Сталь остается - Морган Ричард (лучшие книги без регистрации .txt) 📗
— Сколько сейчас времени? — спросил он, с трудом шевеля непослушными губами.
Вопрос пришел ниоткуда, в нем не было никакого смысла, и Рингил сам не смог бы объяснить, зачем спросил, — как тонущий, он просто барахтался, безотчетно сопротивляясь неизбежному.
Двенда сделал еще полшага, ступив в тень. В глазах плясал огонек свечи, а сила эрекции — Рингил ощутил ее бедром — не уступала его собственной.
— Здесь нет времени, — шепнул голос. — Здесь время — я. И другого тебе не надо.
Все повторилось. То же прохладное прикосновение ищущих губ. Горячее вторжение скользкого, напрягшегося языка. А потом мир накренился и рассыпался искрами, как подсвечник с горящей свечой, упавший среди блюд прерванного в темноте пира, среди яств, стынущих в ожидании любого, кто пожелает их вкусить.
Было сыро и холодно, но он этого не заметил — одежда вдруг исчезла, и горячие поцелуи двенды уже прокладывали путь вниз, вдоль шеи, через обнаженную грудь. Нетерпеливые пальцы стащили штаны, рванули подштанники, и двенда, опустившись на колени, охватил губами головку члена.
Дыхание перехватило от дохнувшего на него жара, по телу пробежала дрожь, но потом ритм фрикций установился, и Рингил схватил двенду за плечи, вцепился пальцами в волосы, вонзил ногти в кожу. Вырвавшийся из него долгий, натужный стон перекрыл хлюпкие, чмокающие звуки, издаваемые двендой. Прохладная пятерня приподняла, словно взвешивая, мошонку, затем отделившийся от нее длинный палец скользнул в щелку ануса. Неведомо как двенда ухитрился смочить палец то ли слюной, то ли чем-то еще, и Рингил почувствовал, как раскрывается навстречу умелому, осторожному вторжению.
Сердце перевернулось.
Пареньки в Гэллоус-Уотер ничего подобного никогда не делали.
Рингил даже не заметил, как оказался на холодных камнях. Приподнявшись, он увидел собственное вытянувшееся тело, сбившиеся к коленям штаны, носки сапог и склонившуюся над ним темную фигуру с опущенной головой, похожую на припавшего к добыче хищника с ритмично двигающимся ртом. К исходившему от двенды запаху, острому, сочетающему в себе несколько ароматов, примешивался посторонний, едва уловимый запашок дерьма из открытого ануса. А рот и палец продолжали и продолжали, наращивая ритм, продвигаясь все ниже, все глубже, подгоняя Рингила все ближе и ближе к пику…
…и толкая вниз.
Он кончил прямо в хлебающий рот двенды, кончил, сотрясаемый промчавшейся через него силой, оторвавшей его от пола и едва не переломившей хребет. Она швырнула его на камни, опустошенного, дергающегося и — он осознал это в холодном поту — смеющегося, задыхающегося, бормочущего невнятно: «Нет, нет, нет…»
К глазам подступили слезы, первые после тех, что пролились в далекой уже юности, когда он вышел живым из своей первой кровавой мясорубки.
Потом, когда он, уже обессиленный, лежал неподвижно на спине, двенда приподнялся, скользнул вперед, уселся ему на грудь и, взяв в руку собственный набухший член, принялся тереть им о щеки и губы Рингила. В нос ударил уже привычный запах, пряный, дурманящий, тяжелый. Следуя за мягкими, но настойчивыми тычками, Рингил потянулся за членом раскрытыми губами. Двенда подался вперед, и по губам его, когда попытка удалась, скользнула улыбка.
Продолжая сосать и покусывать, но не забывая и о других возможностях, Рингил протянул руку вниз, нащупал бархатистую плоть и попытался поймать взгляд двенды, однако тот произнес вдруг что-то на незнакомом языке и приподнялся.
— Но я хочу…
Двенда сдвинулся назад и снова улыбнулся.
Двумя руками он развел Рингилу ноги, согнул их в коленях, поплевал на ладони, потер ими в промежности и, отступив и устроившись поудобнее между ног, принялся за дело уже всерьез, проникая все глубже и глубже, настойчиво, безжалостно, стиснув зубы, прокладывая путь туда, куда не дошел палец, и при этом приговаривая на незнакомом языке, поддерживая заданный темп. И Рингил помогал ему, задирая и разводя ноги, двигая бедрами, кусая губы и повторяя в одном с двендой ритме: «Да, да, да…»
В какой-то момент двенда не выдержал и упал на него, сжал его голову обеими руками и расщепил его губы еще одним поцелуем. Темп нарастал, движение обретало инерцию, ход шел легче, и Рингил чувствовал, как в нем рождается новый голод, как крепнет и наливается силой член, и двенда тоже чувствовал это и улыбался, и он вдруг понял с полной ясностью, что двенда был прав, что здесь нет времени, что оно и не нужно совсем и не значит ничего в сравнении с этим, с этой бешеной скачкой, с этим неутолимым голодом, с желанием отдаться, забыться и раствориться в вырывающихся между стиснутыми губами: «Да, да, да, да…»
Огонь бушевал в них обоих, прожигал плоть и кожу, наполнял ни с чем не сравнимыми ощущениями, грозя вырваться и унести туда, где ни время, ни все, что имеет значение в других местах, не важно и не существенно.
Унести навсегда.
Рингил очнулся с первыми, проникающими через узкие оконца лучами рассвета и под доносящиеся из сада звуки. Он лежал на шелковых простынях, ощущая томную, приятную боль в каждой клеточке тела, ловя свой собственный кисловатый запах, к которому примешивался чужой, смутно знакомый, пряный. Он усмехнулся, втянул свежий воздух. Все вокруг казалось знакомым, дышало уютом и непринужденностью. Таким было, наверное, возвращение в юность. Полный покой, не потревоженный никакими мыслями.
Рингил еще раз улыбнулся, уже сознательно, и повернулся.
Рассвет.
Он откинул простыню.
Проклятие. Рассвет.
И все вдруг ушло — и покой, и бездумное блаженство. Все это вырвали, отобрали, как когда-то отобрали Джелима, дом, победу, которую, как им казалось, они одержали.
Он выбрался из шелковых пут, глянул на пол, где вроде бы осталась одежда. Но нет, она лежала, аккуратно сложенная, на деревянном комоде у окна. Рядом, прислонившись к стене, отдыхал в ножнах Друг Воронов. Рингил поднялся. За окном щебетали птахи, отчего тишина в комнате казалась еще гуще, тяжелее. Комната вдруг показалась ему странно знакомой, но легче от этого не стало. Даже наоборот.
Какого…
— Думаешь пробиваться с боем?
Рингил обернулся. Рука сама потянулась к мечу. Двенда стоял у двери, уже одетый, и улыбался. Волосы откинуты назад, руки сложены на груди поверх вязаного, черного с синим камзола. На ногах черные сапоги. Заправленные в них аккуратно брюки тоже темные. Никакого оружия.
Если не принимать во внимание лишенные выражения черные глаза, почти человек.
Не выдержав пустого взгляда, Рингил отвернулся и начал разворачивать одежду.
— Мне нужно идти, — не совсем уверенно сказал он.
— Не нужно.
Рингил неуклюже натянул рубашку.
— Ты не понимаешь. У меня встреча. Я могу опоздать.
— А, как та принцесса из сказки. — Он пощелкал пальцами, подстегивая память, которая, как всегда доказывал Шалак, вмещала тысячи лет. — Как ее звали? Ну, подскажи. Она забыла о времени и всю ночь протанцевала на балу, пока не стерлись подошвы, а потом обнаружила…
Рингил уже натягивал штаны.
— Знаешь, сейчас мне не до шуток.
— Ладно. — Голос прозвучал так близко, что Рингил вздрогнул, будто за шиворот плеснули холодной воды. — Скажу иначе. Ты никуда не пойдешь.
— Попробуй остановить.
— Уже остановил. По-твоему, который сейчас час?
В глубине глаз олдраина появилось слабое, с розоватым отливом приближающегося восхода свечение. Сердце дрогнуло и провалилось. Он вдруг понял…
Двенда кивнул.
— Ты проспал рассвет. Ты проспал весь день и всю ночь. Выбился из времени. Они ждали тебя на Бриллин-Хилл. Ждали целых полчаса, как того, очевидно, и требует установленный обычай. Потом твое место занял секундант, человек по имени Дарби. И твой противник убил его. Проявил он себя вроде бы неплохо, но ему не хватило навыка владения мечом.
Рингил закрыл глаза и больно, до крови, закусил губу. Перед глазами, словно кто-то откинул невидимый занавес, встала картина: две группки людей на поляне у озерца. Серые, размытые фигурки в предрассветных сумерках. И двое мужчин, сошедшихся в поединке. Он услышал глуховатый металлический лязг мечей. Увидел неудачную защиту Дарби, выпад… и клинок достигает цели. Красный цветок на серой палитре дня, увидеть который Дарби уже не довелось.
