Страсти по Фоме. Книга 1 (СИ) - Осипов Сергей (читать книги онлайн без .txt, .fb2) 📗

— Появилась, образина! — обреченно вздыхал Фома.

— Lookatyourself! — отвечала она, как правило по-английски, тем самым подтверждая, что скука и тоска пришли оттуда — развезли ее сыны Альбиона в период великой империи из своих родовых гнезд по всему миру.

Впрочем, карга, словно издеваясь над ним, продолжала уже мешая языки и понятия: гамарджоба, ген швали! Камон сава, майн тухес? Омниа тристи эними — не так ли?.. Фома бросал в нее бутылки, посреди нешумного уютного бара, и Леша придумал ему стол подальше от клиентов.

Пить с Тоской все равно что справлять собственные поминки, и Фома спешил надраться как можно раньше, чтобы не видеть могилы. Он начинал уже с обеда и Ирина со страхом ждала того момента, когда он начнется опохмеляться по утрам, как ее отец.

— У тебя же все есть! — пеняла она ему. — Работа, деньги, дом. Даже спать есть с кем, если уж ты меня не любишь!

— Да почему же не люблю? — вяло сопротивлялся Фома.

— Потому что ты пьешь! Если бы любил, не пил! Что я не чувствую?

— Те, кто любят, бросают пить?

— Может и не бросают, но пьют по-человечески.

— Это как?

— Понемногу!.. Причина, во всяком случае, должна быть веская!

— А у меня веская причина!

— Какая причина у тебя теперь? Раньше была голова, понимаю, но сейчас?

— У меня Тоска, — говорил Фома, — с большой буквы.

— Ну вот, — с печальным удовлетворением кивала Ирина, — а говоришь, что любишь. Какая может быть тоска, если любишь?

И она принималась грустить прямо при нем, но все чаще…

— Это унизительно, в конце концов! — взрывалась она. — Выпрашиваю тут!.. Какая у тебя тоска, к чертовой матери, отвечай?

— Если бы я знал, какая… Это скорее, знаешь, старуха такая… Пушта, Пустошь!

— Пустошь? Что ты несешь? Должна же быть причина!

— Наверное должна, — соглашался он, нутром ощущая всю тягомотину разговора. — Я не знаю, зачем я всем этим занимаюсь?

— Но это же типичный вопрос алкоголика! Ты спиваешься! Мой папаша тоже все время орал, что ему скучно, что он не понимает, зачем он живет! Ты тоже хочешь стать алкоголиком и решать мировые проблемы?.. Начало ты уже сделал — не ходишь на работу вторую неделю! А там тебя, между прочим, уважали и ценили!

Ирина честно пыталась понять его конец света, и Фомин чувствовал себя предателем: ему было неинтересно, скучно. Хотелось выпить. Заканчивалось почти всегда одним и тем же: он с его талантами мог бы быть директором агентства, да кем угодно, а он!..

— Ну будет у меня вместо менеджерской тоски — директорская! Тогда не только пить, я стреляться начну каждый день. Ты этого хочешь?

— Я ничего не хочу!!

Она даже пыталась торговаться: не подпускать его к себе пьяным.

— Выбирай: или тоска твоя стеганая с пьянством, или я!..

Фомин, не задумываясь, выбирал ее. Пропади она пропадом эта тоска с пьянством, говорил он, улыбаясь своей странной улыбкой, и у Ирины все плавилось.

— И как это у тебя получается? — удивлялась она. — Ведь ты пришел мертвый!

— Если любишь, смерть не страшна! — врал Фома.

Но тоска преследовала его, то что оказалось перед ним, то что называлось его жизнью, поражало его своей пошлостью и скукой. Перед ним вновь и вновь вставала, ухмыляясь, безобразная старуха, как итог, так что жить после этого казалось кощунством.

Это я?.. Это моя жизнь?.. Подсознательно он ждал совсем другого, потому так настойчиво и истово вспоминал он свою прежнюю жизнь в первое время после реанимации. Выпив же чашу воспоминаний до дна, ничего, кроме горечи, он не ощутил:

— Ну ладно, не герой, так хоть бы подлец выдающийся!

— Успокойся, большего подлеца я не видела! — утешала его Ирина.

Оба знали, что она имеет в виду: обрывок письма, обнаруженный в книжном шкафу во время генеральной. На ее вопрос, что это, он только пожал плечами, он и сам впервые видел это письмо.

«… провожу все время в Мамонтовке, на нашей даче, даже зимой. Сейчас ты не узнаешь ее — мы все перестроили, у нас теперь там двухэтажный дом. Почему именно сегодня у меня возникло желание написать тебе? Просто сегодня ты мне приснился(!) и в таком хорошем сне! Это был удивительный сон, сказочный! Такие сны случаются раз в сто лет. Рассказать, описать, передать его невозможно. Это было что-то невероятное, что-то выходящее за рамки реального и возможного. Я так давно не видела тебя, что уже потихоньку начала забывать твое лицо. И вдруг во сне увидела тебя так отчетливо, как будто ты был рядом. Я совершенно ясно видела твое лицо, твои глаза, мне даже удалось поймать твою улыбку(!), и это было потрясающе! Мы разговаривали с тобой, смеялись, кажется, обнимались, кажется, даже целовались, но не это главное и не в этом дело. Главное — это ощущение огромной радости, легкости, душевного комфорта, которое я испытала во сне (и которого так давно не испытывала наяву!..). Нам было так хорошо вместе, мне было так хорошо с тобой, я даже не могу толком объяснить тебе, что это такое было. Это было состояние, близкое к эйфорическому, состояние какого-то полета. Я была счастлива во сне(!) и хотела только одного, чтобы это никогда не кончалось. Этот сон поразил меня. Во-первых, тем ощущением счастья, которое я испытала реально, как наяву. Во-вторых, (и в этом просто что-то мистическое присутствует!) тем, что я физически тебя ощущала. Ты как будто материализовался, я даже ткань твоей рубашки почувствовала, когда к тебе прикасалась. Кстати, ты был в моей любимой черной рубашке, которой у тебя, конечно, давно уже нет, но тем не менее ты был в ней. Ты не поверишь мне, но я даже запах твой(!) чувствовала, голос твой слышала… Проснувшись, я долго удивлялась, почему тебя нет рядом, я даже подушку понюхала (не смейся — она пахла тобой!), только потом до меня наконец-то дошло, что это был всего лишь сон. Как я была разочарована, если б ты знал!»

Ирина недоверчиво смотрела на него.

— Теперь понятно, где ты пропадаешь неделями!..

Она имела в виду его загулы, но он понятия не имел ни о какой Мамонтовке, может и письмо не ему, он уже две квартиры поменял, вот вместе с чьими-то старыми газетами и прихватил… А черная рубашка? Он же ходит все время в ней!.. Действительно, Фомин испытывал к черным рубашкам необъяснимое чувство и никогда не выбрасывал, продолжая носить, хотя бы дома. В общем, Ирине все было ясно. Поняв, что она наткнулась на что-то гораздо большее ее, Ирина покрылась усталостью и безнадегой, как веселая бронза патиной. Глаза ее запорошились пеплом.

Через час она отдалась ему с такой страстью, что он пожалел, что у него нет таких писем на будущее. Шутить по этому поводу он не решился. Ирина то ли плакала от обиды, то ли рыдала от страсти и все время спрашивала, так ли она делает и как делала та, просила сделать больно. Она перестала говорить о его пьянстве, стала тиха, зато в постели полыхала, как порох. Фомин прекратил на время свои походы по кабацкой Москве не оставалось времени, ни сил, дни и ночи они проводили в постели. Вставали только поесть, и тогда шли по улицам, притягивая взгляды. Они пережили что-то вроде вакхических каникул тогда, только вдвоем: новообращенная менада Ариадна и забывающий все Дионисий. Но все проходит, порох, творимый на ревности, сгорает, оставляя черные подпалины. И они скатились на прежний уровень: его запойные походы, ее упреки.

— Ты опять! — бессильно отмечала она.

А его несло уже совсем другое течение. Он стал искать ту, что написала это письмо. Кто она?.. Несмотря на то, что он говорил Ирине, сам он не сомневался, что адресат письма он. Собственно, отсюда все его безумные метания по Москве и сейчас, и раньше, в поисках чего-то или кого-то, теперь он это понял. И он кружил на площади трех вокзалов и в Мамонтовке в безумной надежде встретиться. Он ее сразу узнает, почему-то был уверен он. Но тщетно…

Вообще-то ему было страшно, страшно по настоящему, когда он просыпался утром, и просто жутко, когда наступал вечер. Хотелось выть. Лучше пить!..