Падение Света (ЛП) - Эриксон Стивен (книги онлайн полные версии бесплатно TXT) 📗
— А, да, конечно.
— Есть и преимущества, — сказала она.
— Простите?
— Когда сердце не на том месте. Трудно найти, и мне так нравится. Если вы понимаете.
Он не был уверен, но согласно кивнул.
Мужчина или женщина, мало кто может похвастаться жизнью без сожалений. В детстве Келларас слушал (как и любой мальчишка, жаждущий получить деревянный меч) рассказы о великих героях, которые все — теперь он видел — шли сквозь облака насилия, состроив суровую и непреклонную гримасу праведника. Упорно продвигаемые ими добродетели оказались самого низменного сорта, а месть стала ответом на всё. Она рубила, резала, чудовищно маршировала под фонтанами крови. Герой убивал за потерянную любовь, за безответную любовь, за недопонимание в любви. Причинение боли другим за боль внутреннюю — душа ранена и отмахивается оружием — подобно темному потоку сквозило в любом сказании.
И все же герой оставался решительным в любых обстоятельствах… как виделось глазам ребенка. Как будто толстокожесть сделалась самой славной добродетелью. Для подобной фигуры одна мысль о чувствах — если это не холодное удовлетворение — была анафемой. Куда лучше погрузиться в ужасные дела, бесконечно убивать…
Мало кто из героев мог рыдать, или же сказка эта относилась к редкому виду: перемешанному с трагедией, и вела безнадежную битву с патологическим насилием великих героев, для которых стал домом мир легенд и любая жертва, виновата она или нет, служила лишь ступенью большой лестницы из костей, ведущей к геройскому возвышению.
Ребенок с деревянным мечом мог найти в сказках прибежище от любой обиды и несправедливости, выпавшей ему или ей. Не удивительно, если учесть тайный союз между незрелостью и холодной злобой. Лишь десятки лет спустя начал Келларас понимать ребяческие мысли героев, овладевающую ими ярость, алчбу по мщению, начал видеть, почему они так соблазнительны для многих сослуживцев. Чистая месть сродни ностальгии. Она летит в прошлое на крыльях бога, в детство, в дом первых измен и обид, первых мгновений слепой злости и бессилия. Она говорит о воздаянии, и тон ее леденит душу.
Сказание о героях, прочитанное, увиденное или услышанное, походит на шепот обещания. Предатели должны умереть, сраженные неумолимым железным клинком в неумолимой железной руке. И пусть предательство носит многие личины, в том числе простого равнодушия, или пренебрежения, или нетерпения, или грубого обращения — ответный шторм насилия должен поражать мощью. Бывают моменты, когда ребенок с удовольствием убил бы любого взрослого, и в этом тайна героя, истинный смысл рассказа о его торжестве. «То, что я таю внутри, сильнее всех злоключений. Я одержу победу надо всем, что посылает мне мир. Разум мой не споткнется, не упадет, не проиграет. Мысленно я выше всех, и мечом донесу до вас эту истину, удар за ударом.
Внутри меня то, что может убить вас всех».
В таком мире чувства не особо ценятся. Скорее они расцениваются как враги цели и желания, нужды и чистого наслаждения при удовлетворении нужды. «Герои, о мои детские герои из сияющего, залитого кровью мира легенд — все они были безумны».
Келларас стоял в строю, перед лицом врага. Видел опустошительный беспорядок битв. Видел поразительные подвиги самопожертвования, трагедии разыгрывались перед его глазами, но нигде среди этих воспоминаний не мог он отыскать героев из легенд. «Ибо настоящие битвы ведутся в буре чувств. Будь то страх или ужас, жалость или милосердие. И каждое действие, вызванное ответной злобой и ненавистью, взрывается в разуме ужасом и восторгом. Перед собой, падшим так низко. Перед другим, чьи глаза на одном уровне с твоими.
На поле брани неистово сражаются тела, но на любом лице можно прочесть страх, с которым душа отсекается, отрывается от тела, самость от плоти. На войне ужасный восторг вопиет тысячами голосов. Оттого, что нас довели до этого. Оттого, что нам нужно потерять самое дорогое — сочувствие, любовь, уважение».
И ныне он не может найти ни капли уважения к героям легенд. «Все вы заблудившиеся детишки. Убийцы невинных, и убивая, вы не чувствуете ничего, кроме ледяного огня наслаждения. Вы играете в мстительные игры, и в каждой победе теряете всё.
А вы, поэты, мастера придавать голосу дрожь почитания, внимательно поглядите на свершенные вами преступления. Вы будили лихо каждым касанием струн. Поглядите на дитя-переростка, кое вы вознесли под званием героя, и осмыслите — если посмеете — тиранию его триумфов.
Потом устремите взоры на слушателей, заново увидев сияющее восхищение на лицах, блеск восторга в очах. Вот проснувшиеся остатки жестоких детских умов, вернувшиеся к жизни благодаря беспечным вашим словам.
Так скажите, милые поэты: вечерами, когда окончены сказания и пепел носится над угасшим очагом, каплет ли кровь с ваших рук? Или, что важнее, останавливается ли она?»
Касавшиеся его плоти ладони затвердели от мозолей. Грубое мыло с каким-то порошком скребло кожу, он мог ощущать ее вес и тепло; а когда она переместилась, уселась сверху и ввела его внутрь, Келларас изгнал из рассудка воспоминания о героях, отдавшись реальности общего мгновения, разделяемого ветеранами слишком многих сражений.
Да, тут были чувства, не только физические ощущения. Это был язык, на котором говорят те, что противятся тирании во всех ее обличьях. Мир, найденный в ее объятиях, принадлежал взрослым, не детям.
Пусть она твердила о скрытом сердце — он весьма легко нашел свое и отдал ей в ту ночь. Не ожидая ответа, окутанный ощущением чуда. Зная: она не пойдет с ним и даже не поймет, что он сделал. Риск был весьма реальным: она может отбросить его, унизить жестоким смехом, как отбрасывает ребенок всё слишком сложное и потому потенциально неприятное.
Он не произносил слов, в тот миг дар казался ему лежащим за пределами речи. Но мысленно он протянул руки, чтобы сдавить горло ближайшему подвернувшемуся поэту. Подтащил его к себе и зашипел: «Здесь, ублюдок, ты быстро повзрослеешь. Ну же, пой о любви как знающий. Наконец я услышу от тебя истинное сказание о героях».
Любовь потерянная, любовь отвергнутая, любовь непонятая. Мужчина или женщина, мало кто может похвастаться жизнью без сожалений. Но сожаления принадлежат миру взрослых, не детей. Они составляют главнейшее отличие двух миров.
«Пой об истинных героях, чтобы мы могли рыдать, и причины не понять детям».
* * *
— Мой дядя Венес, — произнесла Хиш Тулла, — командует дом-клинками. Они ожидают в Харкенасе. — Глаза ее, столь удивляющие красотой, стали холодными как монеты. — Но из Цитадели ничего не слышно.
Келларас кивнул и потянулся за вином. Замер, когда Пелк склонилась ближе, чтобы забрать тарелку. Он еще мог почуять запах мыла, сладкий и нежный, будто поцелуй. Вдруг выбитый из колеи, он отпил вина и сказал: — Сильхас готовит Легион Хастов, миледи.
— Значит, он с ними?
— Нет. Ввиду неспособности командующей Торас Редоне, новых рекрутов набирает и тренирует Галар Барес. — Он незаметно глянул на Грипа Галаса; тот еще ковырялся в тарелке. — Я свел с ним знакомство. Мы ехали вместе из Кузницы, от Хенаральда. Если Торас останется… в тени, он станет на ее место и будет служить с честью и усердием.
Хиш Тулла чуть отпрянула, взор ее оставался напряженным и хищным. — Гонец от Венеса рассказал нам. Заключенные из рудников? Какую армию, вообразил Сильхас, он получит из такого сомнительного урожая? Верную Матери Тьме? Полную сыновней почтительности к тем, кто радовался, отдав их под власть закона? Как насчет их жертв, как насчет тех, что еще оплакивают убитых? — Она взяла кувшин со стола и налила целый кубок густого кисловатого вина. — Капитан, давая оружие Хастов таким мужчинам и женщинам, мы словно открываем третий фронт проклятой войны.
— Празек и Датенар посланы в помощь Галару Баресу.
Грипп Галас отодвинул тарелку, почти ничего не съев. — У него нет права, капитан. Домовые клинки Аномандера! Чем не подходили его собственные клинки?!
