Шагни в Огонь. Искры (СИ) - Мичи Анна "Anna Michi" (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
Покинув транспорт, адепт немного постоял. Летний ветер доносил запахи моря, раскрытые нараспашку деревенские ворота представлялись раскинутыми в объятиях руками. Всё здесь, буквально всё, до яркой зелени последней травинки казалось знакомым с детства. Родным.
До дома подросток добрался быстро. Да и расстояние было недалёкое: всего-то пройти по главной улице, отвечая на кивки взрослых, чьих лиц уже почти не помнил, усмехаясь взглядам, которые бросали на него дети, перешёптываясь между собой: «Маг!! Из столицы!».
Не прикладывая к этому усилий, Тенки сам не заметил, как из отпрыска бедняков Ли, голозадого мальчонки с сопливым носом, превратился в глазах обитателей Аксе в молодого господина, столичного франта, наведывавшегося в родные места не чаще чем раз в два года. Во взорах жителей деревни почтение мешалось с завистью, приветственное узнавание – с неодобрением. Чужие эти эмоции нахлёстывали слабыми, неглубокими волнами и вновь откатывали, заставляя беззлобно усмехаться.
Знакомое крыльцо Тенки увидел издалека и сам удивился: сердце отчего-то дрогнуло. Странно, некогда он на полном серьёзе был уверен, что живёт в высоком, большом доме, а тут вдруг посмотрел – и это двухэтажное строение когда-то казалось ему высоким? Даже дверь будто просела, уменьшилась в размерах, хотя как может уменьшиться дверь?
Перед тем как поставить ногу на деревянное, прогнувшееся под тяжестью лет крыльцо, Тенки невольно сглотнул. Ручка двери ушла вниз, сползла, словно осела, как сам дом, и крыльцо тоже будто вдавилось в землю, почернело от старости. Краска на стенах облезла, проглядывавшее в облупинах коричневое дерево казалось гниловатым. Но перед Тенки по-прежнему стоял дом, его родной дом, место, где появилась на свет сначала Алли, потом он сам, где жили молодые отец и мать, где умерла старуха-бабка, когда младенец Тенки ещё вопил в колыбели.
Дверь подалась с трудом, пришлось приложить силу, резко дёрнуть на себя.
Внутри было темно. Несло слабым духом плесени и кислой капусты.
– Мать! О-ой, – нерешительно окликнул подросток. Вместе с лёгкой прохладой, пахнувшей из сеней, причудилось вдруг, что дом давно заброшен, мать с сестрой уехали из деревни, а письма... а письма приходят неизвестно от кого.
Но стоило глазам привыкнуть к темноте, как слегка пугающая мысль исчезла: в сенях висела одежда, на полу нашлось несколько пар раздолбанных женских туфель, а из глубины дома лился слабый свет – была открыта задняя дверь.
Передумав заходить, Тенки закрыл дверь, вернее сказать – с размаху вбил в косяк, и направился в обход, на задний двор. И по-прежнему – стена дома по правую руку виделась непривычно низкой, тёмной, словно весь дом ссохся и уменьшился.
Мать и впрямь нашлась на заднем дворе. Стирала, встав к миру задом, согнувшись в три погибели, только мыльные хлопья летели во все стороны.
Тенки остановился у самого угла. Сердце колотилось, как сумасшедшее, и едва помогал рассудочный шёпот: «подумаешь, каких-то два года тут не был, с чего вдруг такие эмоции?». Чтобы превозмочь это странное состояние, подросток старательно прочистил горло, облизнул губы.
И позвал снова, негромко, будто опасаясь напугать склонившуюся над тазом женщину:
– Мать...
Сначала она не отреагировала, только коснулась рукой в мыльной пене волос, заправила выбившуюся прядь за ухо. Потом, решив, видимо, что не послышалось, обернулась. Как-то медленно, будто неуверенно.
И увидела его.
Тенки неловко, чуть вымученно улыбнулся.
Она постарела. Тени пролегли под глазами, по лицу побежали морщины. Неровно, клочьями подстриженные волосы потемнели, покрылись словно земляной пылью.
И она была маленькая, такая маленькая.
В руке она держала мокрую тряпку – вытащила из таза, машинально, не успев задуматься. Второй ещё раз заправила волосы за ухо – почему-то движения казались медленными, будто вокруг колыхалась стоячая вода.
– Тенки, что ли? – мать сощурилась.
Подросток кивнул. Спросил, едва выталкивая слова из горла:
– А где Алли? – против ожидания, голос не дрожал.
– Кто ж её знает, шастает где-то, – сообразив наконец, что в руке у неё не выстиранное ещё белье, женщина кинула тряпку обратно в воду. – А, я же её к Мирехе послала.
– Зачем? – Миреха – деревенская портниха, если Тенки помнил верно.
– Ну так мы ж ей вышиваем всякое. Алли вышивает, у меня-то глаза уже не те. Ты чего, будто не знаешь ничего?
– Ты разве писала?
– Все глаза тебе исписала! – мать сердито поджала губы, двинулась в дом.
Мыльная шапка на поверхности воды осталась колебаться, пена тихо истаивала, лопаясь мелкими пузырями.
Из тёмного проёма раздался материн голос:
– Ну а чего ты, будто не тутошний? Чай, не в гости приехал, складывай сумку, скидавай одёжу, городская небось? Неча её пачкать.
Тенки невольно усмехнулся. И шагнул в дом, стягивая с плеча сумку.
– Вымахал там, на ихних харчах-то, а силёнки прибавилось? – после солнечного света темнота ослепила, вместо лица матери он видел только чёрный силуэт. Но интонация её была знакомо испытующей, требовательной.
– Что делать-то надо? – ответил подросток привычно и снова усмехнулся.
Вот теперь он точно – дома.
***
– Тут тебе не столичные ресторации, ешь чего дают, – мать довольно усмехнулась, ставя перед ним миску с отбитым краешком – знакомую миску, сколько лет он хлебал из неё суп.
На сей раз в миске исходила паром картошка – крупные жёлтые картофелины, присыпанные укропом, – мать всегда сыпала на картошку укроп, по-другому не ели. В маленькой кастрюльке не единожды подогретое мясо, видно сразу, приготовленное впрок, много ли надо двум женщинам. Мясо, не привычная в морском посёлке рыба – стало быть, сегодня роскошный пир.
– Где ж эта дрянь, куда её морские юдья носят? – для приличия мать поворчала, пройдясь по кухонке, потом уселась и, не скрываясь, стала смотреть, как он ест. Подпёрла рукой голову, притихла.
– Чёй-то за слово, «юдья»? – улыбнулся Тенки с набитым ртом.
– Ха, поглядите на него, чему его там учат? Эльфийским штучкам, небось? А родного языка не знаешь, – она с превосходством хмыкнула.
– Не знаю, – признал сын, – чую, я там всё забуду. И раскланиваться начну на их манер.
– Так я тебе столько лет твержу! Чего тебе там, мёдом намазано? Поучился уже, хватит! – мать завелась с полуслова, будто не сидела только что задумчивая и даже какая-то умиротворённая. – Давно пора домой вернуться, работать, как все порядочные люди. Что ты? Взрослый ведь уже мужик.
Отвечать было рискованно, Тенки это отлично понимал. Уткнулся в картошку, словно не слышал ничего.
– Чего молчишь? – не успокаивалась мать. – Ухлестал в город, развлекается там, на девок деньги транжирит, в семью жалкие гроши шлёт! Подачками отделывается!
Мясо потеряло вкус. Тенки тем не менее тщательно пережёвывал, языком разминая получившуюся массу. Глянул на мать – похоже, зря.
– Чего? – в её глазах полыхнула ярость, самая настоящая, неподдельная ярость. – Я тебя родила, я тебя вырастила! Думаешь, отослал нам пару сотен, так и хватит?
– Чего ты взъелась? – не выдержал подросток. – Ты думаешь, на меня там тыщи с неба валятся?
– А ты думаешь, я не знаю, куда ты деньги тратишь? Только попробуй мне в дом притащить девку длинноухую, посмотришь у меня! – она погрозила сыну кулаком.
Тенки не успел ответить, не придумал ещё – как вздохнула задняя дверь, открывая начавшее темнеть небо и невысокий силуэт на пороге. Вернулась Алли.
Мать замолчала. Тенки тоже опомнился от скандала, от больно хлестнувшей, детской обиды, с жадностью уставился на сестру.
Алли была на пять лет его старше, значит, в этом году ей сравнялось двадцать два. Средней комплекции, обычная деревенская девушка, с ничем не выделяющимися светлыми глазами – Тенки никогда не доводилось смотреть на сестру как на постороннего человека, и, уж чего доброго, пытаться оценить её достоинства как женщины. Никогда – но сегодня, сейчас, когда она вошла в дом и прищурилась, пытаясь в тусклом свете разглядеть нежданного гостя, Тенки на миг – может, из-за двухлетней пропасти – удалось увидеть её совершенно иной.
