ПрозаК - Фрай Макс (прочитать книгу .TXT) 📗
— Ничего, здравомудрая моя, с ней не происходит. Жужжит, пока сил хватает. Сачок сдвинуть или порвать вне ее возможностей, оттого жужжит она все слабее и слабее, пока совсем не ужужживается. Смолкает, и какое-то время молча лежит, но если палочкой ткнуть — трепещется. Но потом уж и не трепещется. Вот когда совсем трепетаться перестает — я её на бумажку, и в мусорник. И нет больше мухи.
— Но не проще ли было бы, господин Робербам, муху просто изловить и убить?
— Что Вы говорите такое, златоценная моя, как можно живых тварей жизни лишать? Этого я бы себе никогда не простил. Я ведь, златоценная, не Господь Бог какой, и не судия, чтобы божью тварь взять и уничтожить. Я — человек маленький, я просто мух не люблю.
— Но ведь в результате-то манипуляций Ваших, господин Робербам, муха умирает? Жизни, то есть, лишается вот как есть?
— Это уже не моя печаль. Я с нею ничего такого противозаконного не делаю, я её только всего-навсего под сачок. Не мучаю, не бью, руками не трогаю. А то, что она не может из-под сачка вылететь, это её мушиные проблемы. Вылетела бы — выжила бы. Здоровая, летучая, всё в её власти. А когда она уж совсем ослабевает, ей уже и не выжить, её уже и выпускать бы не спасло. То есть опять-таки ничем я ей помочь не могу: поздно.
Я смотрела на муху, бьющуюся под сачком, и в голове моей было странно.
— Скажите, господин Робербам, а вот если к Вам случайно залетят две мухи? Что тогда делать? Сачок-то занят?
Господин Робербам молча распахнул передо мной шкаф и я увидела целую стойку аккуратно расставленных сачков.
— Вот, быстромыслая моя, больше, чем здесь сачков, ко мне одновременно мух никак не залетало. Иногда, конечно, бывает по две, по три, но я справляюсь.
Я представила себе аккуратную гостиную господина Робербама, сплошь уставленную сачками с мухами под ними. Мои размышления прервал доносившийся откуда-то из глубин дома слабый стук.
— А это кто стучит, господин Робербам?
— А это, любознатая моя, девушка у меня тут одна. Я девушек к себе время от времени в гости приглашаю, на чаёк, посидеть. Только вот иногда девушка оказывается приятная, а иногда — отнюдь. А у меня есть слабость: не люблю я неприятных девушек ну никак. Раздражают они меня. И вот если девушка оказывается отнюдь, я тогда её в комнату пустую как-нибудь препроваживаю, запираю, и она там…
Из обморока господин Робербам выводил меня умело и виновато. Склонялся с нашатырём, бормотал извинения, клялся, что пошутил. Предлагал сводить во все комнаты и показать, что никого там нет, а стук на самом деле шел со двора, от доминошников. Я отказалась.
У порога господин Робербам целовал мне руки, благодаря за чудесно проведённый вечер. На полу под сачком билась и жужжала неустанная черная муха.
©Виктория Райхер, 2004
Виктория Райхер. Комплементарная пара
Берт и Санда дружили с детства. Их познакомили в тот день, когда Сандочке исполнился год и месяц, а Бертик как раз родился. Годовалая плюс месяц Санда подошла к коляске, в которой лежал полуторанедельный Берт, заглянула в неё, деловито подставив лавочку, и громко сообщила, расширив глаза:
— Ого! Там малышечка!
В этот момент мама Берта влюбилась в Санду.
Берт и Санда дружили с детства. Бертика выгуливали в коляске, Сандочка, лысая, с кривыми ножками и хитрым взглядом, гуляла рядом. Иногда покачивала коляску с важным видом. "Мы с вами будем родственниками", говорила, умиляясь, мама Берта бабушке Санды. Будем, будем, без ажиотажа кивала мудрая бабушка, все мы родственники, в какой-то мере…
Когда Бертик начал ходить, Сандочка захотела его выгуливать сама. Без бабушки и мамы. Одна. И выгуливала — строго в границах песочницы. У неё как раз отросли волосы, и кучерявая поросль гордо венчалась пышным бантом. Берт пытался говорить. Он старательно выговаривал "Сан-да!", и Сандочка милостиво гладила его по голове.
Когда Санде было пять лет, выяснилось, что у девочки абсолютный музыкальный слух и редкостное для такого возраста чувство ритма. Сандочку без экзаменов приняли в городскую школу для одаренных детей, сразу, пятилетнюю, в первый класс, хотя нормальных детей брали туда только с шести. Через неделю после этого Бертик сломал ногу, и месяц пролежал в больнице. Сандочка с мамой носили ему апельсины.
Когда Берт поправился, он стремительно начал расти и развиваться. Ему еще не было четырех с половиной, когда он полностью и по своей инициативе выучил наизусть сказку Пушкина о царе Салтане, и выступил с этой сказкой на городском конкурсе юных талантов. В день, когда Бертику вручали первый приз, Сандочка завалила экзамен по сольфеджио, и она не попала на церемонию награждения, потому что очень расстроилась и проплакала целый вечер.
Берт и Санда дружили с детства. Но когда Бертик пошел в школу, родители Санды переехали в другой район, и дети стали встречаться реже. На Сандочкин восьмой день рождения Берт принёс бордовую розу, которую выбирал в магазине сам — а мама только платила, и её никто и не думал слушать с её "лучше белую, лучше белую". Сандочка так обрадовалась, что запрыгала вокруг стола и опрокинула на своё белое платье вишневый компот, который, как известно, не отстирывается. Пока она плакала, позвонила бабушка Берта и рассказала, что под диваном неожиданно нашелся любимый Бертиков паровозик, который Бертик потерял в прошлом году и очень тогда переживал.
В девятом классе Бертик экстерном сдал все экзамены и перепрыгнул через год, в результате чего в пятнадцать лет поступил в институт. Он мечтал стать студентом одновременно с Сандочкой, но, к сожалению, это не вышло: как раз тогда у неё обнаружили туберкулез, и она год провела на постельном режиме, практически не учась. Институт пришлось отложить. Берт приходил к Санде домой, носил подарки и подбадривал, как умел. Санда очень радовалась его приходам, она постепенно выздоравливала и надеялась на самое лучшее в этой жизни.
Победа Сандочки на республиканском конкурсе пианистов была закономерной и заслуженной: Санда очень много занималась, к тому же масштабы её таланта, как сказал председатель жюри, "просто не позволили ей проиграть". Берт радовался за подругу, и, чтобы не расстраивать её понапрасну, не сказал ей, что его, кажется, выгоняют из института: та история с пожаром не прошла ему даром. Он ходил все время хмурый, а Санда летала и пела, поэтому им было сложно продолжать дружить, но они все равно продолжали.
В год, когда Бертик, в конце концов все-таки окончив институт, неожиданно для всех (все-таки та история с пожаром) устроился на очень престижную работу, Сандочка переиграла левую руку и перестала выступать. Через полгода её пригласили преподавать в той школе, в которой она училась: выяснилось, что у очень молодой еще Санды — врожденный дар работать с детьми. Ей очень нравилась это занятие, и о её уроках скоро пошла слава по всему городу. Берт в тот период хандрил и грипповал, и не мог особо радоваться её успехам, но ему нравилось, что его подруга постоянно в хорошем настроении. Он тосковал, думал о вечном, искал смысл жизни, не находил, решал, не сделать ли Сандочке предложение, и в конце концов решил, что обязательно сделать.
Берт и Санда дружили с детства. Когда Берт пришел со своей традиционной уже розой и бутылкой вина, Сандочка всё поняла сразу, но не подала вида. Она ровненько села на край дивана и приготовилась слушать. Берт молчал пятнадцать минут, после чего молча же вынул из нагрудного кармана коробочку с обручальным кольцом, и протянул Санде. Санда жутко покраснела и молча кивнула. От волнения она не могла говорить. Берт тоже. Он откинулся на спинку дивана и ощутил, что самый счастливый миг в его жизни, пожалуй, наступил. В этот момент Сандочка раскашлялась, она кашляла час, потом её рвало от кашля, в общем, ей пришлось лечь и разговор отложили. Через день ей неожиданно предложили выгодный преподавательский контракт, а Берта без предупреждения уволили с работы.
