Ремесленный квартал (СИ) - Кошовец Павел Владимирович (читаем книги .txt) 📗
Этот жест окончательно добил Худука. Ишь, какая наглая и хитрая! Но, продолжая тщательно сдерживать кипящие эмоции, ядовито поинтересовался:
— А не боишься, что вот сейчас, пока никто не видит, тюкнем тяжёлым по голове и съедим всухомятку? Я так и быть, возьму голову — люблю, понимаешь, мозги — особенно такие, молоденькие, не загаженные ещё глупостями. А троллю достанется твоя костлявая задница — он любит косточки погрызть, благо с зубками всё нормально.
— Нет, не боюсь, — она безмятежно посмотрела в глаза гоблина. — Во-первых, вы сами ответили на свой вопрос: я чересчур худа, чтобы представлять гастрономический интерес. Так что потребить меня можно разве что под пиво, а никак не в сухомятку. А, извините, я оного напитка на столе не наблюдаю. — Рохля издал звук, весьма похожий на возмущение — он вообще-то предпочитал пиво ничем не портить, но эту ли мысль он пытался до них донести, Худук не понял, у девочки же на лице появилась лёгкая улыбка, которую при должном внимании можно было наречь ухмылкой. — А во-вторых, это в принципе невозможно. Потому что вы, Худук — добрый.
Какое-нибудь тяжёлое магическое воздействие произвело бы на него меньшее впечатление. Он услышал, как хрюкнул Рохля, а потом звуки исчезли. Остался один равномерный звон. Так бывает, когда тебя лупят по голове пустым мешком из-под крапивы…
Сколько длилось это выпадение из реальности, гоблин не знал, но как-то вдруг он увидел перед собой встревоженные зелёные глаза и попытался протолкнуть из глотки слова:
— Не… понял…
Девочка поджала губы, словно поражаясь его непонятливости.
— Вы — добрый. Потому что злой не смог бы воспитать из Рохлика такого хорошего человека…
— Рохля — не человек! — взорвался гоблин, подскакивая с места и, что бывало не очень часто, глядя сверху вниз.
Девочка чуточку удивлённо, каплю недоумённо и совсем чуть-чуть с обидой, но хладнокровно смотрела на разъярённого гоблина и как бы спрашивала: «Ну и что? Человек — не человек — это всего лишь слова. Только разум может наполнить их смыслом».
Худук почувствовал, что ему становится душно, неуютно и… стыдно под, кажется, понимающим взглядом, и он, превозмогая трусливо прущую наружу вежливость и дипломатичность, рявкнул что есть силы:
— Рохля, а ну, подъём! Нас ждут дела!
И сдёрнув со спинки стула плащ, поспешил на выход из зала.
Слава Гудруму, Рохля всю дорогу молчал. А ведь при всей своей простоватости, он мог изречь нечто этакое, наступающее на мозоль совести и зажимающее её яйца в тиски непростых размышлений, к которым гоблин, смятённый и расстроенный отчего-то, сейчас не был готов.
Непонятно, отчего его так накрыло? Неужели славный человеческий детёныш может конкурировать с ним, взрослым, циничным, да что там говорить, жестоким «тёмным» во внимании к иному «тёмному», выращенному, можно сказать, из пелёнок? Но эти слова, будто он «добрый», сказанные настолько уверенным в собственной правоте существом, выбивали почву из-под ног. Тут уже даже не помогала самоирония. Интересно, чтобы сказали по этому поводу его соплеменники? Выгнали повторно, как слабака?
Ввиду конечного пункта их путешествия: гостеприимно распахнутых дверей под высвечивающимся в подрагивающем свете факела вывеской «Стриженный кабан» и грубо намалёванной рядом рожей, слегка напоминающей свиное рыло без щетины, с обрезанными чуть ушами и укороченным пятаком, Худук выбросил перед важной встречей из головы совершенно ненужные мысли о доброте (вернее, отложил их на потом) и гуманности (вот вернётся, он устроит вредной девчонке какую-нибудь пакость!).
Поздней ночью у Изила было людно, как ни странно, но так — без демонстративного веселья и особого эпатажа. Стоял негромкий гул, сидели в основном мужчины трёх категорий: подозрительные лица и работяги, не смешиваясь друг с другом — вроде как местные, по тихому напивались или коротали бессонную ночь — третьи, беженцы, их легко было определить по неприкаянному, потерянному виду и самой разнообразной классовой одежде: от купеческой туники не самого лучшего качества и крестьянского жупана до потёртого, но чистого дворянского камзола. Изобилие посетителей, как понял гоблин было следствием демократичности цен и удобоваримого покоя — стену у стойки и у дверей подпирали два здоровых лба, словно братья, с тупыми выражениями на лицах глядящие в зал. Ну и качеством — по запаху определил Худук — выпивки и еды. Он покрутил носом — терпеть бурду и тушёных кошек с кислой прошлогодней капустой он был не намерен.
Ловко скользя между посетителями, к ним спешил мальчишка. Худук хмыкнул: ну да, это его, недоросля, могут не заметить (не принять во внимание, проигнорировать вначале), а вот Рохлю, которому пришлось наклониться в почти пятилоктевом дверном проёме, проигнорировать было сложно — даже в глазах вышибалы мелькнул интерес, когда ему пришлось приподнять голову и упереться носом в мощный бицепс снежного тролля собственной персоной.
В какой-то момент в зале наступила неожиданная тишина, расцвеченная неприязненными, любопытными и равнодушными взглядами. Худук и так не отличавшийся невозмутимостью, развлекался — скалился во всю зубастую пасть, смело и прямо встречая все направленные на него взгляды, двигаясь между плотно сидящими посетителями — зал Илию не мешало бы расширить. Хотя трактирщик в хорошую погоду и подходящее время года и суток наверняка выносил запасные столы и лавки на свежий воздух. Но не сейчас.
Парнишка провёл к отгороженному плотной тканью от остального зала столику, который словно бы прятался в нише, но недалеко от очага, жар которого тут был достаточно ощутим. Такое место для очень дорогих гостей.
Худук остановился, уперев руки в бока и внимательным взглядом окинул сидевшую тут троицу. Ничего, что он возвышался всего лишь на локоть над столешницей — никто и не думал смеяться. Рохля в этот же момент тоже отрабатывал свою роль в подобных ситуациях: глядя куда-то в сторону, тщательно елозил пальцем в ноздре в поисках завалявшихся там сокровищ.
— Ну, кто тут такой смелый? — спросил гоблин равнодушно, по очереди вглядываясь в серьёзные лица.
«Тёмному» понравилось, что взгляд его встретили твёрдо, без особой почтительности, но и без сомнения. Только «купец» слегка взбледнул, когда гоблин чуть надавил на сознание своим доставшимся по наследству Даром. И ответил именно он:
— Мы — «ночные» — Три тюльпана Гравии. Точнее, их остатки. — Слова дородного дядьки в просторном халате что-то значили. Худук буквально кожей почувствовал усилившееся внимание троицы. Но он не был агробарцем, и все эти названия были для него пустым звуком. Впрочем, наверное пока. Поэтому он состроил значительную рожу и важно кивнул — в конце концов, некоторые сведения он мог выяснить и позже. Но не нужно быть чересчур умным, чтобы понять, что «ночной» в сочетании с «цветком» — наверняка название одной из бандитских группировок столицы. Худук промолчал, ожидая продолжения, и многозначительная пауза завершилась. — Небольшой исторический экскурс, уважаемый…
— Худук Ял» Айюм, — учтиво представился гоблин. — Можно просо Худук. Все, кому положено, знают меня под этим именем.
— … Худук Ял» Айюм. Меня зовут — Гамза. Вот это, — движение рукой вправо, на крепкого и высокого, с телом молотобойца, абсолютно лысого здоровяка, поблёскивающего цепкими глазами из-под кустистых бровей, — Бивень. А слева от меня — Проводник, — сидевший со сложенными руками карлик, пожалуй, был не выше гоблина, крупная седая голова с умиротворённо прикрытыми глазами и расслабленными чертами — как у спящего — лица, была прислонена к спинке кресла. Что-то было в нём не так… И «купец», будто почувствовав вопрос, ответил своим бархатным вкрадчивым голосом: — У него есть полезное умение общаться с только-только умершим человеком. И не только, — улыбнулся. Так могла улыбаться ящерица — по привычке, когда это действие легко перепутать с зевком. А Худук мимолётно подумал: «К чему относится «и не только»?». К более широким возможностям карлика или умению общаться с мёртвыми представителями старших рас? О-о-очень любопытный Дар. Если подумать, то и сам гоблин не отказался от такого довеска к своим возможностям.
