Ненависть - Остапенко Юлия Владимировна (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗
Она переступила через труп и ушла.
Дэмьен вышел из храма с наступлением темноты. Мог выйти и раньше — ему принадлежал весь день, от рассвета до рассвета, — но почему-то предпочел подождать. Он объяснял себе это тем, что целый день валил снег, да и к тому же ему не мешало отоспаться, но в глубине души знал, что просто боится увидеть тот, теперь уже другой, мир при свете дня.
Он прошел по заснеженной площади перед храмом, которую целый день кропотливо, но безуспешно расчищали несколько монахов в коричневых рясах; они и теперь сгребали лишь недавно переставший идти снег, терпеливо и слаженно, как пчелы. На Дэмьена они внимания не обратили, и сам он предпочел пройти мимо них поскорее: в его памяти были слишком свежи минуты, когда он сам, молча выдыхая пар сквозь стиснутые зубы, разгребал снег в каменном колодце. Сейчас он не стал бы утверждать с уверенностью, что в самом деле был там: он помнил, как пылало горло и слезились кипятком глаза, и не понимал, почему сейчас, всего неделю спустя, стоит посреди укутанной снегом площади, чувствуя в себе еще больше сил, чем прежде, а не лежит под твердой мерзлой землей. Может, вдруг мелькнуло у него, ничего этого и не было вовсе, а? Накачали меня наркотиками… галлюциногенами… и ничего, ничего, ничего не было? Он усмехнулся этой мысли, осознав, что она вызвала в нем не облегчение — протест. Поздно, поздно. Слишком поздно надеяться на такое глупое, жалкое спасение от самого себя. Его тело опустило лицо, заплакало, тихо и ненавидяще скуля. А он улыбнулся ему в ответ.
Поздно, слишком поздно, прости.
Он пошел к прямоугольному проему в стене, отделявшей этот мир от другого. Слева и справа стояли статуи — он только теперь их заметил. Мраморные, выщербленные временем и непогодой — очень старые. Фигуры друидов в полный рост, с распростертыми руками, с лицами, поднятыми к небу. Одно лицо женское, вдруг с удивлением понял Дэмьен. Он ни разу не видел здесь женщин.
Он подошел к этой статуе — она, кажется, была не такой старой, как другая, но всё равно ей наверняка не меньше сотни лет. Мрамор потемнел и местами покрылся плесенью, ступни женщины заросли сизым мхом, на покрытой капюшоном голове и плечах лежал толстый слой снега. На пьедестале, похоже, когда-то была надпись, но теперь она совсем стерлась. Хотя Дэмьен все равно вряд ли смог бы ее прочесть. Он всмотрелся в лицо женщины — безмятежное, немного усталое, с прикрытыми веками. Обычное лицо — таких тысячи. Но почему-то он был уверен, что это изображение микроскопически точно. По крайней мере хотел в это верить.
«Интересно, — подумал Дэмьен, — меня они так же добросовестно изобразят?»
Он помедлил, потом слегка улыбнулся и, протянув руку, коснулся скрещенными пальцами лба статуи.
«Помоги мне, — подумал он. — Помоги мне дождаться ее. И ей помоги тоже».
Женщина, похожая на тысячи других, тихо и устало смотрела в небо. Но Дэмьен знал: она поможет. Знал, потому что был уверен: когда-нибудь кому-нибудь поможет и он.
Но это потом, потом. Пока что она далеко. И эта ночь принадлежит ему. Нет, даже не ему — его телу. И это его — тела — последняя ночь.
Дэмьен с усилием оторвал взгляд от лица женщины и вышел за ограду.
Он почему-то думал, что прохожие станут оборачиваться ему вслед, и первое время чувствовал себя не слишком уютно. Но никто не обращал на него внимания. Правда, и местные встречались редко: в город вошло какое-то войско, очевидно союзное — по улицам сновали группы пьяных солдат, горланивших похабные песни, горожан было еще меньше, чем два месяца назад. Похоже, лишь ряса могла бы выдать в нем будущего друида. А сегодня он ее оставил — ему отдали одежду, в которой он пришел в Вейнтгейм: рубашку, темно-серый дорожный костюм, сапоги, плащ и черный шелковый платок, странно холодивший шею. Странно — потому что всё его тело пылало, будто в лихорадке, несмотря на мороз. Тело чувствовало, что его готовы вот-вот спустить с цепи, оно рвалось в предвкушении, билось о прутья клетки и выло в радости и злости, словно предчувствовало, что эта свобода будет недолгой — и последней. Дэмьен слушал его со странным, болезненным любопытством, почти с упоением, четко сознавая рамки, в пределах которых он еще мог контролировать инстинкты. Мимо него прошла девушка в кроличьей шубке, светловолосая, розовощекая и очень хорошенькая. Она бросила призывный взгляд украдкой, и Дэмьен вдруг почувствовал, как нестерпимо тесно становится в штанах. Он подумал о Ратнике, которого, должно быть, уже склевали птицы, как наяву, увидел его широко распахнутые глаза, измазанный в кровавой слюне рот, скрючившиеся у живота пальцы, и в штанах стало еще теснее. Тело завопило от восторга, захлебнулось криком, выплеснулось, потекло бурным кроваво-золотистым потоком, обрушилось на дамбу его нового опыта, с воплями проклиная его за побои, за боль, за голод, за жажду, за холод, за жар, за страх, требуя сатисфакции, требуя возвращения привилегий. И Дэмьен сделал вид, что уступает — нет, на самом деле уступил: отпустил, дал волю, дал право, смеясь в душе над такой наивностью. Ведь телу было невдомек, что теперь его ничего не стоит в любой миг загнать обратно, в темную узкую клетку, из которой нет выхода.
Во всяком случае, Дэмьен думал, что сможет это сделать.
И поэтому он повернулся, в три шага догнал розовощекую девушку и взял ее за локоть. Она взметнула на него изумленно-испуганный взгляд из-под длинных ресниц, и он улыбнулся ей, вложив в эту улыбку все свое обаяние.
— Сударыня, — вполголоса проговорил он, слыша себя (вернее, свое тело) словно издалека, — куда вы направляетесь одна в столь поздний час? Не нужен ли вам проводник? Такую красавицу в ночном городе могут подстерегать всяческие опасности. В городе столько солдат, а ведь это люди без чести и совести…
Он видел, что она млеет от него — от внешности ли, от взгляда ли, от голоса, от той ли чуши, которую он нес, — всё равно, это не имело никакого значения, как и то, что он скажет ей, что они скажут друг другу; он не понимал почему, но эта девушка таяла на глазах, не сводя с него передернутого поволокой взгляда, и он уже сейчас мог лепить из этого воска сколь угодно витиеватые свечи. Это показалось ему немного странным: никогда еще женщина не сдавалась ему так быстро, кажется, под воздействием одного только взгляда, и вдруг понял: это же не я. Это мое тело. Кстати, довольно привлекательное тело — черт, об этом он как-то совсем забыл (не считая шрама; но шрам и раньше мало кого смущал). Тело, которое он измучил ограничениями и вот наконец-то отпустил на свободу.
