Дочь Велеса (СИ) - Шафран Пан (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
— Знаешь, — взволнованно произнесла она, возбужденно проведя кончиком языка по губам. — А ведь и во мне есть частичка света, освещающего твою жизнь. Бледная тень той могучей силы, что живет в тебе. И она так же страстно желает стать частью тебя, как живущая в тебе тьма, желает стать частью меня. Мы должны стать единым целым. Я — безжалостное пламя разрушения, а ты, моя сестра — благодатный огонь, дарующий жизнь.
Ялика вдруг успокоилась и прекратила попытки вырваться. Сказанные двойником слова пробудили воспоминания. Искра, дающая жизнь и надежду. Перед внутренним взором ворожеи возник образ бьющегося глубоко внутри нее огнистого сердца. Теперь она знала, что должна совершить, чтобы спасти гибнущий на ее глазах мир. Знала, как вновь вдохнуть в него жизнь.
— Хорошо, сестра, — прошептала она, прильнув к двойнику.
Их переплетенные, трепетно прижавшиеся друг к другу тела, оторвались от земли и, зависнув в воздухе, вспыхнули вдруг каким-то неземным, иномировым и доселе невозможным пламенем, в котором подобно им самим сплелись свет и тьма. Каждая из них, поглощаемая другой, кричала, одновременно испытывая и нечеловеческие муки, и блаженство сладкой истомы. И каждая из них, став неотъемлемой частью другой, бесконечно умирала и бесконечно возрождалась из небытия. Пока не обрела целостность и единство.
— Вот только, сестра, я не хочу гибели мира, — медленно опускаясь вниз, горько произнесла переродившаяся Ялика, внутри которой теперь помимо ее сознания билась и мысль сестры-близнеца. И едва она окруженная ореолом неземного сияния, коснулась пальцами ног поверхности Алатырь-камня, как тот испуганно вздрогнул и жалобно застонал, словно бы отказываясь принимать на себя неподъемную тяжесть ее новой сущности.
Протяжно сверкнуло серебром лезвие кинжала, зажатого в костяной руке ворожеи, и из ее распоротого горла высоко в небо взлетели потоки крови, переливающейся запредельными, нереальными, сверхъестественными цветами. Жемчужные капли благодатным дождем обрушились вниз, унимая ярость бушующего пожара, залечивая ожоги Древа Жизни и исцеляя раненную плоть камня.
С тихим шуршанием выпал из руки ворожеи покрывшийся черной копотью кинжал, печально звякнул, ударившись о камень, и тут же рассыпался тысячей мелких осколков, словно был сделан не из металла, а хрупкого стекла. Шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, умирающая девушка, подошла к Древу и, прижавшись к нему всем телом, последний раз взглянула на бездонное, уже начавшее светлеть небо. Удовлетворенно улыбнувшись, Ялика безжизненно сползла на землю, так и не выпустив ствол исполинского дуба из своих трепетных объятий.
Крона Великого Древа вдруг взволновано зашумела, оживая, а его корни, приходя в движение, трепетно и торжественно оплели мертвое тело, навсегда скрыв его под своей вековечной толщей.
Далекий горизонт озарился яркой вспышкой зарницы, возвестив миру о начале нового дня.
Эпилог
— Жаль девчушку, — печально произнес рыжебородый.
— Она совершила то, что должно, — без тени сочувствия отрезал седовласый и, как когда-то давно, сорвал с нависшей над ним ветки исполинского дерева, желудь. От своих собратьев тот отличался необычной, будто бы перламутровой, скорлупой.
Он с усилием разломил диковинный желудь пополам. Но вместо обычного плода внутри оказалась крошечная, бьющаяся словно живое сердце, искорка. Наклонившись, седовласый бережно положил ее на землю и легонько подул, как это обычно делают те, кто хочет получить дарующее тепло и свет пламя из упавших на сухой мох огнистых капелек, высеченных ударом о кресало. А когда мужчина распрямился, то у его ног зашелся родовым криком младенец. Светловолосая девочка. На вид — совсем обычный человеческий ребенок. Вот только глаза у дитя почему-то были разными. Левый казался устрашающим провалом в черную холодную бездну, правый же необычайно ярко лучился синевой чистого неба. Но отнюдь не это было самым удивительным в истошно кричащем младенце, а его левая рука, начисто лишенная мышц, сухожилий и кожи от локтя до самой кисти. Лишь неведомо как удерживаемые вместе белые кости. Впрочем, изуродованная столь странным образом конечность совсем не доставляла ребенку хоть, сколько бы то ни было, заметного неудобства.
Девочка, успокоившись, замолчала и, счастливо гукая, принялась беззаботно ползать вокруг.
— Ах ты ж, старый ты пройдоха! — удивленно воскликнул рыжебородый.
Но еще большим было его удивление, когда заметно подросшая девчушка вдруг встала, вцепившись в штанину седовласого, и чистым, как горный ручеек голоском спросила, преданно заглядывая в глаза:
— Папа?
— Ну можно и так сказать, — ласково улыбнулся мужчина в ответ.
Вскоре, попрощавшись, рыжебородый ушел, оставив товарища наблюдать за тем, как растет его подопечная. Сев у ствола дерева на расстеленную медвежью шкуру, и прислонившись к нему спиной, тот быстро задремал, разморенный ласковым перешептыванием кроны над головой и нежными прикосновениями солнца.
Из сладких объятий дремы его вырвал тихий плач девочки, которой на вид теперь было около десяти лет. Всхлипывая и размазывая по щекам жемчужные слезы, она бережно баюкала на руках переломанный, изуродованный трупик какого-то создания, в котором с трудом можно было узнать рогатого бесенка. И едва сорвавшаяся с ее век слезинка упала на тельце несчастного, как самым чудесным образом все чудовищные раны на нем затянулись, кости срослись, а сам он, судорожно вздохнув, ожил.
Заметив это, девчушка тут же прекратила рыдать и радостно засмеялась, еще крепче прижав ожившего бесенка к своей груди. Тот вырвался из ее объятий и, округлив глаза от безмерного удивления, принялся недоверчиво ощупывать себя со всех сторон.
— Хорошо, — довольно улыбнувшись, произнес седобородый.
Он встал, накинул на плечи медвежью шкуру, и, не спеша, подойдя к заливающейся громким счастливым хохотом девочке, протянул ей раскрытую ладонь.
— Пойдем, дочь. Мне надо многое тебе показать.
Вмиг утратив игривый настрой, девчушка лишь коротко кивнула.
Оживший бесенок, порывался было что-то сказать, но, наткнувшись на суровый взгляд седобородого осекся.
И они ушли.
А когда вернулись, проведя в бесчисленных странствиях много дней и повидав множество великих чудес, которыми так богата земля, девочка, повзрослевшая и превратившаяся в девушку, грустно сказала седобородому:
— Отец, я все вспомнила.
— Хорошо, — коротко кивнул тот.
— Знай, я не держу обиды, ведь так было должно.
— Я знаю.
— Но почему ты не помогал мне?
Седобородый горестно вздохнул.
— Помогал. Как мог. Не напрямую. Мироздание не любит, когда вмешиваются в естественный ход вещей. Потому-то ты и должна была все осознать сама. Кроме того, — мужчина кивнул на бесенка, который обернувшись черным котом ласково потерся о ноги девушки. — Он был рядом. Наставлял, где надо, и оберегал, как умел.
Седобородый вдруг осекся, будто его отвлек слышимый только ему звук.
— Ты справилась. Это главное. А теперь мне надо идти.
— Отец, постой, мне еще о многом нужно тебя спросить.
— Ты все поймешь сама, дочь, — коротко ответил мужчина, наклонился и нежно, по-отечески, поцеловал ее лоб. — Так будет лучше, поверь.
— Скажи хоть, зачем той сущности нужна была гибель мира?
— Потому что таков порядок вещей. Она такая же часть мироздания, как и я сам, мои братья и сестры, ты, все живущие, все сущее. Все рождается, и все умирает. Рано или поздно.
Седобородый ушел, а девушка, проводив его долгим взглядом, тяжело вздохнула и устало опустилась на землю у корней исполинского дуба. Поджав колени к груди, она задумалась.
— Ялика? — позвал вдруг бесенок, сворачиваясь пушистым клубком у ног девушки, меланхолично разглядывающей пустоту перед глазами.
— Что, Митрофан?
— А как же Добрыня, он же место себе, небось, не находит.
— Надеюсь, он давно оплакал мою смерть — горестно отозвалась девушка. — Не думаю, что я нынешняя придусь ему по сердцу. Пусть лучше помнит меня прежней.
