Атака неудачника - Стерхов Андрей (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Сообразив, что не он не шутит, я предупредил:
— Если решит навести порядок у меня, сразу бей по рукам.
— Разве у тебя там можно навести порядок? — съязвил Ашгарр.
— Возможно, порядок и нельзя, а вот хаос можно.
— У тебя там и так хаос.
— То мой хаос, он мне по душе. Чужой хаос мне без надобности.
— Ладно, Ашгарр, не бойся. Не допущу вторжения.
— Спасибо, чувак. Сам-то чем занимаешься?
— Чем обязался заниматься, тем и занимаюсь. Слежу за Лерой, а параллельно рассказ вымучиваю.
— Про девушку и дракона?
— Ну.
— И как? Много написал?
— Много. Первую фразу.
Ответ поэта был полон самоиронии, но я сделал вид, ничего такого не услышал, и поддержал его морально:
— Как сказал товарищ Аристотель, начало есть более чем половина всего.
— Возможно, — сказал поэт и тут же спросил: — Хочешь послушать?
Ничего не оставалось, как сказать:
— Угу, валяй.
Выдержав небольшую паузу, чтоб отделить жизнь от искусства, Ашгарр произнёс витиеватую фразу в том вычурном стиле, который Владимир Владимирович Набоков однажды самокритично обозвал «мороженой клубникой». И не дав мне ни секунды времени перевести на нормальный язык то, что я только что услышал, попросил дать оценку:
— Ну как? Не слишком мармеладно?
Обижать его не хотелось. Художника любой обидеть может, зачем же вкладывать в это дурное дело свои пять копеек? Поэтому от критики воздержался я и ответил так:
— Хичкок великий и ужасный утверждал, что кино — не кусок жизни, а кусок торта. Думаю, эту мысль можно отнести и к изящной словесности. Так что — угу. В смысле — потянет.
— Да-а-а, — протянул Ашгарр. — Вывернулся. Тем не менее, спасибо тебе, камрад, на добром слове.
— Кушайте на здоровье.
На этом я хотел распрощаться, но тут поэт сам пустился в расспросы:
— Ты-то там как?
— В порядке, — коротко ответил я.
— Тебя-то самого вампиры не пасут?
— Пока не чую.
— На каком этапе находишься?
— Качу в Оглоблино, господина Бабенко хочу допросить.
— Бабенко… — Ашгарр задумался. — А-а, вспомнил. Это тот самый товарищ из журнала. А в качестве кого ты собираешься его допросить?
— Не знаю пока, — честно ответил я. — Может, в качестве свидетеля, может, в качестве пособника. Определюсь на месте. Хотя, честно говоря, полагаю, что товарищ вовсе не при делах. Скорее всего, его именем, а может, даже и обликом воспользовался какой-нибудь тёмный гад. Причём, как тут мне умные люди подсказали, гад весьма и весьма высоко ранга. Не ниже первого.
— Кто подсказал?
— Молотобойцы.
— Пересёкся?
— Только что принял участие в их боевой операции.
Шокированный Ашгарр несколько секунд молчал, а потом не преминул высказать своё фи:
— Скажи, Хонгль, тебе больше делать, что ли, нечего?
— Ребёнок был в опасности, — сказал я в своё оправдание. — Пришлось вписаться.
— Ну и как? Спас?
— Спас. А по ходу дела Силой малёха разжился.
— Ну-ну, — скептически хмыкнул Ашгарр.
— Понимаю природу твоего скептицизма, — заметил я, — но ты ведь знаешь людей. Умеют устроить так, что нелюди добровольно начинают им боеприпасы подтаскивать. Хитрецы.
— Да, лисы ещё те, — согласился поэт. И, будучи, как все творцы, натурой противоречивой, тут же и возразил себе и мне (что в нашем случае, впрочем, одно и то же): — А вообще-то, люди, Хонгль, они разные. Вон подглядываю сейчас в щёлочку за Лерой, смотрю на мордашку её увлечённую, и полагаю, что никогда и ни при каких обстоятельствах не будет она ничего подлого по отношению к другим устраивать. Чистая душа. Чистейшая.
— Угу, чистейшая. Пока не ведает ничего. А вот однажды станет ведьмой… Впрочем, согласен: люди, они разные. И, по моим многолетним наблюдениям, делятся на две категории. На тех, кто слышит в известной песне Саруханова «скрип колеса», и на тех, кто полагает, что поёт он «скрипка-лиса». Первые — романтичные прагматики, вторые — прагматичные романтики.
— Забавная классификация. И какая разница между теми и этими?
— Существенная. Первые относятся с ближнему своему с нежной настороженностью, вторые — с настороженной нежностью.
Ашгарр помолчал несколько секунд, после чего спросил:
— Ну а наша подопечная к какой из двух категорий относится?
— Полагаю, ко второй, — подумав, ответил я.
Признаться, мне было очень интересно услышать мнение Ашгарра на этот счёт. Но, к сожалению, я в это момент въехал в зону неустойчивой связи. Услышал в ответ обрывки фраз:
— Энта… Уч… Хрм.
И всё, до свидания.
Находился я в этот момент уже километрах в двадцати от города, и пылил по безлюдной деревеньке, названия которой прочитать при въезде не удосужился. Просто увидел боковым зрением синий указатель и машинально скинул скорость до шестидесяти. Слева-справа замелькали серые домики, тёмные заборы, хозяйственные постройки с поросшими мхом крышами и загоны для скота. Лепота. Но тридцать секунд и уже позади деревенька. Дальше: молодой березняк, широкий луг, метёлки пижмы и зонты борщевика. Потом слалом на самой малой между в хаотическом порядке переходящими через дорогу бурёнками. А километров через семь, уже на подъезде к самому Оглоблино: стройный мост через напоенную осенними дождями речушку, покрытые ивняком берега, стена леса за излучиной, перед лесом — поле невызревшей кукурузы. Ещё чуть-чуть, и вот уже ужасного вида бетонная стела. Внизу с обеих сторон — «Оглоблино». Вверху, на поперечной балке: с одной стороны — «Добро пожаловать», с обратной — «Счастливого пути». В общем, всё как положено. Всё как у людей.
У первого же дома по чётной стороне увидел табуретку с пустой трёхлитровой банкой, подъехал и побибикал. Особую настойчивость проявлять не пришлось. Почти сразу вышла ко мне, повязывая на ходу яркий цветастый платок, бравая, поджарая, до негритянской черноты загоревшая на своих картофельно-капустных плантациях, гураночка лет шестидесяти. Я поздоровался с ней чин-чинарём и поинтересовался вежливо, как добраться до улицы Нагорной. Тётка, имея на меня меркантильные виды, козу строить не стала, и объяснила подробно, как и куда. Правда, понял я её не сразу, пришлось несколько раз уточнять-переспрашивать. Говорила дочь Сибири вроде бы по-русски, но так тараторила и пересыпала свою речь таким количеством смачных местных словечек, что — «ланысь мы с братаном сундалой тянигусом хлыняли» — смысл сказанного доходил до меня с трудом. Однако русский дракон русского человека завсегда поймёт, так что мало-помалу всё же уразумел, что сперва-сначала нужно доехать до местной церквушки, а потом (тётка сказала «птом») протянуть всяко-разно до поворота (тётка сказала «до сворота»), взять вправо и там уж до упора по грунтовке. Та грунтовка, ползущая на холм, как раз и будет улицей Нагорной. А дом номер шесть — крайний дом, стоит почти на самой горе, в смысле — на холме.
Указав дорогу, хозяйка отпустила меня не сразу, взяла то, что считала своим: предложила молочка свежего купить за цену, что не дороже денег. Тут она в точку попала. С раннего утра во рту маковой росинки не было, кишка кишке давно уже фигу крутила, а когда напомнили о еде, ещё сильнее жрать захотелось. Так что, не раздумывая и не торгуясь, заказал я литрушку. И ещё кусок хлеба в придачу попросил слёзно. Тётка заспешила, скрипнула калиткой и через минуту вынесла бутыль и полбуханки ситного. Сунув расторопной хозяйке купюру с фасадом Большого театра и отмахнувшись от настойчивой сдачи, я тут же на месте то молоко и употребил. Вкусным оказалось, холодным, жирным. И пошло с хлебушком в охотку. Жаль рядом не было Красопеты, угостил бы спасительницу свою деревенским с превеликим удовольствием.
После перекуса я скоренько (там рукой было подать) доехал до церкви и, повернув туда, куда направила тётка, сразу же увидел холм. Выглядел он живописно и весьма: по склону сбегали редкие домишки, вершина поросла березовой рощей и красное солнце, уже проскочив зенит и плутая в шатре облысевших ветвей, бросала камуфляжные пятна на остов раздербаненного трактора. Глазу тут, спору нет, было на чём отдохнуть. Что, впрочем, не мешало ноге жать на педали, а рукам крутить баранку.