Королевский дракон - Эллиот Кейт (бесплатные серии книг .TXT) 📗
И все же, пробираясь домой, он несет в себе эту новую слабость. Он знает, что деревянное кольцо, висящее на груди, ее знак, осязаемое напоминание о ней. Мимо проходят другие мягкотелые, но им он тоже позволяет уйти живыми. Слабость преподала ему урок: мягкотелые — не люди. Конечно, не люди, но что-то вроде. Люди могут разговаривать, так учили Матери Мудрых. Так нашептали они ему, когда он, едва умеючи ходить, отважился как-то пробраться в горное святилище, и жрицы вопросили Матерей Мудрых: заговорят они с ним или умертвят за то, что пришел сюда.
«Нож и язык — одинаково остры». Матери Мудрых говорили с ним дважды, и он всегда это помнил. «Лицом к лицу встреть свою слабость, и она станет твоей силой».
Он выбирается из леса туда, где веет морской ветер и куда долетают брызги прибоя. Дома мягкотелых горят. Запах пожарища мешается с ароматом морского песка. Собаки лают, почуяв его появление. Встревоженный часовой встречает его и свистом спрашивает, кто идет. Он отвечает тем же свистом и видит, что ему разрешают идти. Полный уверенности, он шагает вперед, прямо в море.
Алан проснулся от холода, но сначала даже не шевельнулся. Странный сон не шел из головы. Он чувствовал еще запах моря и горящих домов, слышал крики детей, падавших под ударами топоров и копий эйкийцев. Все еще видел страшных собак, их ужасающий оскал, желтые глаза, из которых словно сыпались искры. Юноша вздрогнул и перевернулся на другой бок. Тоска и Ярость плотнее прижались к нему. Их присутствие придавало уверенности.
В отличие от других пехотинцев, Алан теперь имел, по крайней мере, сносную постель — ковер, который расстилали перед входом в шатер графа Лавастина. Накормив, напоив и уложив спать подопечных монстров, Алан каждую ночь устраивался здесь, как бы защищая графа. Это было глупо, у него были лишь копье и нож, с которыми он едва умел обращаться, а у шатра всегда стояли два телохранителя. Но никто не препятствовал ему, вероятнее всего потому, что все боялись постоянно сопровождавших юношу собак. Сам же Лавастин был равнодушен ко всему, кроме своей цели — движения навстречу принцессе Сабеле.
Ярость заскулила и тоже заворочалась во сне. Тоска проснулся сразу, едва Алан двинулся. Надо было вставать.
Вчера граф Лавастин с отрядом наконец-то настиг Сабелу. Многочисленная свита принцессы теперь разрослась до размеров войска. Родульф, герцог Варингии, множество графов и мелких чинов присоединились к ним. Прибытие Лавастина со ста двадцатью солдатами послужило поводом для грандиозного праздника. Пир шел всю ночь, и Алан выпил больше эля, чем следовало. Во рту пересохло и горчило, болела голова, подташнивало.
Один из графских стражников все еще спал. Другой равнодушно зевал, не обращая внимания на проходящего Алана. Тот направился в лес, шагах в двадцати от лагеря. Тоска, повизгивая, трусил следом.
Делая свое дело, Алан одновременно наблюдал за небом. Луна уже спряталась, и на востоке виднелась красная полоса зари. С дальнего конца лагеря доносилось церковное пение, священнослужители приветствовали восходящее светило. Когда юноша собрался возвращаться, Тоска зубами чуть схватил его за запястье и потянул в сторону. Алан пригнулся, прячась за кустами:
— Что там?
Из глубины леса доносился быстрый шепот. Тоска потянул его сильнее, так, что юноша упал на четвереньки. Теперь его совсем не было видно за низким кустарником. Сквозь ветви он различил две фигуры, пробиравшиеся через подлесок с чем-то тяжелым. Наконец они остановились передохнуть.
— Там кто-то есть, — шумно выдохнул один из них. Алан и Тоска молчали. Неизвестные замолкли. Клирики пели, и их отдаленные голоса звенели в морозном воздухе. Небо светлело.
— Никого, — сказал второй. — Надо поторопиться, пока лагерь не проснулся.
Человек вновь взялся за что-то длинное и тяжелое, и они продолжили свой путь в восточный конец лагеря. Они несли чье-то тело.
Сердце Алана похолодело. Тоска принюхался к воздуху. Вместе они поползли вслед за ними. Алан придерживал собаку за ошейник. Чтобы придать себе уверенности, он потрогал красную розу, висевшую под кафтаном, живую и цветущую. Легкий укол шипов придал ему мужества.
Трудно сказать, мужчина то был или женщина, жив был человек или мертв. Они несли его вдоль ограды лагеря, направляясь, судя по всему, туда, где стояла полевая кухня, но потом, миновав ее, прошли к прежней задрапированной клетке, что стояла теперь в ста шагах от остального лагеря. Человек с лицом, прикрытым капюшоном, и в толстых кожаных рукавицах встретил их. Говорили тихо. Сначала Алан не мог различить слов. Да и ни один человек не смог бы. Только эйка…
Алан напрягся и замер, до тех пор пока не услышал, как лошади в лагере переминаются с ноги на ногу, как тихо заканчивают свою песнь клирики. Он различил голоса. Услышал, как скребут по дереву клетки чьи-то огромные когти, как шумят ветви на ветру, услышал даже, как скрипят песчинки под его пальцами.
— … и не будет задано никаких вопросов.
— Притащили его из Отуна. Это земли епископа, которая поддерживает ложного короля. Епископ Антония сказала, что с его людьми легко справиться.
Охранник клетки хмыкнул.
— Пока они не возьмутся за оружие. Вы, должно быть, шли весь день из предместий Отуна. Он еще жив?
— Кажется, дышит. Мы дали ему воды, как ты приказывал. Он даже не проснулся и не открыл глаз. Почему? Может, попытаться его растолкать?
Голос охранника прозвучал с отвращением:
— Незачем заставлять беднягу страдать.
— Жалеешь слугу самозванца?
— Делаю свою работу. А теперь отойдите.
— Нельзя ли посмотреть?
— Смотрите, если угодно. Потом пожалеете.
Что-то в его голосе заставило тех двоих отойти. Но Алан чувствовал, что именно теперь не должен оставаться в стороне.
Он прыгнул. Тоска попытался ухватить его за полу кафтана, но промахнулся, и Алан с шумом вывалился из леса.
— Стой! — громко закричал он.
Двое схватили его, завернув руки за спину. Какое-то время он боролся, но те были сильнее. Внутри клетки раздался тяжелый стук, как будто кто-то, бывший к тому же немаленьких размеров, всей тушей ударился о прутья.
— Может, бросить туда этого? — проявил творческий подход один из несших тело. — Он моложе и свежее.
Тоска с рычанием выпрыгнул из-за деревьев. Алан сразу оказался свободен, а нападавшие обнажили ножи.
— Это одна из псин графа Лавастина, — раздраженно сказал охранник, — их нельзя убить.
Тоска загородил собой Алана и ощерился.
— Не делайте этого, — взмолился юноша. — Это жестоко. Так нельзя!
У охранника клетки не хватало кисти одной руки, лицо от лба до подбородка было изуродовано глубокими шрамами, один шрам проходил там, где когда-то был левый глаз. На груди висел бронзовый Круг Единства.
— Скотинку надо кормить, мальчик. Свежей кровью. Или и впрямь хочешь предложить свою?
Алан содрогнулся. Но память о предсмертном вое и рыданиях несчастного Лэклинга оказалась сильнее страха. Вину следовало искупить. Он вспомнил вдруг и брата Агиуса с его ересью о том, что блаженный Дайсан принес себя в жертву, чтобы искупить людские грехи. Жертва делает человека достойным! Алан шагнул вперед.
Тоска толкнул Алана сзади с такой силой, что тот упал на колени. Собака вцепилась ему в руку, едва не прокусив до крови. Люди с ножами подошли ближе. Тоска, косясь на них, зарычал, но не выпустил руку из пасти.
— Кое-кто не согласен с тобой, — прокомментировал охранник, сдерживая удивление. Он склонился над неподвижно лежащим человеком, ухватил его здоровой рукой и поднял на плечо. Силы солдату было не занимать: он с легкостью приподнял дверь клетки так, чтобы туда горизонтально вошло человеческое тело, и запихнул спящего.
— Пусти меня, — с силой крикнул Алан. Не обращая внимания на боль, он вырвал руку из собачьих зубов и рванулся вперед. Надо было помешать убийству.
Охранник вздрогнул и, неловко повернувшись, случайно сорвал с клетки прикрывавшую ее рогожу, открыв взору…
