Избранники Смерти - Зарубина Дарья (онлайн книга без TXT) 📗
Он остался стоять, тяжело дыша и низко склонив голову, пока Тадеуш не приказал ему говорить.
— Дурные вести я привез, Якуб Казимирович. — Иларий глядел исподлобья, так что черные волосы падали на глаза, закрывали лоб. Он замолчал, не зная, какие слова выбрать.
— Дурные? — Якуб понял, что от Милоша ему просто так не избавиться. Решил, что не худо будет лишний раз показать старику, как он ему доверяет. Иларий не дурак, лишнего не скажет.
— Князь Владислав Радомирович погиб во время обряда посвящения Землице наследника Черны Мирослава.
Иларий снова замолчал, позволяя князьям осмыслить услышанное.
— А княгиня? — в один голос спросили и Тадек, и Милош.
— Княгиня Агата и наследник в добром здравии, — ответил Иларий тихо.
Тадеуш понял, что случилось что-то страшное, необратимое, то, о чем он и подумать боялся. Эльжбета пострадала, она может умереть. Потому и скакал Иларий, не щадя лошадей и сил. Агата хотела, чтобы Якуб успел с сестрой проститься.
Потемнело перед глазами, показалось, что проклятый белый платок давит, как высохшая на солнце бычья кожа. Тадеуш подскочил к манусу, схватил за ворот, тряхнул:
— Эльжбета. Что с ней? Говори!
— Княгиня Чернская умерла родами позавчера поздним вечером.
Словно рухнуло небо, придавило к полу тяжелыми сырыми тучами. Ударило в грудь молоньей. Тадеуш упал на колени, обхватив голову руками, из его горла вырвался вой. Так воет раненый зверь, готовый благословить каждого, кто подарит ему гибель, избавив от невыносимой боли.
Милош, лопоча о том, что ему нужно рассказать скорбную новость дочке, выскочил за дверь.
Тадеуш ткнулся лбом в пол, сотрясаясь всем телом, словно все в нем — мышцы, кости, жилы — не желало поверить, что нет больше той, что была и светом, и смыслом его жизни.
Как только в зале не стало лишних глаз, Иларий стер с лица подобострастное выражение слуги. Он вытянул руки над головой Тадеуша и привычным уже движением переплел пальцы, заставляя магию послушно сплести между фалангами легкую сеть, которую манус и опустил на страдающего князя.
Зимой это заклятье действовало сразу, отгоняя от Тадеуша дурные сны и не позволяя самозванцу сойти с ума. Но слишком глубока оказалась рана от черной вести. Тадеуш вцепился пальцами в платок, принялся дергать, пытаясь сорвать ненавистную повязку. Он плакал, белая ткань вокруг глаз стала серой, залипла в глазницы, и он рвал ее ногтями, раня веки.
Манус вынужден был вновь переплести пальцы, отпуская на волю остатки силы.
Тадеуш почувствовал, как тяжелеют веки, как не стало силы в шее держать голову. Он опустился на пол и забылся сном.
Глава 73
Доброе манусово колдовство заставило отступить страшных призраков последних дней, оставив во сне только бескрайнее теплое поле, укрытое со всех сторон, словно ладонями, березовым светлым леском. В высокой траве белели звездочки юного крестоцвета, над ними, гудя на низкой бархатной ноте, носились шмели. Запах трав, сладкий, текучий, кружил голову. Цветы были в самой силе.
Агнешке снилось, что она — лекарка есть лекарка — бросилась собирать их, отчаянно решая, как унести до дома. Оглядевшись, она сбросила нижнюю юбку, расстелила на траве и принялась бросать на нее охапки душистых мелких цветков.
Она так увлеклась, что не заметила, как на краю поля появился мужчина. Он шел, осторожно раздвигая травы руками. На его плаще и на груди горел вышитый серебром волк с окровавленной пастью.
Агнешка отчего-то совсем не испугалась его. Напротив, решила для себя легко, что как раз князь-то и поможет ей донести крестоцвет, улыбнулась Чернцу.
Он помахал ей рукой, снял с плеч плащ и протянул Агнешке, не говоря ни слова, но она отчего-то догадалась, что он предлагает собрать цветы на плащ, который пошире будет ее юбки.
Агнешка махнула рукой — расстилай, мол, Владислав Радомирович.
И тут лицо князя исказила страшная улыбка. Всплеснул на внезапно налетевшем ветру черный плащ, застилая небо, а князь внезапно оказался и не князь вовсе, а манус Иларий, сердитый, пугающий. Агнешка кинулась бежать, но манус повалил ее на юбку, на собранный на радостях крестоцвет, зажал рот иссеченной шрамами ладонью. Навалилась на Агнешку душная темнота.
Она закричала, забилась в руках Илария, заплакала, умоляя не мучить ее снова, а манус отчего-то звал ее Ханной и просил чужим голосом не тревожиться и не будить ребенка.
Агнешка кричала, царапала сжимающие ее руки, рвала ногтями черный спутавший ее плащ.
Сквозь темноту пробился к ней детский плач, и Агнешка вспомнила, что у нее есть ее собственный князь, который требует свою единственную слугу к себе.
И проснулась.
Мирогнев захлебывался плачем. Бородатый возчик Славко сидел на краю постели и держал Агнешку за руки, которыми она продолжала комкать в нескольких местах прорванное одеяло.
— Сон. Все сон. Никак я не достану, чтоб тебе хоть часок поспать без страха. Руки пока еще не сильны. Полежи, Ханна, дитенка принесу, — проговорил бородач тихо.
Агнешка не знала, куда деваться от стыда. Сколько уж раз она просыпалась вот так, с криком, и каждый раз оказывался рядом или бородач-манус, или мальчишка-певец, чтобы вытащить ее из лап страшного сна.
Первую ночь и Агнешка, и Мирогнев пролежала в забытьи. Холод отпускал медленно, до крика скручивая тело, но манус без устали разрабатывал едва проснувшиеся пальцы, заставляя магические искорки пробиваться к сознанию лекарки, пока она наконец не очнулась. Чудно это было — словно вернулась в изломанные топью руки мануса не простая сила, а особая, которой по плечу пробить щит колдовской вокруг Бялы.
— Чей ребенок, Ханна? — спросил манус, и в глазах его плясал страх.
— Князь знает, где мы? — спросила она тихо.
— Умер князь, посвящая сына Землице. Чьего ребенка я прячу, Ханна? — требовал ответа манус.
— Как умер?
— Сказывают, проклятье небово кто-то наслал на него через ребенка. Врут, верно. Какой темный маг решился бы сунуться в Черну при таком-то правителе…
Агнешка знала такого мага. Сама видела, как убил гадину Владислав. А все же сумела, отомстила Надзея. Агнешка закрыла лицо руками и заплакала, не зная сама, о чем плачет: о том ли, что не успел князь отыскать средство от радужного ока, о сироте ли наследнике или о самом Владиславе Чернском.
— Так чей ребенок, Ханна? — схватил ее за плечи манус. — Оставаться ли нам в доме или бежать надо? Искать его станут?
— Мой это ребенок, — всхлипнула Агнешка. — Не станет никто его искать.
— Откуда твой? Ты на сносях не ходила… — засомневался Борислав, но Агнешка только усмехнулась. С ее-то просторным черным одеянием могла она скрыть, что носит ребенка. Мирогнев родился таким маленьким, что немудрено было поверить, что скрыла свою тяжесть повитуха, а от страха, что замучают ее за то, что княгиню не спасла, и родила.
— Ладно, так и стану сказывать, если кто спросит. Твой ребенок. Хочешь, отцом назовусь ему?
Агнешка слабо улыбнулась, глядя, как решительно задрал подбородок бывший возчик.
— Куда тебе, дяденька, чужое дитя? А мне к позору не привыкать.
Но Славке, знать, понравилась мысль. Он подал Агнешке младенца, присел рядом.
— А что тебе думать? К чему стыдобиться, если я скажу, что давно ты моя жена перед Землицей, только в храм не ходили, не оглашались, потому как жива моя Наталка и не желает отпустить меня вольным. Я всегда сына хотел, вот и послала Землица, откуда не ждал. И Дорофейку возьмем. Я добрый — прислугу спроси, и то, что руки мои ты оживила, вовек не забуду. А встретишь кого, отпущу, не думай…
— Хороший ты человек, Борислав Мировидович. — Агнешка коснулась лбом плеча мануса.
На его зов да на Дорофейкино пение и выходила она раз за разом из кошмара.
Значит, признала Землица ее право зваться матерью Мирогнева. На второй день пришло молоко в грудь, и Агнешка стала сама кормить сына.
Может, холод, может, встреча с мертвой ведьмой, а может, заклинанье, которым хотела мать от них с братом избавиться, оставило след на мальчике, только левая ручка словно онемела от локтя до пальчиков, оставшись неподвижной, зажатой в кулак. Сколько ни втирала в кожу сына травы Агнешка, сколько ни колдовал манус Борислав, ничто не помогало.
