Наследники Скорби - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка" (книги онлайн полные версии .TXT) 📗
А далече идти-то… — протянула девочка.
— Вот и не ходи.
— Дак со мной братья просились и сестра. Сведешь?
— Со мной же нельзя, заругают, — из вредности напомнил Малой, в душе радуясь, что подруге все же интересно.
Девочка потупилась. Отец и впрямь просил не ходить больше с волчонком. Не водить с ним дружбы. Сказал, со зверем шутки плохи. Но Юна не понимала, что не так с Ярцом, таким серьезным, смелым и любопытным. Да и на череп страсть как хотелось посмотреть. В Пещерах было спокойно, но ведь и скучно тоже. Камень да эхо. То ли дело наверху! Там пахло землей, травой, хвоей, водой и ветром!
Они улизнули незаметно, когда старшие собрались в избе дядьки Звана.
Лес встретил пятерых ребятишек согласным шумом высоких крон и мерцанием звезд. Ночь казалась бесконечной и тихой. Плодовник подходил к концу…
За бобровой плотиной на версту вверх по течению реки и впрямь сыскался падун — вода, журча, лилась с невысокого каменного уступа, в стороне от которого над потоком навис гранитный лоб мшистого валуна.
— Ой… и впрямь череп… — Юна восторженно сложила ладошки на груди. — Экая громадина! Стёха, ты, поди, целиком в рот к нему поместишься!
Ярец молчал, гордый произведенным впечатлением. Будто сам притащил сюда эту глыбу и придал ей нынешний облик.
Мальчата уже полезли по каменистому склону, когда волчонок почуял…
— Стойте! — Он вдруг припал к земле, с ужасом втягивая носом воздух.
Ребятишки замерли, испуганно переглядываясь. У них не было звериного волколачьего нюха, и оттого испуг Ярца, вызванный неведомой опасностью, показался страшным вдвойне.
— Чего там? — негромко спросил Стёха — Юнин двоюродный брат.
— Тихо… — одними губами ответил Ярец.
В этот миг ветер донес запах…
У волчонка мутился рассудок. Пахло человеком… пахло смертью. Он никак не мог этого понять. Как человек может пахнуть не одуряющим сладким запахом крови и плоти, а…мертвечиной?
— Охотник? — спросил дрогнувшим голосом Стёха, и лицо его сделалось бледнее луны, висящей в черном небе.
Малой почувствовал, как от страха подводит живот. Потому что Стёха угадал. Охотник!
Лишь теперь волчонок понял, какую глупость они все пятеро совершили, уйдя так далеко от взрослых, от пещер, от безопасной Черты. Но ведь Батя… Он не предупреждал, что надо бояться, что тут может быть нахоженное место! Напротив, сказал: "Сходите, поглядите, там тихо".
Голова кружилась от запаха. Захотелось в кусты, потому что кишки постыдно прихватило от ужаса. Батя!
И в этот миг, когда они — растерянные — застыли, надеясь, что Охотник пройдет мимо, в воздухе свистнула стрела. Она пролетела, искрясь, так близко, что вспотевший лоб Ярца обдало ветерком. Юна не успела даже вскрикнуть. Лишь нелепо вскинула руки, опрокинулась навзничь, да так и осталась лежать, глядя в небо, со стрелой, торчащей из горла.
Заорал Стёха и метнулся вперед, сверкнув в полумраке побелевшими глазами. Опять засвистело, справа, слева… Мленя завизжала. Оглушительно, распугивая тишину леса. Упал Желан. Так же беззвучно, как Юна. Покатился по склону. И больше тоже не поднялся.
Только Малой по-прежнему стоял, не в силах сделать ни шагу, и глядел на неподвижную девочку, в открытых глазах которой застыло по маленькой луне. А в следующий миг левое плечо ему обожгло, словно в кожу втравили горящую головешку. Мальчик упал, растянулся на земле. От страха и боли даже не сразу смог перекинуться, а когда смог, серой тенью метнулся прочь.
Лес превратился в запахи и смерть. Ярец мчался, унося в плече стрелу. Он петлял и кидался, прыгал из стороны в сторону, не понимая скудным детским умом, что никто за ним — подранком — не гонится, что стрелять в такой чаще, да еще в темноте — дело зряшное. Страх гнал и гнал его.
А когда пригнал обратно к пещерам — едва живого, покрытого пеной и кровью, горизонт уже начал светлеть.
— Ярец! — Батя подхватил его на руки, гладя измученную морду. — Малыш…
Он никогда не говорил так ласково. И волчонок заплакал. От облегчения и страха. Потому что знал: следом за ним бежит девочка с луной, блестящей в зрачках, и стрелой, засевшей в горле. И бежать она за ним будет всякую ночь и всякий день, въяве и во снах. И она никогда не умрет. И не оставит его в покое. Потому что он виноват перед ней, и эту вину не искупить.
— Серый! — Вожака волколаков рывком развернули куда-то в сторону. — Он уходил не один. Где остальные?..
Голос Звана осип от горького предчувствия беды.
Оборотень взглядом показал на сломанную стрелу, торчащую под левой лопаткой щенка.
— Остальные вряд ли вернутся…
И Малой заплакал еще горше, когда увидел, как помертвело лицо стоящего рядом с вожаком мужчины.
— Зря вы меня гоните, — донесся откуда-то издалека голос Бати. — Отсидеться под землей не получится, Зван. Лучше соглашайся, пока не потерял всю Стаю.
А больше Ярец ничего не услышал. Потому что умер.
С самого утра зарядил нудный моросящий дождь. Дорога раскисла, ехать приходилось шагом. Низкие тучи повисли над лесом, будто решили остаться тут навек.
Зюля уныло тряхнула отяжелевшей от воды гривой.
— Устала, девочка… — Лесана потрепала лошадь между ушей и свернула с дороги.
Вот-вот начнет смеркаться. Надо устроиться на ночлег.
Мокрый до нитки Белян вытер со лба дождевые капли и поплелся следом. Натянутая между его поясом и седлом Охотницы веревка не давала пленнику отстать. Он так и тащился, будто пес на привязи — сырой, несчастный, понурый. Горбился от тоски и страха. Ждал привала, потому как смертельно устал, и в то же время боялся становиться на постой с обережниками. Знал: начнут мучать. Однако теперь изнеможение его достигло такой глубины, что юноше было все равно — станут его пытать или просто позволят упасть на землю и заснуть прямо в жидкой грязи…
Тамир покачивался в седле. Голова гудела, тело казалось вялым и непослушным, словно после долгого и тяжелого сна. Упокоить мага, после упокоения целой веси — задача для поистине двужильного колдуна.
Хотелось поесть горячего и завалиться спать. Ну их всех к Встрешнику…
Да еще этот малахольный кровосос еле плелся… Наузник едва перебарывал в душе желание подогнать Ходящего хлыстом, чтобы резвее бежал. Какая-никакая, а отрада для сердца.
Поэтому, когда остановились на ночлег, Тамир был рад ничуть не меньше Беляна. Устал он. Лесана отвязала от седла полумертвого кровососа, стреножила Зюлю и занялась обережным кругом. Ее спутник отправился в чащу: собрать дров и лапника.
Девушка возилась с нехитрой похлебкой, колдун рубил шалаш, никто не говорил ни слова. Пленник сидел, скорчившись у корней старой сосны, и затравленно следил за трудами людей. Ему было страшно.
Вскоре от костра потянуло кашей, заправленной салом и чесноком. Сытный запах, от которого вмиг напомнило о себе пустое брюхо. Кишки заворочались, забурчали, проклятые, чуть не на всю чащобу… юноша едва сдержался, чтобы не расплакаться от голода, одиночества и беспомощности. Охотники были как мертвые: взгляды колючие, лица застывшие. И каждый в своем деле. Молчаливые, хуже покойников. Даже зверь дикий на человека больше похож, чем эти двое.
Когда Лесана поманила пленника к себе, он поднялся и побрел обреченно, волоча тяжелые от долгого перехода ноги. Подошел, остановился в шаге, уперев взгляд в землю. Что с ним теперь сделают? Вон как Охотница кидалась, когда нашли они растерзанного воя, думал — на ремни порежет. Теперь, видать, выместится.
Но она снова его удивила.
— Садись. Я гляжу, ты и огня не боишься?
Она говорила ровно. И гнева в голосе он не услышал.
— Не боюсь, — кивнул Белян и с готовностью затараторил: — Осененные огня не боятся. И свет дневной нас не слепит…
