Иерусалимский покер - Уитмор Эдвард (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
Эта легенда настолько пришлась священникам по вкусу, что самому уважаемому из них отныне предоставляли дом, из которого можно было попасть в щель в фундаменте, а называли этого священника с той поры отец Зенон, в память о том целеустремленном человеке, который при загадочных обстоятельствах появился в монастыре в начале девятнадцатого века и при столь же загадочных обстоятельствах исчез двенадцать лет спустя.
Нынешний отец Зенон удостоился этой чести в 1914 году, в возрасте семидесяти девяти лет.
И мне кажется, сказал он однажды Джо, что больше всего пищи для воображения дает загадочное исчезновение этого человека. Все мы здесь в свое время открыто произнесли слова наших обетов. Поэтому мы и заняли свое место в жизни, и вот мы служим Господу и славим его, до тех пор, пока не истечет отпущенное нам земное время. Но он? Каков был его обет? Что он поклялся совершить и куда ушел? Есть ли призвания, о которых нельзя рассказать другим? А еще меня волнует возраст этого человека, ведь когда он ушел из монастыря, ему было столько же, сколько Христу, когда тот начал свой подвиг. Какой скрытый смысл здесь таится?
Отец Зенон улыбнулся своей мягкой улыбкой.
Священник вполне может счесть значимым такие совпадения. Особенно здесь, в Иерусалиме, где мы радеем о вере и свидетельствуем о Его жертве.
Понимаю, сказал Джо. Странная история, даже пугающая.
И потом, собрав воедино все, что он знал о жизни последнего из Скандербег‑Валленштейнов, а знал он много, гораздо больше, чем рассказал Каиру или кому‑нибудь еще, – даты исчезновений этого албанского фанатика‑трапписта, который покинул свой орден и ушел в Синай, чтобы подделать Библию, – собрав все воедино, Джо конфиденциальным тоном задал отцу Зенону свой вопрос.
А чем занимался брат Зенон в фундаменте все эти двенадцать лет? Об этом что‑нибудь говорят?
Он якобы проводил время в молитве, но больше ничего не известно. Не желая нарушать его уединение, никто из священников не входил к нему.
Да, конечно. А не посещал ли его кто‑нибудь помимо священников, кто‑нибудь из мирян?
Отец Зенон удивился.
Почему ты спрашиваешь?
Да без причины. Просто интересно.
Это странно, потому что к нему действительно приходили. Очень редко, но это запомнилось, может быть, именно потому, что бывало так редко. По слухам, раз в год. И еще потому, что священники удивлялись, как он общается со своим посетителем, особенно если вспомнить, что он принял обет молчания.
Может быть, им не были нужны слова. О посетителе что‑нибудь известно?
Ничего определенного. Известно только, что он был очень стар.
Араб?
Теперь отец Зенон был поражен.
Да, прошептал он.
А во что он был одет, об этом ничего не говорили?
Говорили только, что он был в линялой желтой накидке. Это важно? Это что‑нибудь значит? Ты не можешь себе представить, как нас это интересует. Если бы только мы знали больше. Если бы только я знал больше.
Отец Зенон сцепил руки и опустил глаза.
Извини меня, я забылся. Негоже разгадывать это, как ребенок – головоломку. Многого в этом мире мы не знаем, и еще больше мы не узнаем никогда, так уж повелось, это неизбежно. Никто из нас – ни ты, ни я – не в силах противиться этому закону.
И вот отец Зенон смиренно опустил глаза и смиренно отринул вопросы, искать ответ на которые, возможно, было искушением. И Джо понял, что кроме тех, к кому Хадж Гарун заглядывал во время своих ежегодных обходов Священного города – кроме безымянного башмачника у Дамасских ворот, чью жалкую каморку Хадж Гарун все никак не мог найти, кроме безымянного безумца, который, бормоча себе под нос, беспрерывно бродил туда‑сюда по ступеням храма Гроба Господня, он навещал и религиозного фанатика, гениального лингвиста, с которым говорил на арамейском – языке, последний раз звучавшем в Палестине две тысячи лет назад.
Последний из Скандербег‑Валленштейнов двенадцать лет совершенствовал свое мастерство в щели фундамента в Иерусалиме – обучался писать обеими руками, потому что иначе на дело его, ждущее в пещере Синайской, не хватит сил человеческих. Он готовился создать самую выдающуюся подделку в истории человечества.
И вот под тем самым домом на крыше, обителью иерусалимской мечты Джо, прямо здесь, в щели фундамента, лежал подлинный манускрипт, который Валленштейн доставил с Синая, завершив подделку, – легендарное творение, цель множества поисков, документ, не упоминаемый ни в одной хронике, сложный и противоречивый, воплощение бесконечности, – подлинная Синайская библия.
За его спиной тихо ворковали и засыпали один за другим голуби. Джо лежал под звездами на животе, осторожно заглядывая через край каменного мостика, который вел на его крышу. Он задержал дыхание и посмотрел вниз, на узкий внутренний двор, где горела одна‑единственная лампа. Отец Зенон стоял у гончарного круга, а перед ним, в мягком желтом свете, на земле сидела Тереза и смотрела на медленно обретающий форму кувшин.
Отец, шепнула она, оно снова приближается.
Следи за кругом, дитя мое. Следи за его вращением.
Но я боюсь. Я всегда так боюсь, когда оно приближается.
Следи за ним, дитя мое. Мы почти закончили, а потом пойдем в дом и помолимся вместе, и все будет хорошо.
Джо беззвучно перекатился на спину и стал смотреть в небо, слушая, как скрипит гончарный круг, медленно творящий глиняный кувшин, кружащийся, все кружащийся в безмолвии ночи.
Благослови нашу маленькую Терезу, подумал он, нашу маленькую измученную девочку.
Ночь, казалось бы, похожая на другие. Отец Зенон вращает круг, рядом святая Тереза, а над ними на крыше – Джо, молчаливый свидетель, и его спящие голуби, Джо, мечтающий о новых звездах над Иерусалимом.
Эта ночь неспроста, подумал он, в такой‑то тишине. Неспроста такая ночь, ночь под шепчущими небесами.
Глава 14Стерн
Ну и что, если Господь на поверку оказывается контрабандистом, который летит над пустыней на воздушном шаре в четырнадцатом году?
Сочельник, 1933 год.
Джо сидел в грязной арабской кофейне у Дамасских ворот, сгорбившись над опустевшим стаканом арабского коньяка. Хлопья снега бились в окна, в переулках стонал ветер. В тот час в кофейне кроме Джо был только один посетитель, арабский рабочий, который храпел за передним столиком, укрыв лицо газетой.
Открылась дверь, и в кофейню вошел грузный нескладный человек. Он секунду помедлил, а потом, шаркая, тяжело протопал через комнату. Джо встал и протянул ему руку.
Привет, Стерн.
Араб под газетой встрепенулся было, но тут же снова захрапел. В тишине громко тикали настенные часы. Небритый владелец заведения, перебравший гашиша и оттого пошатывающийся, принес Стерну коньяк и кофе. Поздоровавшись, они помолчали, глядя, как за окнами пляшут снежинки. Джо заговорил первым.
Снег. Совсем как в тот раз. Та же ночь и то же место, только двенадцать лет спустя. Знаешь, Стерн, тогда я говорил тебе, что хочу стать подпольным царем Иерусалимским. Мечтал только о власти. Июньской ночью в четырнадцатом году именно это мой отец мне и предсказал. Пророчество просто сорвалось с его губ. Он не знал, почему это сказал, но он это сказал и оказался прав, насколько вообще возможно. Понимаешь, о чем я, Стерн? Я бы мог, если бы очень хотел, но, наверное, я хотел недостаточно сильно. Забавная вещь пророчество. Даже если оно верное, все равно надо очень хотеть, чтобы оно сбылось.
Да.
Да. Ты только взгляни на эту бурую жижу у нас в стаканах. Они все еще заправляют ею масляные лампы, совсем как тогда. Как раз перед тем, как ты вошел, наш спотыкающийся хозяин бродил туда‑сюда и заправлял лампы своим чертовым коньяком, который, думаю, стоит дешевле керосина и работает не хуже, – готовил эту развалину к Рождеству, хотя зачем бы мусульманину готовиться к Рождеству, мне как‑то невдомек. По‑твоему зачем?
