Клад - Маслюков Валентин Сергеевич (серия книг .txt) 📗
То похлопывая щеку, то терзая коротенькую бородку, непроизвольно хватаясь за меч, Зерзень озирался, не замечая Юлия, как пустое место. Трудно было признать порядком изменившегося за пять лет мальчика в высоком и стройном юноше, тогда как сам Зерзень изменился не сильно. Он возмужал и заматерел. Черты его несколько огрубели – в ту самую меру, чтобы красота его в предчувствии грядущего увядания обрела возможно полное совершенство и законченность. Он был прекрасен, как юный супруг богини. Наряд Зерзеня поражал кричащей, не знающей счета роскошью; золото и драгоценности отягощали грязное дорожное платье.
– Исполняй, что велено! – грубо прикрикнул Зерзень, уловив на себе пристальный взгляд парня, которого он, вероятно, принял за мальчишку садовника. В пользу такого предположения говорили следы песка на штанинах и рукавах плохонького платья.
Юлий безмолвно повиновался.
Во дворе оставалась только принявшая лошадей челядь, да несколько бездельников, глазевших на тяжелую упряжку восьмериком. Очень длинные дроги кареты позволяли поставить между сидением кучера и кузовом два сундука, а на запятках меж огромных колес с точеными спицами могли бы уместиться несколько человек выездной прислуги. Восемь лошадей парами на длинных постромках, долгая, как ладья, карета – громоздкий выезд растянулся в общей сложности шагов на пятьдесят или семьдесят. Покрытые мылом кони измучено переступали и поматывали шеями, тканная сбруя вымокла… И все это громыхающее, скрипящее, тяжело ухающее на ременных рессорах сооружение, влекомое во весь опор дико всхрапывающими под кнутом лошадьми, назначено было везти легонькую, как девочка, государыню. Не один десяток верст промчавшись дорогами под сатанинский грохот копыт, гиканье кучера и ездовых, Милица выскользнула из кареты, свежая и румяная, словно утро. Свежи были розы в чудно уложенных волосах – только что Юлий видел это собственными глазами.
Что-то такое сверхъестественное. И недоброе, словно бы не проходящая с утра до вечера юность Милицы происходила из изнурительных, опустошающих усилий этих вот как раз людей и животных, едва стоящих на ногах от усталости…
Задержавшись без нужды у кареты, Юлий спохватился спросить Дермлига. Один из бездельников, что ротозейничал рядом с Юлием, живо озаботившись, заметил, что начальника стражи следует искать возле ворот – где же еще?! На то и ворота, чтобы у них стража стояла.
Эти соображения показались Юлию основательными.
Однако на указанных ему тропинках он заплутал и, наконец, среди густых зарослей боярышника вовсе остановился, потому что его окликнул Длинный.
– Негодный мальчишка! – позвал он кривляющимся голосом Ананьи. И вся ватага запыхавшихся игроков в горячую руку была здесь.
– Шибко торопится, – определил Юлиевы намерения тот вертлявый маленький пацаненок с веснушками шиворот-навыворот, который и сам, как видно, никогда не мог усидеть на месте и потому легко угадывал знакомый ему порок. – Гляди, как торопится!
Юлий не видел ничего зазорного в том, чтобы подтвердить эту проницательную догадку. Он подтвердил. Далее он выразил надежду, что в замечаниях его новых приятелей не содержится намерения его, Юлия, оскорбить. По крайней мере, такое намерение чрезвычайно бы Юлия удивило. Однако он вынужден указать, что самый тон разговора ему не нравится.
Они выслушали Юлия с возрастающим вниманием и сообщили в несколько голосов: что последует дальше, понравится ему еще меньше.
Тогда Юлий сказал, что в силу ряда причин, углубляться в рассмотрение которых было бы сейчас неуместно, он, Юлий, не очень-то тверд в слованском языке и потому просит повторить все сказанное.
Они повторили.
Юлий заметил, что понимает сказанное как угрозу.
Они с готовностью подтвердили, что так оно и есть.
Юлий напомнил им, что торопится, и потому находит их беспочвенные и необоснованные угрозы крайне несвоевременными.
Заметно смягчившись, они пообещали Юлию, что предоставят ему возможность торопиться, после того, как он исполнит урок.
Юлий возразил, что, напротив, сначала он исполнит данное ему поручение, а потом будет грызть землю, как обещал.
– Это твое последнее слово? – спросил Длинный с сожалением.
Юлий заверил собеседника, что ничего больше добавить не имеет.
– Ну иди, – великодушно разрешил Длинный.
Юлий воздержался от выражений благодарности и, сразу вспомнив, что запаздывает, двинулся было к воротам, но жестоко споткнулся. Длинный, следуя своей изначально испорченной, не восприимчивой к добру натуре или же, наоборот, пренебрегая лучшими свойствами своей отзывчивой души, ловко подставил ножку, и Юлий – независимо от того, каковы были исходные посылки этой мелкой подлости – клюнул носом, ударившись и коленями, и локтями, оказался на земле.
Как ни расшибся он при падении, тотчас вскочил, готовый принять обидчиков в кулаки, ибо напрочь забыл в этот миг, что предписывают законы тарабарской науки истинного пути. Но мальчишки ломанули через кусты в рассыпную, и Юлий обнаружил, что не в состоянии настичь всех сразу. Отлавливать же мелюзгу по одиночке занятие и неверное, и недостойное, если принять в соображение, как легко было бы тут ошибиться и оскорбить подозрениями невиновного.
За сим исчезли они все из виду, только шорох прошел.
Вот тогда-то в полной мере и подтвердилась непреходящая ценность учения об истинном пути, которое гласит, что неразумно размахивать кулаками, – в судорожно стиснутых кулаках не нашлось места для государева указа.
Его не было и на земле, там где Юлий первоначально грохнулся.
И в кустах по соседству не было. Указ исчез.
Не в силах еще набраться мужества, чтобы осознать размеры несчастья, Юлий обошел место происшествия кругом, все шире и шире…
Значит, утащили мальчишки.
Человеку в здравом уме, воспитанному на ценностях истинного пути, невозможно было постичь, какое, собственно, применение собираются найти государеву указу о взятии под стражу двух самых могущественных людей княжества эти неразумные сорванцы. Собирается ли Длинный принять на себя небезопасные обязанности начальника стражи Дермлига?
Юлий сокрушенно вздыхал и брался за лоб, растерянно озираясь. Предстоящие объяснения с отцом не так уж пугали Юлия, но мысль о ничем не оправданном, бесстыдном коварстве недавних товарищей по игре вызвала на глазах слезы. Понурившись, он двинулся в обратный путь.
Стражники перед входом в большой зал с несколько преувеличенным рвением преградили путь. Впрочем, они сохраняли восприимчивость к разумным доводам, чему способствовала, вероятно, и некоторая неслаженность полученных прежде указаний. До появления Юлия пришлось им пропустить в зал государыню Милицу, а потом неизвестно каким образом сумел прорваться и Зерзень.
Все они были здесь, когда Юлий вошел. Милица занимала тот самый, прежний стул посреди комнаты. Но если раньше в положении весенней Милицы чудилось нечто беспомощное, одинокое, словно бы она лишилась возможности прислониться, то теперь эта, новая Милица, наряженная в зрелые тона лета, оказалась на прежнем месте средоточием и почтительного, и опасливого внимания. Отброшенный появлением летней Милицы, Рукосил устроился на другом конец покоя. А Любомир перемещался вдоль стола, в неловком положении между противниками стараясь не показывать спины ни той, ни другой стороне. Эти искусные перестроения не всегда проходили гладко, он задевал углы и вынужден был опираться о столешницу. Зерзень и Ананья не покидали своих господ, но если присутствие Ананьи можно было бы считать до некоторой степени условным – всем своим преданным видом он как бы умолял великих государей не тратить на него драгоценного внимания, не придавать ему никакого отдельного значения, причем преданность его простиралась как бы на всех присутствующих безраздельно, – то Зерзень, Зерзень назойливо выставлял себя на общее обозрение. Подбоченившись правой рукой, а левой прихватив меч, он являл собой, по видимости, олицетворение неких воинственных добродетелей.
