Ведьмаки и колдовки - Демина Карина (чтение книг .txt) 📗
Глаза.
Синие, яркие глаза… Иржена смотрит на нее, на Лизаньку, с упреком, с пониманием… скольких беглых девиц она уже перевидала? Великое множество… одною больше, одною меньше…
Появился жрец, толстый и лысый, принесший с собою все тот же запах жареной рыбы, и Лизанька смотрела на лоснящиеся его губы, думая лишь о том, что богиня, кажется, ее благословила. И эта мысль дарила успокоение.
Лизанька слушала жреца, но не слышала ни слова. Впрочем, что он может сказать? Лизанька напутствия слышала, и не раз: жена да уважает мужа своего… будет ему верна… родит детей и прочее, и прочее… на всех свадьбах говорили одно и то же.
Скорей бы уж.
Вот жрец, вытерши руки о подол хламиды, достал из-под алтаря храмовую книгу в темной обложке. Писал он быстро, а Грель все одно приплясывал от нетерпения, то и дело на дверь озираясь. Неужто опасался погони?
В книге Лизанька расписалась и в брачном свидетельстве, которое жрец заполнил прямо на храмовом камне. За это самое свидетельство, исполненное на плотной гербовой бумаге согласно установленному образцу, Грель заплатил три злотня.
И само свидетельство, сложив, убрал в кожаный бумажник.
Все, теперь она, Лизанька, мужняя жена. Правда, смутило немного, что в свидетельстве она значилась панной Стесткевич…
…ничего, позже Себастьянушка бумаженцию эту поменяет, и будет Лизанька княжною Вевельской…
И последние сомнения разрешились, когда Грель подхватил Лизаньку на руки и, дыхнув мятой в ухо, прошептал томно:
— Теперича ты только моя!
— Ваша… — вздохнула Лизанька, обвивая руками шею супруга.
Быть мужнею женой ей определенно нравилось. И, устроив голову на груди Греля, она позволила отнести себя в карету, которая так и ждала перед храмовым двором. А из кареты — в гостиницу… конечно, он ведь обо всем озаботился.
И нумер взял дорогой…
…правда, сама-то гостиница была из окраинных, каковые не отличались особой роскошью. Встретил их мрачный хозяин, передал Грелю ключи и буркнул:
— Проблем не будет?
— Не будет. — Грель кинул злотень, и монетка покатилась по стойке. — Все, как договаривались?
— А то! — хмыкнул хозяин, подкручивая соломенный ус. — Панна останется довольна… обслугою, так точно.
В нумере, каковой располагался под самой крышей, а оттого слышно было, как романтично воркуют голуби, Лизаньку ждала ванна и кровать, усыпанная розовыми лепестками.
Еще охлажденное шампанское.
И супруг…
— Ты прекрасна, — с придыханием произнес он, подав бокал. И Лизанька, переодевшаяся для первой своей брачной ночи — конечно, лучше бы, чтоб оная ночь прошла в месте поприличней, скажем, в «Трех цаплях», а то и вовсе в «Гданьской короне», — зарделась.
Шампанское она осушила одним глотком.
Это от волнения.
И жажды.
И все же от волнения, потому как руки тряслись и еще знобило… и голова кругом шла…
— Ах, моя дорогая… — Грель подхватил Лизаньку на руки, и хорошо, что подхватил, потому как в ином случае она бы сомлела. — Уверяю, эту ночь ты запомнишь…
Потолок крутанулся.
И качнулась земля, а может, не земля, но сам мир, который внезапно сузился до объятий Греля. И Лизанька поняла, что более неспособна ждать ни мгновенья… ей просто-таки жизненно необходимо испытать то, что в женских романах — папенька их категорически не одобрял — именуют «высочайшим наслаждением».
— Ты согласная? — спросил Грель, не позволяя поцеловать себя.
И кристалл для чего-то поставил.
Зачем им кристалл? Разве ж подобные моменты в жизни надобно запечатлевать? Лизанька нахмурилась, но вырываться не стала. Ее сжигал престранный жар…
— Согласна, — выдохнула Лизанька, которую бережно уложили на розовые лепестки.
Мелькнула мысль, что, быть может, сейчас Себастьян сбросит это чуждое ему обличье… но вдруг оно показалось привлекательным, родным даже.
И Лизанька погладила усы.
— Смешные какие…
— Ах, моя дорогая…
…то, что происходило дальше, было вовсе не похоже на то, что описывали в романах, однако сие различие Лизаньку вовсе не огорчило. Напротив, она горела.
Сгорала.
Возрождалась из пепла… и пила шампанское, от которого в крови вновь появлялся жар…
…мужней женой определенно следовало стать.
Она очнулась, когда за окном стало темно.
И темнота эта была густою, кромешной; даже желтый кругляш луны, которая устроилась аккурат напротив окошка их с мужем нумера, темноту не разгонял.
Болела голова.
И тело тоже.
И вообще состояние было такое, будто бы Лизанька заболела… ей случалось однажды подхватить ангину, и неделю Лизанька провела в постели…
Застонав, она села.
— Дорогая? — сквозь сон произнес Грель.
Голый.
И смешной… смеялась Лизанька тихо, и вскоре смех превратился в икание. Голый Грель… чушь какая в голову лезет… и дурнота.
Вывернуло ее на пол, на увядшие розовые лепестки, которым в принципе было уже все равно.
— Дорогая, что с тобой? — Грель окончательно проснулся.
— Это… это…
— Это, наверное, от шампанского, — сказал супруг, помогая Лизаньке встать на ноги. — Ляг, сейчас пройдет… я водички принесу. Хочешь?
Водички Лизанька не хотела.
А хотела…
— Мы должны ехать. — Она не смела отвести взгляда от кругляша луны.
От сотни лун, отраженных в гранях желтого алмаза.
— Куда?
— Домой…
— В Познаньск? Лизанька, ночь на дворе.
Ночь. Именно что ночь.
На дворе.
Глухая и черная. Луна дразнится, луна смотрит на Лизаньку. Зовет.
— Не в Познаньск. — Она отмахнулась от руки супруга, человека в нынешних обстоятельствах незначительного. Схлынула былая страсть, и все иные желания исчезли, оставив лишь одно, непреодолимое: вернуться.
— Не в Познаньск, — сказала Лизанька, подбирая с пола платье. — В Цветочный павильон.
Грель смотрел за тем, как она одевается.
Лизанька двигалась легко, будто танцуя… и музыку-то слышала она одна, но музыку столь чудесную, что устоять перед нею было вовсе невозможно.
Она вышла замуж?
Какая глупость… разве это имеет значение? Разве хоть что-то имеет значение, помимо этой вот музыки…
…и луны, которую огранили квадратом. Нелепица какая, но меж тем вот она, луна, на пальце, зовет.
Лизанька бы ушла босиком, но Грель остановил.
Задержал.
Усадил силой, а сила в нем оказалась немалая, и надел на Лизаньку башмаки.
— Погоди, дорогая, вместе пойдем, — сказал, одеваясь торопливо.
Смешной он все-таки.
Неужели не понимает, что нынешняя луна, полная, голодная, не пустит его? В Цветочном павильоне не зря нет места мужчинам… там Лизаньку ждут.
Подвела.
Ей бы поторопиться… ее заждались… плачут. Кто? Те, кто прячется. И Лизаньке больно от слез их. Она бы ушла, не дожидаясь мужа… босиком по камням, да что по камням — по углям бы побежала, стремясь оказаться поближе к…
…к луне.
К желтой-желтой, маслянистой луне.
Но дверь была заперта, и Грель торопливо распихивал по карманам бумажник, ключи и кристалл с записью… и многие иные неважные мелочи. Суетливый, расхристанный, он был отвратителен Лизаньке.
Как все мужчины.
Но дверь открыл. И за руку взял, стиснувши руку крепко.
Вывел во двор.
И сонный хозяин, недовольный, самолично будил конюшего… дали пролетку… хорошо, на пролетке оно быстрей будет. А Лизанька точно знала, что должна поторопиться.
Сама же села на козлы, кучер хотел возразить, но Лизанька взмахом руки забрала у него голос. Надо же, она и не знала, что на этакое способна… сила бурлила.
Лунная.
Заемная.
А музыка звучала все громче… и Лизанька, встав на козлах, крикнула:
— Хэй!
Голос ударил кнутом, и лошадь, прижав уши к голове, дико завизжала… она взяла в галоп с места и полетела… грохот копыт тонул в музыке.
— Лиза! — донесся сзади голос мужа.
Вот же… привязался…
В пролетку сел, держится, вцепившись обеими руками в борта…
— Лиза, что ты творишь?
