Атака неудачника - Стерхов Андрей (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
— На себе-то не показывай, — посоветовал я.
Боря одёрнул руку, вновь спрятал её в рукав бушлата и продолжил рассказ:
— Вот от того немецкого подарка, что ему в голову прилетел, Аскольда и переклинило. Что и как, бог весть, но только открылся у него в ту же секунду известный дар. Ну а как открылся, взял Аскольд в руки скрипочку, он её дедову умудрялся повсюду с собой таскать, да выдал такую музыку забубённую, что восемь мертвецов один за другим на ноги встали. А как встали, тотчас взялись за ружьишки свои табельные и ну снова по фрицам шмалять.
— А почему только восемь? — заинтересовался я.
— У остальных, говорит, тел не осталось, — пояснил Боря. — На куски остальных разорвало. А если плоти нет, куда душе тень откинуть?
— Ну да, — согласился я. — При таком раскладе — некуда
Сказал и представил себе эту мрачную картину. Раненый красноармеец, у которого открылся дар, принёсший ему кошмарные откровения о мире, стоит в полный рост под холодным небом родины и выводит на старенькой скрипке свою мелодию. И мелодия та волшебная, заглушая взрывы-выстрелы, заставляет геройски погибших пареньков долбить, долбить и долбить из противотанковых ружей по превосходящим силам противника. Представил такое и покачал головой:
— С ума сойти можно.
— Да, не для слабонервных кино, — согласился со мной Боря, после чего добавил не без редкого для него пафоса: — И покуда длилась та яростная музыка, продолжался неравный бой.
Отметив машинально, что Боря в слове «музыка» почему-то ударил на «ы», я спросил:
— Слушай, а как он их упокоил?
— А никак, — ответил молотобоец. — Я спрашивал, говорит: на утро подмога подошла, и его контуженного да израненного сразу в госпиталь полевой определили.
— А как с поднятыми дело обернулось?
— Говорит, бабы деревенские солдатиков отпели. Нашлась там одна грамотная повитуха-знахорка, подсказала остальным, что да как. Сам он об этом позже узнал, после войны, когда в тех местах мемориал бойцам восьмой гвардейской дивизии открывали. Аскольд на этом мероприятии с той самой повитухой случайно и встретился. Знаешь ведь, как это оно у нас, посвящённых, бывает: глаза в глаза, и нате вам. Короче, перемигнулись, познакомились, разговорились. Говорит, до сих пор переписываются. Такая вот история.
На этом тема исчерпала себя, и мы на некоторое время вновь замолчали. Я подумал, что молотобоец воспользуется затишьем и опять уснёт. Но нет, не случилось. Мостился он, мостился, да так и не сподобился.
— Ирма на связь не выходила? — дёрнуло меня спросить в какой-то момент.
Боря нахмурился и мотнул головой:
— Нет.
— Смешная девчонка.
— Считаешь?
— А нет? Вспомни, как просилась в полёт. Разве не смешно?
— Не в себе была, — вымучено улыбнувшись, поставил Боря диагноз, после чего прихлопнул злую осеннюю муху и вдруг заметил: — А я ведь тебя, Егор, тоже никогда не видел обращённым.
— А хочешь? — спросил я.
— Вообще-то, честно говоря, любопытно. Позовёшь как-нибудь?
— Запросто. Только вряд ли ты что-нибудь увидишь. Вернее даже так: увидеть-то увидишь, но ничего не разберёшь. Спросит потом кто, а какой он, дракон, ничего ответить не сможешь.
— Почему это? — не понял Боря.
— Потому что никому не дано понять, какой он, дракон, — пояснил я и, видя по его лицу живой интерес к теме, поведал старинную притчу: — Как-то очень-очень давно, в ту пору, когда чистоту людских помыслов не баламутила доступность потребительского кредита, настоятель одного буддийского монастыря повелел послушнику изобразить на стене храма золотого дракона. «Как же я смогу это сделать, если никогда не видел драконов?» — задался справедливым вопросом монах. Однако послушание есть послушание, пришлось пареньку взяться за кисть и приступить к работе. Только как он ни старался, а ничего толкового нарисовать не смог и, сокрушаясь зело, во сне и наяву повторял всё тот же единственный вопрос: «Как же мне нарисовать дракона, если я никогда его не видел?» В бесплодных муках прошёл месяц. Потом второй. Третий. Ещё один. Прошёл год. И вот однажды на рассвете сила желания выжала из реальности невозможное, доведённый до крайнего психического истощения монах увидел в окне золотого дракона. То выныривая из облаков, то снова ныряя в них, крылатый выделывал всякие воздушные кренделя, будто говоря ему таким образом: «Ты хотел меня увидеть человек, ну так вот он я, рисуй». Но и тут ничего у парнишки не вышло. То ли обрадовался сильно, то ли сильно перепугался, только сразу рухнул в обморок. А когда очнулся, дракон уже исчез. И сколько потом несчастный не силился, а вспомнить, как выглядел крылатый, так и не смог. А и никто бы не смог.
— Много слов, — сказал Боря, едва я замолк. — Только всё равно не понял, почему нельзя дракона запомнить драконом?
Пришлось растолковать.
— Для тех, кто в танке, объясняю: нельзя увидеть глазами то, что можно увидеть лишь сердцем.
— Фигня всё это, Егор, — не поверил молотобоец. — Ты только свистни, возьму фотик, или даже камеру, и в лучшем виде всё запечатлею. Вместе потом позырим.
Не успел я сказать ему, как глубоко он ошибается, в доме зазвучала скрипка.
В этих удивительных, ни на что не похожих, жутковатых звуках, что наполнили пространство, было столько изначального смысла и первобытной печали, что окружающий нас мир затих, посерел и сделался чем-то глубоко вторичным.
— Душу мертвяка притягивает, — тихо произнёс Боря, после чего широко перекрестился.
А я поёжился от неприятного ощущения и, глядя на то, как зашевелилась на полу убитая молотобойцем муха, процитировал одного хорошего поэта:
— На страшную музыку вашу прекрасные лягут слова.
Больше мы с Борей не произнесли ни слова. Разговаривать не хотелось, а хотелось покрепче зажать уши и поплотнее закрыть глаза. И ещё хотелось, чтобы та холодная космическая пустота, которую порождала мелодия скрипача, не проникала в сознание. Не знаю, как Боря, а я в какой-то миг вознамерился плюнуть на всё и рвануть куда глаза глядят. Еле-еле сдержался. Сдержался исключительно стихам, которые начал бормотать, чтоб хоть как-то отвлечься. Это были хорошие стихи, в них есть такие слова:
Когда же стало совсем невмоготу, музыка вдруг стихла так же неожиданно, как и возникла, а уже через несколько секунд в дверях появился Архипыч.
— Пойдём, Егор, — позвал он. — Всё готово.
Меня подкинуло из кресла как ужаленного.
Когда вошли в кабинет, я увидел, что старик-некромант стоит у окна, прижимая скрипку к груди, а мертвец, голова которого чуть покачивалась, а руки подрагивали, сидит в кресле посреди комнаты.
— Уважаемый, — обратился Архипыч к некроманту, — прошу на выход. Вы, Аскольд Илларионович, своё дело сделали, пусть теперь дракон сделает своё.
Скрипач сдержано кивнул, и они оставили меня наедине с тем, кто раньше был поэтом Бабенко.
Подтащив второе кресло, я сел напротив мертвеца и, стараясь не глядеть на его изуродованное пятнами тлена лицо, а также на лиловую странгуляционную борозду, которую не могла скрыть узкая лента дурацкого галстуком, попросил тихо, чуть слышно:
— Помоги мне, дружок. Вспомни, как оно всё случилось. Назови того, кто тебя так круто подставил.
Ничего он, конечно, ответить не мог. И я, восславив Великого Неизвестного, приступил. Раскрылся полностью, лёг на волны бытия, отдался вихрям пространства-времени и выпустил на волю ту Силу, что получил задарма при спасении мальчика. В тот же самый миг меня накрыла невыносимая какофония, в сознание хлынул поток причудливых образов, а те, многочисленные ощущения, которые я начал при этом испытывать, принялись разламывать мозг. Секунды превратились в годы, минуты стали веками. Напряжение росло, нарастало, и через какое-то время показалось, ещё немного, ещё чуть-чуть, и мой разум перестанет существовать сам по себе и растворится в том, что гораздо шире его, что невообразимо, чему нет названия и что условно именуем мы Запредельным. Однако ничего подобного не произошло. Уверенно контролируя ситуацию тем во мне, что умнее ума, я в миг наивысшего напряжения вернул себя себе, разрезал Взглядом привычную реальность и проник в пробуждённое мастерством некроманта сознание мертвеца. И тотчас поплыли перед моим внутренним взором разнообразные картинки. Не всегда яркие, зачастую расплывчатые, рванные, обрывистые. Но особо выбирать не приходилось. И стал я их рассматривать, листая как иллюстрации в книги.