Богатырские хроники. Театрология - Плешаков Константин Викторович (книги без сокращений .txt) 📗

По дороге я говорил с кем только можно было. Все твердили в один голос: и пламя было, и по-человечески говорит, и размеров неимоверных. Я колебался. Змей не принадлежал к миру леших, домовых и прочих существ, бороться с которыми бесполезно. Он был, судя по всему, из плоти и крови. Но пламя? Но человеческий голос? Я был в затруднении. Или это действительно порождение Тьмы? Если я увижу пламя и услышу человеческий голос — сомнений быть не может, эта тварь создана великой Тьмой и не мне с моей небольшой Силой тягаться с нею. Но по крайней мере узнать, что это за тварь, нужно было обязательно.

Ближе к Сорочинской горе говорили уже, что Змеев несколько, но только один — на Пучай-реке — бесчинствует, остальные же сидят смирно, жрут лесную тварь и нападают на человека только в самых крайних случаях. Когда я расспрашивал дорогу к Пучай-реке, на меня смотрели как на безумного; я усмехался; по крайней мере будет известно, где я сложил голову.

— Когда он говорит по-человечески? — допытывался я.

— А когда с ним заговорят, он и отвечает.

— Кто с ним говорит, коли он так страшен?

Наконец, однажды я услышал:

— Поди к Пучай-реке да влезь на Сорочинскую гору, увидишь пещеру. Подойди ко входу да поговори с ним, но только днем, а не то он тебя сожрет.

Это звучало не слишком ободряюще, но что еще оставалось мне делать? Говорящий Змей — очень подозрительно это было.

Пучай-река не понравилась мне сразу. Берега ее были сплошь покрыты лозняком, который тут же переходил в душное мелколесье. Дороги моему коню там не было, и я оставил его в чаще, уповая на то, что никто не сунется в это глухое опасное место. Я долго блуждал, перед тем как нашел Сорочинскую гору. Ее тоже покрывал лес. Я долго крался по лесу — насколько вообще может красться богатырь в полном вооружении. Тропинок вокруг не было. Была, правда, полоска примятой травы, но кто ее оставил — я не знал. Потом я завидел просвет, лег в траву и осторожно выглянул наружу.

Наискосок от меня был вход в пещеру. Трава перед нею была вытоптана. Кругом было тихо. Это была какая-то особенная, нехорошая тишина.

Я огляделся по сторонам, собрался с мыслями и крикнул:

— Эй, Змей Сорочинский, покажись.

Тишина сделалась еще тише; какое-то напряжение почувствовалось вокруг.

— Эй, Змей Сорочинский, чудище невиданное, пусти-ка пламя.

Тишина.

— Эй, Змей Сорочинский, поговори со мной.

И тут хриплый голос вдруг сказал:

— Отчего же не поговорить.

Я вздрогнул. Голос шел из пещеры, сомнений в этом не было; это был какой-то странный голос, он звучал по-человечески, но было в нем что-то непривычное. Я молчал. Пещера тоже выжидала.

— Скажи мне, Змей, что самое удивительное ты видел на своем веку?

— Самонадеянность жалких людишек.

— А может, ты настоящих людей-то и не видал?

— Может, и не видал. Покажись.

— Я не самонадеян.

— Кто ты?

— Человек.

Голос хихикнул, помолчал и промолвил вдруг:

— Ты труслив и самонадеян, Добрыня.

Я онемел на мгновение, но потом постарался совладать с собой:

— Не думал, что я так известен. Я не настолько самонадеян, чтобы полагать, будто меня могут узнавать по одному лишь голосу.

— Не по голосу, не по голосу, Добрыня. Моя Сила велика. Ты бы удивился, когда б узнал, как много я знаю.

— Не знаю, как велика твоя Сила. Но только не мудрено узнать, кто едет к тебе, если этот человек справляется о тебе у каждого встречного.

Сквитавшись, мы помолчали. Потом голос спросил бесстрастно:

— Ты пришел убить меня?

— Я пришел говорить с тобой.

— Ты лжешь. Впрочем, это тебе не поможет. Пока не поздно, уходи подобру-поздорову.

— У меня еще есть время до ночи.

— Мои крылья сильны, полет мой быстр. Я могу настигнуть тебя в пути.

Я напрягал свою невеликую Силу, как мог. И то, что я чувствовал, утверждало меня в моих догадках.

— Скажи мне, Змей Сорочинский, почему другие Змеи не трогают человеческих жилищ и лишь ты один посягаешь не на свое?

— Я не знаю, что такое «не свое».

— Скажи мне, Змей Сорочинский, почему ни один другой Змей не говорит на нашем языке, а ты владеешь им?

— А почему другие люди не суют нос в чужие дела и только богатыри славятся этим?

— Я не знаю, что такое «чужие дела»… Я приехал с могилы твоего отца.

Молчание повисло над поляной. Я гадал, видно ли меня из пещеры: я лежал на опушке, но зоркие глаза могли разглядеть меня в траве. Мы молчали долго. Потом голос безо всякого выражения проговорил:

— Ну и где же могила моего отца?

— В неосвященной земле.

— Назови место.

— А разве у Змеев бывают могилы?

— Назови место!

— А разве Змеи посещают могилы предков?

— Место!!

— Между восходом и закатом.

И тут из пещеры разнесся громоподобный рев. Взмыл к небесам и стих.

Я не понимаю этого языка, Змей Сорочинский. Говори со мной по-человечьи.

После некоторого молчания голос заговорил — с расстановкой, зловеще:

— Не шути со мной, Добрыня. Ты действительно глуп и самонадеян. И ты жестоко поплатишься за свое хитроумие.

— Я принес тебе вести с могилы твоего отца. И ты обвиняешь меня в глупости?

— Да. Ты не глуп, это верно. И что же это за вести?

— Выходи. Я не люблю говорить с пещерами.

— Я тоже не люблю говорить с теми, кто прячется в траве. А может, никаких вестей и нет? Зачем бы тебе приносить их?

— Не с тем, чтобы сделать доброе дело. У меня есть своя корысть.

— И какая же?

— Сначала вести. Потом о корысти.

— Что ж. Приходи в сумерках. Я выйду к тебе.

— В сумерках ты будешь сильнее меня. Выходи сейчас.

— Нет. Если ты действительно так настойчив, как говорят, ты придешь в сумерках. Это мое последнее слово.

— Хорошо. Я приду в сумерках.

Я поднялся во весь рост и сделал шаг вперед на поляну.

— Чтобы ты не говорил, что я труслив, я показываюсь тебе. И когда я уйду, я оставлю на том месте, где я лежал, первую весть. Она будет завернута в тряпицу. К сумеркам, когда я вернусь, ты уже будешь знать, что я говорил правду.

Не дождавшись никакого ответа, я ушел. Я дошел до места, где был привязан мой конь, и заговорил с ним. Я дождался, пока он приветствовал меня ржанием, и тихо стал пробираться обратно. Не дойдя до поляны шагов пятьсот, я лег в траву и стал ждать. Я ждал долго и терпеливо: чему-чему, а уж терпению-то я научился. И вот я услышал то, что ожидал, — яростный крик боли.

Что было сил я рванулся вперед; бегать в доспехах — самое последнее дело — ни убежать, ни догнать ты не сможешь, но иногда сумеешь поспеть. И я поспел.

На месте, где перед этим лежал я, лежал недвижно человек. В его правой ноге торчала стрела из моего самострела, который я тихонько соорудил, разговаривая с ним. В руке была зажата тряпица с сучком, который я подобрал здесь же. Он все-таки не выдержал. Я усмехнулся и посмотрел на пещеру. Я знал, что у меня есть еще некоторое время: наконечник стрелы был смазан ядом, который лишал человека сознания.

Как мог тише, я нарвал еловых ветвей и приблизился к пещере. Я поостерегся заглядывать вовнутрь и только сложил еловые ветви как можно ближе ко входу. Потом — так же осторожно — я вернулся к человеку, попавшему в мою ловушку. Я вернулся вовремя: он уже приходил в себя. Я потер ему виски. Со стоном он открыл глаза, но одурь и боль стояли в них недолго. С необычайной ненавистью он смотрел мне на лицо. Мой кинжал был приставлен к его горлу.

— Что, Змей Сорочинский, где же твои крылья?

— Они сейчас вырастут.

— И ты пожрешь меня? Ты оборотень? Не надейся, что я этому поверю.

Сжав губы и напрягшись, он смотрел мне в лицо.

— Вот что, Змей, если тебе угодно называть себя Змеем. Ты пытаешься использовать свою Силу против Меня. Я это чувствую. Лучше перестань: как только я почувствую, что твоя Сила берет верх над моей, я перережу тебе горло.

— Как ты узнал, что я человек?