Кладезь бездны - Медведевич Ксения Павловна (книги без регистрации TXT) 📗
И палец нерегиля уперся в серый горизонт над далеким морем.
Тут раздались новые вопли:
– Шурта! Сюда идет шурта!
Толпа вокруг Марваза редела с невероятной быстротой.
– Пойдем-ка отсюда, о брат, – пробормотал Бадр, и каид решил, что им и впрямь пора.
С армейской шуртой шутки плохи: господин Меамори в последнее время пребывал в скверном настроении и предпочитал действовать с аураннской простотой. Рассказывали, что в этих сумеречных землях есть только одно наказание – смерть. За все проступки.
Хаджадж ибн Умар продолжал что-то кричать, но без прежнего воодушевления. Тарик, видимо, окончательно вышел из себя и гаркнул:
– Вон отсюда! Считаю до двенадцати, обезьяньи отродья, и если увижу кого-то на счет тринадцать, натяну его кожу на барабан!
Марваз с Бадром прибавили ходу – и правильно сделали. Верховые стражи порядка размахивали палками, тесня добровольцев прочь из главного лагеря.
Глядя в спину убегающим, Тарег презрительно сплюнул под стремя.
– Сейид?..
Гулямчонок опасливо подошел поближе. Мальчик зябко ежился в шелковом кафтанчике, нос совсем покраснел. Про Младший дворец рассказывали, что женщинам харима даже зимой не положено носить ничего поверх легкого платья – чтоб обзор, так сказать, халифу не заслонять. В прохладный сезон кашель, насморк, простуда косили невольниц не хуже мора. Впрочем, любимым джаварийа и, конечно, женам позволяли кутаться сколько душе угодно. Странно, неужели теперь правила харима распространяются и на гулямов…
Закрываясь рукавом, мальчишка чихнул и принялся размазывать сурьму под заслезившимися глазами. Чихнул еще раз, вытащил из-за пазухи платок, высморкался. Густо накрашенные ресницы текли, помада тоже смазалась.
– Чего тебе? – очень терпеливо спросил Тарег.
Отсморкавшийся мальчишка задрожал еще сильнее и, глядя в землю, пролепетал:
– Халиф тебя требует, о сейид…
У ног гулямчонка мелькнуло черное, Имруулькайс тихо мурлыкнул:
– Возьми меня на седло, сиятельство, я щас все расскажу…
– Иди, – кивнул мальчику Тарег.
Перегнулся с седла и дал джинну вцепиться когтями в рукав плотной шерсти. Гулямчонок смылся не хуже оборотня: видно, и впрямь не на шутку боялся. Затащив кота на седло, нерегиль вяло поинтересовался:
– Ну?..
И тронул сиглави.
– Караван с провизией разбили.
Джинн затоптался на высокой луке, прилаживаясь к шагу коня.
– Где но-Нейи? – тихо спросил Тарег.
– Как где? – сварливо отозвался кот. – Готовится к самоубийству, конечно! Третий караван за два месяца!
– Пусть погодит самоубиваться, – усмехнулся нерегиль. – Так где он, во имя сторожевых башен Запада?
– Ждет тебя у палатки аль-Мамуна, – вздохнул джинн. – Очень желая самоубиться. Халиф, когда узнал о караване, отлупил но-Нейи тростью. От души. При свидетелях. Потом приказал, чтоб привели тебя.
– Чудесно… – пробормотал Тарег.
В сереньком небе хлопало яркое, черное знамя Умейядов: перед халифской палаткой вкопали высокий шест с рийа эмира верующих. Нерегилю уступали дорогу, воровато отводя глаза.
Меамори и впрямь сидел у порога здоровенного красного шатра аль-Мамуна. Его окружала красноречивая пустота – даже позлорадствовать никто не собрался. В тени внушительного сооружения аураннец гляделся жалко и потерянно: голова опущена, хвостик волос на затылке растрепался и обвис. Завидев Тарега, но-Нейи и вовсе припал лицом к ладоням и покаянно забормотал, мешая аураннский и ашшари.
– Как это случилось? – резко спросил нерегиль, спешиваясь.
Бормотание тут же прекратилось, и Меамори четко отрапортовал:
– Засада в ущелье под Дахуром. Потерян груз сухих лепешек и вяленого мяса. Погибли все проводники и все воины охраны.
– Я спросил не что случилось, а как случилось, но-Нейи, – мрачно сказал Тарег.
– Обстреляли со скал, Тарег-сама, – горько отозвался аураннец.
– Где были твои горные части? Почему кухбанийа не отследили и не уничтожили засаду?
В эти войска набирали горцев – большей частью из Ушрусана и Дейлема. Они несли стражу на перевалах и на вершинах скал, подавая караванным сигналы флагами: мол, все чисто, путь свободен, идите безопасно. Ну и расчищали дорогу, конечно, – от карматских отрядов, охочих до халифского продовольствия.
– Предали, – тихо сказал Меамори.
– Что?..
– Предали. Пятьдесят ушрусанцев перешли на сторону карматов. Сообщили мариды, проследившие отряд до Саара.
– Вот как… – пробормотал нерегиль.
Они надолго замолчали. Растрепанные волосы Меамори отдувал и вскидывал холодный ветер. Сжавшийся у ног Тарега аураннец держал лопатки жалко сведенными, словно опасался новых ударов.
– Покончить с собой не дозволяю, – вынырнул, наконец, из своих мыслей нерегиль. – Не думай, что с тобой обошлись из рук вон плохо. Здешние властители часто потчуют своих полководцев палкой. Это у них в порядке вещей. Впрочем, сдается мне, что тебе досталось еще и за печенку Маха Афридуна. Я тебя предупреждал насчет потрохов и требухи, Меамори. Ты не послушал – теперь пеняй на себя.
– Халиф изволил бить меня тростью не за потерянный караван, Тарег-сама, – прошелестел, не поднимая головы, аураннец.
– А за что? – искренне удивился нерегиль.
– Я… сказал… что пять сотен ушрусанцев, к которым были приписаны предатели, необходимо примерно наказать. По джунгарским правилам: казнить командира и каждого десятого. Это избавит нас от дальнейших предательств, сказал я…
– А аль-Мамун? – мрачно спросил Тарег.
– Халиф изволил назвать меня кровожадным чудовищем и бить тростью поперек спины, – сходя на шепот, ответил аураннец.
– Понятно, – пробормотал нерегиль.
Вздохнул и шагнул под полог.
Перед аль-Мамуном валялось столько бумаги, что халиф походил на писца в диване. Карты, свернувшиеся в трубочки письма, здоровенный деревянный футляр с медными застежками…
Рядом с футляром лежала длинная трость черного дерева с золотой оковкой.
Тарег завалился лицом в ковры. Аль-Мамун мрачно глядел в растянутый перед глазами лист письма, делая вид, что не видит нерегиля. За спиной халифа на подушках сидели и мерзли в своих парадных одежках гулямчата – в том числе и давешний. Абдаллах ежился в стеганом халате на вате, с плеч свисало толстое одеяло из верблюжьей шерсти.
Наконец халифу надоело молчать.
– В следующий раз я спущу с твоего аураннца шкуру. И – клянусь Всевышним! – это не будет метафорой!
Тарег ответил немедленно:
– Это будет воистину бесчеловечный поступок, о мой халиф. Я не верю, что ты способен на такое деяние – ведь это же против… эээ… как это… забыл слово… а! милосердия, да!
В ответ аль-Мамун размахнулся и бросил в него письмом на длинной деревянной ручке. Едва не получив в лоб, нерегиль отбил бумагу ладонью. Смятое послание упало на ковер.
– Это письмо вазира дивана войска, – тихо сказал халиф. – У меня нет денег на эту войну. Они кончились два месяца назад.
– Соберите с Ушрусана новую подать, – мягко улыбнулся Тарик. – Ушрусанцам есть за что заплатить казне.
– В Ушрусане восстание. Они перебили чиновников и служащих барида, гарнизоны осаждены в крепостях, – сухо ответил аль-Мамун.
– Ах вот оно что… – отозвался Тарег. – А в столице?..
– Волнения. В квартале аль-Азхар разгромили минбары в мечетях, и там пришлось закрыть рынки. Медина голодает. Предместья Куфы грабят бедуины. В Мавераннахре хозяйничают огузы. На Хативу луну назад налетели журжени. Нашей армии нечего есть, и мне нечем ей платить. Нам пора возвращаться, Тарик.
По пологам шатра забарабанил дождь. Гулямчонок в ярко-красном кафтане чихнул и с шумом втянул носом сопли.
Взвешивая каждое слово, нерегиль сказал:
– Если мы вернемся, не закончив дела, мы вернемся ни с чем. Все, кто погиб в этом походе, погибнут напрасно. Через год у карматского дракона отрастут новые головы, страшнее прежних, и ты пожалеешь о том, что бросил начатое, Абдаллах.
