В погоне за солнцем (СИ) - Элер Алиса (прочитать книгу .TXT) 📗
Я не видел ничего, кроме каменеющего с каждым словом лица Нэльвё. Говорил, говорил, не способный остановиться хоть на секунду, выплескивая злость, обиду, ненависть и отчаянье - все то, что так долго сводило меня с ума. И услышал тихие всхлипы, только замолчав. Уже зная, что увижу, я медленно, словно надеясь, что этот миг никогда не произойдет, обернулся.
Камелия, отчаявшаяся нас перекричать, обессиленно опустившись на землю, обхватила колени руками и беззвучно плакала. Чувство вины подступило к горлу неожиданной горечью. Надо было что-то сделать, что-то сказать, но я не знал, что.
- Камелия... - тихо окликнул я севшим, охрипшим от крика голосом.
Нэльвё бросил на меня хмурый, сумрачный взгляд и, тихо подойдя к девушке, опустился рядом. Он, похоже, тоже не представлял, что нужно делать. Гладить по волосам? Приобнять? Но любая аристократка сочтет это оскорблением.
Камелия разрешила возникшее недоразумение со свойственной ей непосредственностью: не задаваясь вопросами этикета, она уткнулась ему в колени и разрыдалась уже в полный голос.
Я неловко переступил с ноги на ногу, несколько раз открыл было рот, не зная, что сказать - а потом с досадой пнул подвернувшийся камень, развернулся и шагнул прочь.
***
Шлеп-шлеп-шлеп!
Круги разбежались по воде, как будто оставленные легкими, невесомыми шажками игривой fae.
Шлеп-шлеп-шлеп!
Камешек - небольшая, окатанная и обтесанная озерными водами галька - подпрыгнула раз, другой и ухнул совсем рядом, всего в паре шагов от берега.
Досадливо поморщившись, я подтянул колени к груди. Пускать камни по воде я так и не научился. Как не научился еще сотне вещей, которыми мог похвастаться любой ребенок.
Шлеп-шлеп-шлеп!
Я вздрогнул от неожиданности - и насупился еще больше, когда понял, что не один.
Камешек, пущенный не мной, упрыгал далеко вперед, всколыхнув зеркальную гладь затерянного в лесу озера. Почти полсотни шагов.
"Даже он умеет пускать эти проклятые камушки", - пришла мне в голову совершенно дурацкая, но обидная мысль.
Настолько дурацкая, что я невольно улыбнулся. И, не поднимая на того, кто нарушил вечернюю тишину, взгляда, негромко сказал:
- Ты мне проспорил.
Голос, едва слышимый, утонул в сонном стрекоте цикад.
- Проспорил, - согласился Нэльвё.
Трава зашуршала под мягкими шагами - и с тихим шелестом смялась, когда он опустился рядом.
- Реки здесь действительно нет, - продолжил он с усмешкой. - Только озеро.
Только озеро...
Только озеро - и больше ничего. Ранний закат плавил лес в багрянце и алом. Небо и гладь прозрачных, чистейших вод бесконечно отражали друг друга, как стоящие напротив зеркала, дрожа под омывающими их волнами ветра.
- Во всей этой ситуации, - с откровенной иронией начал Нэльвё, - меня утешает только одно. Как идиот вел себя не я один.
- О да! - у меня вырвался невольный смешок. - Не один! У нас теперь свое тайне общество. Идиотов. Опознавательный знак: подбитая скула. Или ты уже свел ссадину?
- Нет, - фыркнул он. - Пусть побудет... напоминанием.
- За день пройдет.
- А так лучше запомнится. Или, - он шутливо пихнул меня в бок, - думаешь, не стоит смущать взор благородной дамы нашими подбитыми физиономиями?
- Боюсь, мы ее уже смутили... поведением, - невесело ответил я. - "Aelvis", "бессмертные" - тьфу! Только гонор и самомнение...
- Ну, ну! Завязывай с самобичеванием, - ворчливо прервал меня Нэльвё. - Все и так всё поняли.
Тема оказалась исчерпанной.
Мы сидели рядом, ничего не говоря. Не знаю, о чем думал Нэльвё, а я все смотрел вдаль, на озеро, колыхающееся в золотисто-алой дымке. Но смотрел уже не с тем бездумным отчаянием, безразличием, а с невыносимым желанием выговориться.
Молчать было невыносимо, каждый миг промедления жег горло невысказанным словом. И я, дрогнувшим голосом, начал:
- Я действительно сказитель. Даже теперь. Но не волшебник. А сказитель-неволшебник - все равно что менестрель, утративший голос. Он слышит мелодию, знает, что нужно петь - но не может. И это... мучительно, - и припечатал, со злостью и жестокостью, осознанно тревожа так и не прошедшую рану: - И бессмысленно.
Нэльвё молчал, не прерывая меня и не вмешиваясь.
- "Больше не волшебник"... - тихо, с горечью повторил я. И несмело продолжил, сбивчиво и сумбурно, пока появилась надежда на то, что меня слушают. - Она распорядилась так. Я долго думал над этим. Почему, за что? Что я сделал не так? За что расплачиваюсь, и почему так жестоко? Думал - и не находил ответа. И решил, в конце концов, что виной всему - обещание, которое я нарушил. Я не обязан был его соблюдать, не обязан был давать - но дал и нарушил. Да, это глупо, я знаю. Я знал это с самого начала, но все равно поверил: другого ответа я просто не мог найти, а мучиться неизвестностью столько лет невозможно.
Я снова умолк. И, повинуясь внезапному порыву, резко встал. Шагнул к воде, к самой сияющей золотом кромке, навстречу медленно истаивавшему и растекающемуся по озерной глади солнцу.
- А сегодня... сегодня я впервые подумал, что сам виноват в том, что случилось. Я ведь сказитель, драконы меня побери! Сказитель! "Чьи слова низвергают города и поднимают горы". И я дал пламени антерийской войны захлестнуть Северу. Сжечь мою родную Нэриту, Торлисс... дал погибнуть стольким людям, дал затопить Ильмере, дал разрушить Лазурную Гавань. Я делал так много, делал все возможное - но недостаточное. Потому что должен был - невозможное. Ведь я сказитель.
- "...чьи слова низвергают города и поднимают горы", - насмешливо закончил Нэльвё. - Да-да, я помню. Тебя родители случайно не на сказках о волшебниках Века драконов воспитывали? Ну, там, Аэлин-сказительница, Майливия-Алая Дева, Даррен Виоррейский?
- Иди ты! - ругнулся я, вспыхнув, и отвернулся от сгорающего в собственном багрянце заката.
Щемящую тихую грусть сменило раздражение и досада. В первую очередь - на себя. Что за дурак! Нашел, кому рассказывать!
- Так все-таки я был прав? - продолжил он, развалившийся на зелено-золотых травах и заложив руки за голову. - Ты тогда умер?
Я выдержал паузу, не зная, то ли отвечать ему правду, то ли ругаться. И, поняв, что мне все равно, отвечать или нет, безразлично сказал:
- Прав. Но это никак не связано с тем, что я сказитель. Во всяком случае, напрямую.
- А с чем связано?
Я рассмеялся от такой самоуверенности.
- Ты всерьез рассчитываешь, что я тебе отвечу?
- Нет, - пожал он плечами и улыбнулся совершенно обезоруживающе. - Но попытка не пытка.
- Не пытка, - согласился я с усмешкой. - Ты прав. Я расскажу.
И, вдоволь налюбовавшись удивлением, озарившим его лицо, добавил:
- Расскажу. После того, как узнаю, почему ты бежал. И чем так интересен жрицам Льор, что они преследуют тебя спустя столько лет.
- Им нужен не столько я, сколько то, что у меня есть, - неожиданно легко ответил Нэльвё. И с невеселым смешком добавил: - То, что нужно одной высокопоставленной особе.
- И это что-то все еще при тебе?
- А этого я уже не скажу.
- Тогда вечер откровений объявляю закрытым. Их и так, пожалуй, чересчур много. Как Камелия?
- Успокоилась, - пожал плечами Нэльвё.
Я рассеянно кивнул.
Закат догорал, как всегда, стремительно: небо, кажется, только-только запылало ало-золотым заревом и вот уже ночная мгла обнимает тонущее в озере солнце.
- Много времени потеряли, - негромко сказал Нэльвё. - Уже вечер.
- Много, - согласился я. - Теперь придется наверстывать.
***
Камелия сжалась в комочек на самом краю поляны, не шевелясь и не сводя напряженного взгляда с хрупкого, похожего на переломленный стебелек цветка, тела fae. Я сначала не понял, чем вызван столь трепетный интерес - fae, в отличие от смертных и aelvis, умирали навсегда, и восстать неупокоенными тенями не могли - а потом досадливо скрипнул зубами и ускорил шаг. Ну кто оставляет юную девушку, почти еще девочку, наедине с трупом?!
