Легенда о Чудограде Книга вторая. Наследие Радомира. Часть первая. Храм магии (СИ) - Шихматова Елена
— Хм! И ты думаешь, что если некие люди заплатили другим людям за участие в митинге, то они обязательно преследовали корыстные цели? Может, они таким образом хотели собрать людей и дать им возможность услышать истинные слова.
— Чьи истинные слова? — не сдавалась Амалия. — Златана Кромина, который, узнав об отъезде царя, пришел во дворец с намерением взять инициативу в свои руки? А скажите мне, старец Андрон, часто ли посещал вас такой глубоковерующий человек, как Златан Кромин? И, если посещал, то рассказывал ли он вам об открытых им двух мастерских по производству тетрадей и книг с заговоренной бумагой? Поясню: чтобы бумага не подвергалась течению времени, на нее накладывается специальное заклятие, тогда та может выглядеть как новая даже спустя тысячу лет. Так может ли противник магии охотно зарабатывать на ней? Я так не думаю.
Старец покачал головой, как бы осуждая действия Кромина.
— О человеке с таким именем я слышал от людей, которые ко мне приходят, я также слышал о нем раньше, но лично его самого я никогда не видел. Мне все называют свои имена. И ты, доченька, не хочешь ли назвать мне свое полное имя?
Амалия спокойно взглянула в его глаза и, не скрываясь, ответила.
— Амалия Розина.
— А вот это имя я не раз слышал, — тихо, почти шепотом произнес старец. — И я ценю то, что ты не побоялась назвать его. Что ж, это заставляет меня верить тебе, но только боюсь, я ничем особо не смогу тебе помочь. Как я уже сказал, ко мне приходили двое и спрашивали: могу ли я взять на себя миссию по возрождению слова Алина, но я сказал, что не могу. И знаешь почему, Амалия? Потому что человека не нужно принуждать к религии. Именно это ее погубило. Священнослужители забыли о том, что религии нужно учить, нужно открывать ее человеку, а не заставлять верить из-под палки. Если бы они предложили мне просто идти по городам и селениям, рассказывая людям о слове Всеблагого и Великого Алина, то я, возможно, помог бы им, но они просили меня вернуть веру в сердца людей. Но что возвращать и кому? Ведь если бы человек по-настоящему верил, то не стал бы отрекаться от религии, а если он не верил, то и отказаться ему ничего не стоило, поверив словам твоего мужа. Скажи, разве я неправ?
— Я думаю, вы правы, старец, — после некоторого молчания сказала Амалия, — и пусть мы с вами по-разному подходим к пониманию проблемы, но мы оба видим один и тот же итог. Спасибо, старец Андрон, вы вселили в мою душу спокойствие.
Отшельник улыбнулся и чуть поклонился Амалии.
— Я прошу прощения за то, что мы нарушили ваш покой, с вашего позволения, мы оставим вас в вашем жилище.
— Спасибо, милая, да хранит тебя Великий и Всеблагой Алин, тебя и твоего будущего ребенка.
— Спасибо вам за добрые слова, — поблагодарила Амалия и тоже поклонилась старцу в знак своей признательности.
Амалия осторожно встала. Не сразу сообразив, что ей нужна помощь, Модест с опозданием подал ей руку. Когда они, наконец, вышли в коридор, Зарян нетерпеливо произнес.
— Скорее бы уже! Зачем мы только вообще сюда заходили!
Он не обращался ни к кому конкретно, но Амалия прекрасно понимала, что это упрек в ее адрес. Вновь ощутив страстное желание отодрать за ухо этого несносного грубияна, смевшего называть себя царем, она вновь подавила в себе эту ярость и никак не отреагировала на слова Заряна. Чем дальше, тем меньше хотелось ей защищать и оберегать этого царя. Но нужно было! Ради сохранения общего мира. Модест стиснул кулаки, а Устинов только покачал головой за спиной царя. Даже такой человек как Устинов это понимает, подметила Амалия, так почему же Зарян не видит очевидного?
К вечеру отряд вернулся в Дамиру. Едва заметив башни столицы, Зарян пониже накинул на голову капюшон, но Амалия, которая ехала по правую руку от царя, вежливо, но очень настоячиво попросила его открыть лицо, объяснив это тем, что жители должны видеть: царь возвращается в город, он снова с ними и им нечего бояться. Недовольно сверкнув в ее сторону глазами, Зарян нехотя подчинился и, едва он въехал в город, как услышал то тут то там раздающиеся привественные возгласы. Люди рады были видеть его, они, действительно, почуствовали себя спокойней, когда увидели, что царь снова с ними.
Однако едва они въехали во внутренний двор дворца, как Амалия сразу заподозрила неладное. Слуги, заметив их, бросали свои дела и неотрывно смотрели в их сторону, да они кланялись царю, но оставались стоять, словно чего-то выжидая. Несколько стражников тоже неотрывно смотрели на них, пока, наконец, секретарь, которую вчера Амалия встретила первой во вдорце, не выбежала на улицу, направляясь прямо к ним.
— Госпожа, госпожа!
Женщина даже не сразу обратила внимание на царя, только когда он нарочито громко откашлялся, напомнив ей о своем присутствиии, она быстро поклонилась ему и вновь повернулась к Амалии.
— Госпожа, ваша Гедовин, она, она.
— Что случилось, Румина? — строго спросила Амалия.
— Она, ее, все это ужасно, но она, она мертва, — последнее слово она проищнесла шепотом.
До самого вечера никто никто не приходил к ним. Драгомир и Долиан изнывали от жажды, голода и боли. Оба никогда не испытывали такого прежде, потому для обоих это была настоящая пытка. Пару раз им удавалось ненадолго заснуть, но этот сон не принес ни облегчения, ни малейшего восстановления сил. Наоборот, все тело стало болеть еще больше из-за неудобной позы — им приходилось спать сидя, с завязанными сзади руками и привязанными к металлическому стержню ногами, а главным их мучителем стала жажда. Наконец, вечером к ним пришел молодой паренек, примерно тех же лет, что и Драгомир с Долианом, и принес им воды и два куска хлеба. Не развязывая пленникам руки, он дал им вдоволь напиться и терпливо ждал, когда они съедят хлеб. Потом он ушел, надолго оставив их одних.
Была, скорее всего, уже ночь, когда Драгомир, задремав, проснулся от шороха: к ним кто-то приближался, ступая очень осторожно и медленно. Толкнув локтем спящего рядом Долиана, Драгомир весь напрягся и стал ждать, напряженно вглядываясь в темноту, царящую в пещере, без особых шансов что-либо разглядеть. Вдруг послышался щелчок, и из глубины коридора показался огонек света — кто-то зажег небольшой факел. Человек стал двигаться быстрее, вскоре они разглядели того же паренька, что приходил кормить их, достав кинжал, он шепотом пригрозил.
— Станете кричать, и я перережу вам глотки, а своим скажу, что пришел проверить, не выпутались ли вы из веревок, одному из вас это почти удалось и я вынужден был обороняться.
Аккуратно положив факел на пол, паренек подошел к Долиану и стал бесцеремонно обыскивать его в надежде найти что-нибудь ценное. Странно, что эти люди не сделали этого сразу, какой бы приказ им не отдали, но вряд ли он призывал беречь имущество пленников. Долиан дернулся, это было унизительно и противно, но он вынужден был терпеть, утешив себя тем, что взять у него нечего, кроме недорогой металлической цепочки на шее. А вот Драгомиру было что терять: он всегда носил при себе медальон с символом дома Дэ Шоров и перстень, тот самый, что был при нем еще в момент пленения тысячу лет назад. Глаза вора алчно блеснули, когда он покрутил в руках перстень, а потом заполучил еще и медальон с драгоценными камнями на золотой цепочке.
— Хм! А сотрудники МСКМ, похоже, не голодают.
Забрав добычу и подобрав факел, парень так же, осторожно ступая, пошел обратно. Драгомир буравил его глазами в спину, вор догадывался о той злости и негодовании, что царили в душе пленника. Ухмыляясь, парень загасил факел и неслышно направился обратно. Он еще вечером обратил внимание на красивый дорогой перстень на руке одного из пленников и теперь специально дождался ночи, чтобы пойти и забрать его, заодно поискать, чем еще можно поживиться, никто из его товарищей не одобрил бы это, потому что ими руководили исключительно идейные мотивы, чуждые и непонятные этому парню. Он не понимал священного трепета и неуемной страсти этих людей в выполнении поставленной перед ними маловероятной цели: дождаться властителя магии и убедиться в его гибели, при необходимости добить его или прикончить тех, кто прилетит с ним или до него. В общем-то он и вызвался на эту миссию недобровольно, а по настоянию отца, настоящего фанатика, иногда парню казалось, что отец способен, не колеблясь, убить собственного сына, за одно только неверное его слово.
