Серафина - Хартман Рейчел (серия книг TXT) 📗
— И что решил совет? — прохрипела я, потирая глаз запястьем.
— Решил послать туда отряд драконов — мы его назвали пти-ард [1] — во главе с Эскар. — Говоря, она теребила в пальцах длинную нитку жемчуга, завязывая ее в большой узел. — Им приказано оставаться в своих саарантраи, если только не возникнет чрезвычайной ситуации; начнут они с гнездовья грачей, потому что там Имланн точно недавно был, и попытаются напасть на его след. Но вот, видишь ли, что меня озадачивает…
Она нахмурилась и потрясла в мою сторону завязанным ожерельем.
— Ты проявила такие познания, такую находчивость. Надо было бы ждать, что Люциан будет петь тебе хвалы в купол Небес. А он не поет. Мне известно, что он арестовал тебя под каким-то ничтожным предлогом. Видно, что он злится, но не говорит почему. Заперся в своей гадкой башне. Как мне вас примирить, если я не знаю, что происходит? Я не потерплю, чтобы вы ругались!
Должно быть, меня слегка пошатнуло, потому что Глиссельда воскликнула:
— Милли! Сделай бедняжке чаю!
Чай помог, хотя вместе с тем, кажется, увлажнил глаза.
— Глаза слезятся, — сказала я, просто чтобы прояснить ситуацию.
— Ничего, — отреагировала Глиссельда. — Я бы тоже плакала, если бы Люциан так на меня сердился.
Я не могла придумать, что ей сказать. Со мной такого никогда раньше не случалось: я всегда знала, что можно рассказывать, а что нельзя, и хоть мне не нравилось врать, но и бременем ложь никогда не была. Я попыталась вспомнить свои правила: чем проще, тем лучше.
— Он сердится, — сказала я дрогнувшим голосом, — потому что я ему соврала.
— Да, Люциан на такое обижается, — глубокомысленно кивнула Глиссельда. — А почему ты соврала?
Я уставилась на нее так, словно она спросила, почему я дышу. Нельзя же было говорить ей, что вранье было для меня не действием, а скорее состоянием, натурой? Или что я хотела убедить Киггса, что я человек — лишь бы только он не боялся меня, потому что там, среди снега и пепла, я поняла, что…
Даже мысленно произнести это слово в присутствии его невесты было невозможно, и это снова была ложь. Замкнутый круг вранья никогда не заканчивался.
— Мы… мы так испугались, столкнувшись с Имланном, — пробормотала я. — Я что-то говорила, не задумываясь, пытаясь успокоить его. Если честно, я в тот момент вообще забыла, что у меня с собой…
— Вот, я вижу в твоем лице искренность. Скажи ему то же самое, и все образуется.
Вообще-то я уже сказала ему ровно то же самое — более или менее — и вышло только хуже.
Принцесса Глиссельда шагнула к двери, Милли, словно тень, держалась за ее спиной.
— Вы встретитесь и помиритесь. Я все устрою.
Я поднялась и сделала реверанс. Она добавила:
— Кстати, ты должна знать: графа Йозефа вчера весь день не было во дворце. Люциан упомянул о твоих подозрениях, и я заставила его поспрашивать людей. Апсиг утверждает, что навещал любовницу в городе, но имени так и не назвал. — Она выглядела почти виновато. — Я и правда упомянула на балу о вашей вылазке. Он хотел знать, почему Люциан с тобой разговаривает. Возможно, это было опрометчиво. Но, — добавила она, снова просветлев, — теперь мы за ним следим.
Девушки попрощались, и вдруг Глиссельда остановилась в дверях, подняв палец, как если бы собиралась меня отругать.
— Нельзя, чтобы вы с Люцианом враждовали! Я без тебя не могу!
Когда она ушла, я уползла в дальнюю комнату и хлопнулась обратно на кровать, жалея, что не способна разделить ее оптимизм. Стала бы она так стараться нас помирить, если бы знала то невысказанное, что таилось в моем сердце?
В полночь меня разбудило паническое ощущение, что что-то горит.
Я резко села — точнее, попыталась; топкое болото моей кровати потянуло меня вниз, будто бы перина пыталась меня сожрать. По спине струился пот. Полог кровати слегка колыхался, освещенный совершенно безобидным пламенем очага. Может, это было во сне? Но я не помнила, чтобы мне что-то снилось, и чувствовала, что огонь… по-прежнему горит. В воздухе почти что висел запах дыма, я ощущала его жар в голове. Неужели что-то случилось в саду гротесков?
Псы небесные! Я бы испугалась, что схожу с ума, если бы такое не происходило у меня в голове постоянно.
Хлопнувшись обратно на кровать, я закрыла глаза и вошла в сад. Вдалеке виднелся дым; пришлось бежать сломя голову, пока не добралась до края Пудингова болота. К счастью, сам Пудинг был под водой — спал — и мне удалось пробраться мимо. Из всех моих персонажей он меньше всего походил на человека: Пудинг был извивающимся, похожим на слизня существом.
Посреди болота клубком свернулся Летучий мыш. Горел он.
Точнее, не совсем: пламя вырывалось из коробки с воспоминаниями, которую он прижимал к себе, свернувшись клубком вокруг нее. Он снова всхлипнул, и это вывело меня из оцепенения. Я кинулась к нему, выхватила коробку — она опалила мне пальцы — и бросила в черную воду. Раздалось шипение, над водой поднялось облако удушливого дыма. Опустившись на колени перед Мышом — он ведь был совсем ребенком! — я осмотрела его голый живот, руки и лицо. Волдырей не заметила, но кожа его была такой темной, что я даже не знала, сумею ли опознать ожоги на вид.
— Тебе больно? — крикнула я.
— Нет, — ответил он, поднимаясь на пальцах в сидячее положение.
Святой Маша и его камень! Теперь он со мной разговаривает. Борясь со страхом, я продолжила:
— Что ты там делал? Пытался открыть коробку с секретами?
— Коробка загорелась, — сказал он.
— Потому что ты пытался в нее заглянуть!
— Никогда, мадамина. — Он перекрестил большие пальцы, изобразив ладонями птицу, в порфирийском умоляющем жесте. — Я знаю, что мое, а что ваше. Она загорелась прошлой ночью. Я бросился на нее, чтобы она не поранила вас. Я правильно сделал?
Я резко повернулась к воде; жестяная коробка плавала на поверхности, но огонь еще не погас. Теперь, когда Мыш не приглушал пламя собственным телом, оно начало жечь и меня. Сама не понимая как, я точно знала, что она загорелась, когда Имланн опустился на снег перед нами, точно так же, как залилась водой при виде Комонота. Мне невероятно повезло, что Мыш прыгнул на нее в тот же самый момент. Если бы меня накрыло воспоминанием, пока над нами нависал Имланн, огня было бы куда больше, и он достался бы не только коробке.
Я снова повернулась к мальчику. Белки его глаз казались ослепительно белыми на фоне темной кожи.
— Как тебя зовут? По-настоящему, — спросила я.
— Абдо, — ответил он. Это имя прозвучало тихим аккордом дежа-вю, но я его не распознала.
— И где ты, Абдо?
— В гостинице, со своей семьей. От коробки у меня разболелась голова, я весь день пролежал в кровати. Мой дедушка очень беспокоится, но теперь я могу уснуть и утешить его сердце.
Ему было больно держать горящую коробку, но он не отпускал ее почти сутки.
— Откуда ты узнал, что мне нужна помощь?
— В мире есть две священных причины, — сказал он, поднимая мизинец и безымянный палец. — Возможность и нужда. У меня была возможность помочь вам, когда вам это было нужно.
Да он, оказывается, маленький философ. Быть может, в том краю они все такие. Я открыла рот, чтобы задать новый вопрос, но он положил ладони мне на щеки и посмотрел на меня очень серьезно.
— Я услышал вас, искал и нашел. Я тянулся к вам сквозь пространство, разум и законы природы. Я не знаю как.
— Ты и с другими можешь так разговаривать? А они с тобой? — Мой страх растаял. Мальчишка был так невинен!
Он пожал плечами.
— Я знаю только еще трех итиасаари там, в Порфирии. Но вы их тоже знаете: они здесь. Вы назвали их Тритон, Мизерере и Пеликан. Они в своих мыслях не говорят со мной, но ведь они меня и не звали. Только вы позвали.
— Когда я тебя позвала?
— Я слышал, как вы играете на флейте.
Точно как Ларс.
— Мадамина, — сказал он. — Мне надо спать. Дедушка волнуется.
