Вершители Эпох (СИ) - Евдокимов Георгий (электронные книги бесплатно txt) 📗

— Это была их судьба, и ты знаешь об этом лучше меня. А теперь уже ничего не поменять… — Красная насупилась и отвела взгляд. — Так зачем я Ему?

— Я не знаю.

— И ты называешься ложью? Ты не умеешь врать, — ухмыльнулась Вайесс, чувствуя, что инициатива меняется.

— Я не могу сказать.

— Или не хочешь? — Вайесс приставила пальцы к вискам и копнула поглубже, дальше в недра памяти, туда, где Красная спрятала ответы, туда, где всё лежало на поверхности — нетронутое и открытое. Рука потянулась за ними, хватая пальцами воздух, но что-то держало её, не давало смотреть. Вайесс вытянула пальцы ещё дальше, и в тот же момент её вытолкнуло обратно с такой силой, что из глаз пошла кровь, но она, смахнув её рукавом, приготовилась нырнуть обратно. То, что там лежало, нужно было знать, иначе всё внезапно становилось бессмысленным, безосновательным.

— Прекрати, ты нас погубишь, — сухо констатировала Красная, положив голову на кулак и наблюдая за её потугами. — Если так хочешь, сама спросишь, но, чтобы продолжать, тебе нужна я.

— Это из-за тех шестерых? — Вайесс нахмурила брови. — Чего тебе надо?

— Он всё чётко обозначил. В любом случае, выберешь ли ты уйти или остаться — оба пути обагрены кровью. Ты ведь сама всё видела, правда? — Вайесс сухо проговорила «да», воспроизводя в памяти чёткие изображения на картинках Бога — того, как она лишает их — одного за другим — жизни. — Почему не хочешь?

— Ты — искушение, — прошептала она так тихо, чтобы даже ей самой было непонятно, доказывая это самой себе, но Красная услышала и посмотрела с такой надменностью, на которую только была способна. Вайесс неосознанно ответила тем же. — Ты — иллюзия решения, хоть решения и не существует. И ты тешишь себя тем, что ты существуешь, хотя даже в этом не уверена до конца, потому что в этом не уверена и я.

— Я… — впервые в голосе Красной чувствовалось напряжения, но продолжать она не стала.

— Мне достаточно того, что эти люди живы, чтобы не лишать их всего, — тон Вайесс стал увереннее, и, казалось, она сама поверила в то, что говорила. — Мне достаточно того, что Он спас меня, чтобы отплатить. Мне достаточно того, что его называют Богом, и что для меня он — спасительная ниточка, чтобы идти за ним. Мне достаточно делать то, что я хочу, чтобы достигать того, чего хочу.

— У тебя нет вариантов, — пробормотала под нос Красная. — Не выбирай того, чего не существует.

— Я их создам. Я знаю, как, — стекло рухнуло, разлетевшись по белому осколками ночи, порезав руки обеих парой осколков. Из запястья Красной и кисти Вайесс потекла, бурля и пенясь, чернота, капая на пол и оставляя на нём замысловатый рисунок. — Не думай, что предсказать можно всё.

Их руки соприкоснулись и сжались — одновременно и с равной силой — и Красная снова стала кубом, вместилищем знаний, и теперь Вайесс знала, что нужно делать. Перед ней был список, поток событий, она уже видела, как он работает. Даже прикасаясь к нему впервые, казалось, будто она проворачивала подобное уже сотни раз, и пальцы сами находили нужные точки и оси вращения. Вайесс чувствовала, как из недр земли наблюдает Око, как кто-то ещё — невидимый, осторожный, но вездесущий — пристально вглядывается в движения её рук, но на это не было времени: слишком долго она была снаружи, и чем дольше она здесь, тем больше времени с непривычки уйдёт на восстановление. Она всё это видела, одновременно с движением каждого из соперников, с изумлённым — впервые — лицом Бога, с секундными промежутками между атаками и защитой, с каждой мелочью, с потоками ветра и скоростью вдохов. Глаза снова закровили, но нужно было смотреть, и она продолжать наблюдать бесконечность вариантов, выискивая тот самый, нужный, составляя из разрозненных звеньев крепкую цепь. Вселенная падала к ней в руки, и Вайесс держала так крепко, как только могла, потому что в этот раз от этого зависела не только она сама.

— Скажи, — обратилась она к Красной, когда наконец закончила, — Знаешь, кто мы такие, кто все эти люди из Храма? Как нас называют?

— Знаю, — куб заворочался, будто дрожа от неприятных воспоминаний, — Мы Вершитель Эпох.

***

— Снова солнце долго садится, — буркнул Гатча, доедая последний кусок и скобля вилкой по жестяному дну банки. Тушёнка была жирная и мягкая — самое то после жары — но он почти не чувствовал вкуса, в последние дни от усталости просто принимая еду как необходимость. — Не к добру это.

— Веришь в приметы? — парень напротив — судя по шрамам на лице, наверное, самый старший вынул сигарету изо рта, выдувая дым и облизывая подсохшие шелушившиеся губы. — Глупо… для людей твоей профессии.

— Почему это? — усмехнулся Гатча.

— Ну… как сказать, — почесал затылок тот, — Например, как думаешь, разве есть связь между скоростью оборота земли и твоим чёртовым настроением? Вот и я о том же.

— Ну, кто-то же это придумал, — попробовал ответить парень, хотя связи и сам не видел, — значит, может и есть.

— А как насчёт вас? — тот, что со шрамами, повернулся к четырём сидящим в углу — кто на корточках, кто просто на полу. Из одной из рук ловко вылетела карта. Кто-то крикнул «бита» и сгрёб всё в кучу.

— Хрен знает, — пробубнил под нос один — черноволосый — и бросил последнюю карту. Крестовый валет лёг точно посередине импровизированного стола, и победитель закинул за голову руки, показывая, насколько он круче остальных. — Вышел.

— Что? — повернул голову старший.

— Ты тупой что ли? — тот посмотрел на него с таким презрением, что у всех остальных вырвался смешок. — Я вышел. В «дурака» играем, видишь?

— Молодёжь…

— А ты — старик, получается? На пять лет всего старше… — усмехнулся сосед черноволосого, но сразу исправился. — А вообще, я думаю, правда, брехня это всё — приметы ваши. Думать своей головой надо. Нас так учили, и всё, и нечего рассуждать, о чём попало.

— Ты проигрывать будешь тоже своей головой? — уставился на него и на веер из десятка карт последний оставшийся соперник. — Если решил, давай сдавайся, пока ставки ещё маленькие.

— Ещё чего! — на стол полетели две восьмёрки, — Кстати, как там твоя девушка? Не расстались ещё?

— Вмастил, — восьмёрки скрылись под десятками, еле показываясь цифрами на краях, — С чего бы? Твою ж…

— Да вот поэтому, — прыснул Гатча, когда герой-любовник неохотно протянул очередную банку консервов победителю, наблюдая, как победоносно лежит на его тузе козырной король. — Уже столько ваших вещей тут оставил.

— Ты либо играть научись, либо хибарку свою продай, чтоб хоть ставить было что, — присоединился старший, — Еда уже вроде кончилась, а?

— Заткнись, — насупился тот. Остальные рассмеялись. Конечно, всё это было не всерьёз, просто шутка.

— Как насчёт той девчушки, Вайесс? — бросил Гатча, прерывая веселье. Для них это была запретная тема, и до него никто не осмеливался её поднимать. Его — Странника — просьбы не оспаривались, не подвергались сомнениям. Дело было не в том, что они её жалели: они делали подобное уже множество раз и успели привыкнуть, но такое было впервые.

— Ты тоже, — они все чувствовали одно и то же каждый раз, когда копье в очередной раз ранило хрупкое тело, — Боишься её, верно? Эй, реально боишься?

— Ладно, достаточно, нам пора уже, — вмешался старший, и вышел первый, сильно откинув в сторону кусок тряпки вместо двери. — Надо работать.

Солнце садилось действительно долго, и они зашли на арену вшестером, как обычно, когда уже почти стемнело, пока над переплетениями камня включали голубую проводку. Девчонка ждала их там же, невредимая, прислонившись головой к груди и спиной — к основанию клетки. Губы её слабо шевелились, будто сами разговаривали с кем-то, но слов было не разобрать. Всем шестерым дали в руки оружие, и они, шаркая, поднялись на Арену, захлопнув за собой массивную решётчатую дверь. Вайесс поднялась, сначала пошатываясь, но потом с каждым шагом вперёд движения становились увереннее и крепче. Гатча сглотнул и покрепче перехватил рукоять — в этот раз что-то было не так: аура её — если ощущения от человека можно так назвать — была настолько странной и нестабильной, что по коже пробежали мурашки. Ни таланта, ни особого восприятия, чтобы почувствовать это, не было нужно: страх уже витал в воздухе, разносясь горьким запахом и сладким вкусом поцарапанных от напряжения губ.