно, а скорее испуганно, и голос мой дрогнул.

– Ты орал, как будто тебя режут, – сообщил нахальный Жаб. – Такие вопли!..

– Да нет, – возразил ему Паук, – было такое впечатление, что плачет ребенок. Испуганный, страдающий ребенок.

– Ты заболел? – деловито осведомилась Лада, трогая мой нос, как если бы я был собакой, и лоб, как будто я был человек.

– Ой! – махнул лапкой с ножом Домовушка. – Вздумают же!.. Любомудры!.. Март на дворе, вот у котейка и проснулось… Коты – они в марте завсегда так. На крышу ему надобно, к кошкам.

– Нет! – вздрогнул я. – Никаких крыш! И никаких кошек!

Лада подхватила меня на руки и нежно почесала под подбородком. И засмеялась своим воркующим серебристым смехом.

– Ой, Кот, ну ты меня и напугал!.. Я совсем забыла, что уже наступил март. Если хочешь погулять – иди, конечно! Только возвращайся домой до одиннадцати ладно?

– Не хочу! – сказал я и высвободился из ее объятий. Одно дело – помечтать и совсем другое – оказаться нос к носу со всеми этими невоспитанными котами и грязными кошками. Которые к тому же ко мне плохо относятся.

– Не желаю я никуда идти. И оставьте меня в покое.

– Ну хорошо. Только не вой так больше, – согласилась Лада. – А если будет невмоготу, тогда, пожалуйста, шепотом.

Шепотом! Скажет тоже! И не выл я вовсе, а, как я догадался, пел песню мартовских котов.

Они ушли, причем старались ступать как можно тише, словно выходили из комнаты больного, и только Жаб ехидно ухмылялся своим огромным ртом и все время оглядывался на меня.

Я же еще раз вспрыгнул на подоконник.

Жизнь во дворе по-прежнему кипела.

И томление по-прежнему переполняло меня.

Но теперь я собирался поступать осторожнее. Совсем необязательно, чтобы все окружающие догадывались о происходящем в твоей душе, не правда ли?

И впервые в жизни я взял в лапы ручку – хоть у нас была пишущая машинка, я все же выбрал этот древний предмет, предназначенный для писания, – итак, я взял в лапы ручку, положил перед собой чистый лист бумаги и начертал первую строчку своего первого стихотворения: «Март, а в марте безумны кошки, сходят с ума от любви и страсти…»

К сожалению, я не могу привести здесь и сейчас это стихотворение полностью. Я его забыл. А черновик был уничтожен вернувшимся после купания с уже восстановленным хвостом Вороном. Ворон пребывал в наисварливейшем настроении, он еще не простил мне выдранных из его хвоста перьев, и я не стал обострять отношения.

Ворон же заявил:

– Стихоплетство для серьезного научного работника непозволительно! Тем более в переломный период!

Я, конечно, не мог не полюбопытствовать:

– А почему он переломный?

– Потому что! – каркнул Ворон, не желая, видимо, отвечать. Но потом сменил гнев на милость:

– Видишь ли, наша Лада наконец повзрослела. У нее наконец появилось чувство ответственности как за свои действия, так и за вверенных ее попечению особ. Она желает ускорить наше возвращение в Там. И занять подобающее ей место в обществе. Поэтому мы должны всемерно форсировать наши усилия по отысканию обратного пути. Стихи же, – (я не могу передать то количество презрения, которое Ворон вложил в слово «стихи», моя палитра бледна и беспомощна!) – стихи же нарушают в мозгу некоторые коммуникативные каналы…